Введенский и Стайн приходят в своих поэтических экспериментах к сходным выводам: о том, что наличный язык ограничен в своих возможностях передать содержание мира (А. Введенский: «Уважай бедность языка»), равно как неспособен адекватно выражать суть таких процессов, как время, смерть, человеческое Я и тому подобных. Кроме того, обоих авторов отличает напряженно-концентрированное отношение к слову как таковому. Г. Стайн: «Требуется огромная степень необходимости чтобы изобрести хотя бы одно слово»; «Каждое слово из тех что я использую когда пишу имеет какую-то удивительную природу <…> Мне нравится слово я увлечена словом словом имеющим много значений много употреблений придающих каждому слову много различных значений». А. Введенский: «Перед каждым словом я ставлю вопрос: а что оно значит?».
Слова в поэтике Гертруды Стайн лишены каких-либо описательных свойств, они существуют как бы сами по себе: «Мне нравится смотреть как предложения сами себя разбирают»; «What are words. / Any word is a word. / And what is what is what is what» (Г. Стайн). На этом же принципе основан семантический эксперимент А. И. Введенского. От «слова-символа» А. Белого и «самовитого слова» Хлебникова он, таким образом, так же как и Г. Стайн, хотя и другими методами, делает шаг к самовитому смыслу. Языковой эксперимент концентрируется здесь на области чистой семантики, репрезентируя тем самым попытку не только приблизиться к границам языка с разных сторон (в случае А. Белого – со стороны музыки; в случае В. Хлебникова – со стороны точных наук), но и пройти сквозь него, выйти за его пределы – к новой реальности, к новому опыту и к новому Логосу.
Приложение. Гертруда Стайн. Разъяснение
Части рек и счастье.
Разъяснение.
Сначала Объяснение.
Разъяснение вопроса о части.
Части и чести.
Части рек и счастье.
Чести рек и счастье.
Видите ли части рек и счастье, части рек и счастье, видите ли части рек и счастье суть части рек и счастье и видите ли, видите ли ведь нету счастья рек и части когда есть части рек и счастье, видите ли есть возможность части рек и счастья.
Я отрицаю счастье рек и части отрицаю счастье. Я жестко отрицаю счастье рек и части. Я принимаю части рек и счастье. Я допускаю части рек и счастье.
Мы разъяснили суть о части рек и счастье и допущение о части рек и счастье.
А вот и новая подготовка.
Не надо делиться.
Он не поможет.
Они умеют поразмыслить.
Я буду делать то же.
У меня есть объяснение на это и оно таково. Когда мы говорим, Не надо делиться, он не поможет они умеют поразмыслить я буду делать то же, мы построили неправильную банальность и вернули крайности в бессвязный бред. Мне нравится такой прием, но не особенно.
Мадригал и Мардиграс.
Я не против всего этого за исключением одной вещи того что они напоминают мне об Эм то есть о прозвище Эммы. Мне всегда доставляло удовольствие написание буквы М. Поэтому хотя Мардиграс и Мадригал вызывают у меня больше одобрения чем можно было ожидать они не заставляют задавать больше вопросов и больше ответов. Он выглядел как будто ему предстояло сдавать экзамен.
Теперь я приведу еще примеры.
Она есть и ее нет
Это лежит вон там
Задорно так говорят
Слишком задорно так говорят
Очень общительно.
Приведу вам другие примеры. Приведу один и тот же пример вам и вам.
Место. На месте,
Место для чего угодно и что угодно на своем месте.
На месте на месте чего угодно, на месте
Еще поищи меня.
Она искала меня и ласкала меня.
Можно нам сесть.
Можно нам присаживаться
Можно нам присесть
Можно взглянуть
Можно взглянуть
На Марту
Можно взглянуть на Марту
Можно взглянуть.
Можно взглянуть.
Вот у меня получился лучший пример из всех
Разных
Праздных.
Здесь всего четыре слова.
Здесь
Зачем
Здесь
Зачем
Здесь
Разное
Праздное.
Здесь их всего семь.
Каждое в месте своем.
Каждое вместе с воем.
Так как есть все и четыре и семь, и семь и четыре и есть четыре всего и каждое в месте с воем.
Мы вовсе не думаем что место это коробка, раньше была коробка большая коробка а теперь нет никаких больших коробок.
Коробки аранжируются цементом, поэтому наше желание выполнимо, и поэтому мы желаем и выполняем, мы выполняем и желаем.
Есть один прекрасный пример и сейчас я объясню его
как будто…
Вот так я научила всех понимать арифметику.
Начинать разъяснение.
Когда я признаюсь я стою и молюсь.
Когда я признаюсь я стою и я стою и вы понимаете и когда я признаюсь я молюсь я молюсь сегодня если вы понимаете меня признаюсь я молюсь сегодня вы понимаете молитвы и портреты.
Вы понимаете портреты и молитвы.
Вы понимаете.
Вы же понимаете.
Одно представление и одно объяснение и я вполне представляю как вы выполняете.
Я вполне представляю. Да так и есть.
Да так и есть.
Да так и есть это самый длинный пример и будет приведен в конце.
Самый длинный пример.
Да так и есть.
Приведен в конце.
Нарушать
Сидит здесь
Я знаю как ей угодить.
Если я знаю
Если вы знаете как вы бросаете как вы бросаете как вы шагаете. Я чувствую вы хорошо понимаете что подготовка не есть что попало я понимаю все что попало. И теперь объяснить где подготовка и просто готовка могут смотреться как экспедиция. Экспедиция это путешествие туда-то и затем-то.
Имение дела с ускоренной властью.
Не обращайте внимания.
Имение дела с их удовольствием и продовольствием.
Не обращайте особо внимания.
Имение дела с правильно организованным решением.
Когда у вас слабость к расслабленности.
Позвольте объяснить как следует.
По правде говоря не следует бояться…
ДополнениеДВА ОЧЕРКА В ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕМЫ
1. «Комичность это космичность». Хохотание на языках у позднего Дж. Джойса
Are we speachin d'anglais landadge or are you sprakin sea Djoytsch?
От более сложных проблем языкового эксперимента в авангардном творчестве переключимся на одну частную область, почти всегда сопутствующую экспериментальной литературе – это область юмора. Особенно обширный итерес к юмору проявляла в эпоху Авангарда английская экспериментальная поэзия – мы имеем в виду прежде всего британскую поэзию нонсенса[74], а также – в прозе – языковые игры Л. Кэрролла [Колоннезе 2007; Успенский 2007]. В настоящем очерке речь пойдет о позднем романе Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану». Казалось бы, такой, как принято считать, сложный, экспериментальный и герметичный текст вряд ли может претендовать на роль материала для темы «языкового комизма». Ведь смех рождается из открытости и понятности – открытости коммуникации, сопричастности смеющегося субъекта языковому коллективу, который способен оценить и поддержать его юмористическую способность. Чтобы понимать языковой юмор, необходимо в совершенстве владеть языком смеющегося человека. А как представить себе читателя, в совершенстве владеющего более чем семьюдесятью языками и диалектами, на которых, по подсчетам исследователей, написаны «Поминки по Финнегану»? Очевидно, что на такую роль претендует лишь абсолютный и идеальный читатель Джойса (сам писатель шутил, что Бог, прочтя его роман, будет долго смеяться…). Но, может быть, в этой внешней закрытости и запутанности «Поминок» следует увидеть какой-то иной род смеха, иные механизмы образования комического и, что самое главное, иную цель языкового юмора? Таков основной вопрос данной статьи.
Биографы Дж. Джойса приводят с его слов принадлежащий ему афоризм: «Комичность это космичность». Русский знакомый Джойса – Владимир Владимирович Набоков утверждал, что комичность и космичность различает лишь одна свистящая согласная. Возможно, Набокову было известно это высказывание знаменитого ирландца. Так или иначе, когда два великих человека высказывают одну и ту же мысль, над ней по меньшей мере стоит задуматься. И хотя В. Набоков не принимал последнего романа Джойса, восхищаясь несмотря на это «Улиссом» (см. [Набоков 2000]), мысль о близости «комичности» и «космичности» особенно верна, с нашей точки зрения, в отношении «Поминок».
Что же означает эта сентенция применительно к поэтике позднего Джойса?
Стихия комического во всех его формах, от легкого каламбура и сальных шуточек до циклопического гротеска, сопутствовала Дж. Джойсу всегда, начиная от ранних стихотворений и песен сборника «Камерная музыка», которые он сам исполнял, и достигая вселенского масштаба в «Поминках по Финнегану». В последнем романе автора диапазон комического разрастается до исполинских размеров, а техника комизма утончается до мельчайших элементов языка и смысла. Практически в каждой фразе текста происходит комическое сближение или перестановка высокого и низкого, торжественного и вульгарного, важного и пустого, осмысленного и бессмысленного, перемешивание всех возможных речевых жанров и функциональных стилей (ср. с осмыслением этого вопроса в работах западных философов, например [Эко 2003; Деррида 1995; Делёз 2002], а также в работе русской исследовательницы [Белова 2004], соотносящей языковые игры Джойса и Хлебникова).
В «Улиссе» Дж. Джойс уже пытался, и весьма успешно, пародировать весь окружающий мир, играя различными речевыми жанрами и доводя до абсурда все возможные риторические приемы. Однако более-менее нерушимым оставалось одно – язык, только в последних главах речевая материя начала подвергаться распаду, но коснулось пока это только синтаксиса. В «Поминках» пародирование затрагивает сам язык, на котором ведется повествование, соответственно и качественно изменяются механизмы производства комического. Язык здесь вступает в область тотальной карнавализации мира и самого себя. С. С. Хоружий, переводчик Джойса, первым поднял вопрос о комичности у автора «Улисса», отметив, что «Поминки» – лучшее воплощение бахтинского принципа карнавального мира: