М. Неклюдова с позиций cultural translation рассматривает необыкновенную и сложную историю русского перевода французского сочинения «L’ éducation parfaite», выполненного плодовитым переводчиком середины XVIII века Сергеем Волчковым и изданного под заглавием «Совершенное воспитание детей». Почти три века авторство этого текста приписывалось аббату Бельгарду, который, как установила исследовательница, не имел к нему никакого отношения, а за именем французского моралиста скрывались Жак де Кальер и еще несколько авторов. Читатели, привлеченные именем добродетельного аббата, выставленным на обложке, получали вместо высокоморальных наставлений весьма циничные рассуждения разочарованного придворного-макиавеллиста. Этот текст в русском переводе снискал необыкновенную популярность, став истинным бестселлером у русской читающей публики XVIII века. Не менее интересным в представленном исследовании оказывается анализ переводческих практик С. С. Волчкова, его моделей восприятия и трансляции культурных кодов, а также попытки переводчика найти им эквиваленты, которые были бы знакомы русскому читателю елизаветинской эпохи. Благодаря переводчику оригинальный текст лишался своей национальной идентичности, становясь частью русского контекста. Во многом поэтому ставший бестселлером и переживший многочисленные переиздания перевод-«невидимка» Волчкова воспринимался русским читателем как «свой» текст, воспроизводящий «общие места» традиционных предписаний, характерных для истории европейской культуры в целом.
М. Петрова проследила в своем исследовании историю выполненных в XVIII столетии русских переводов известного сочинения Франсуа де Кальера «De la manière de négocier avec les souverains». В этой истории привлекают внимание несколько моментов. Во-первых, выбор текста для перевода. Хорошо известно, что в России XVIII века переводом занимались самые разные люди, нередко это были дворяне, которые брались за перевод в качестве приятного времяпрепровождения или преследуя просветительские цели. В данном случае дипломат Павел Артемьевич Левашев перевел на русский один из наиболее известных европейских текстов для дипломатов, причем посвятил свой труд двум своим начальникам — канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву и вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову. Таким образом, перевод стал частью профессиональной стратегии дипломата, орудием в патрон-клиентских отношениях. Однако значимо, вероятно, также и то, что эта книга по дипломатии, как отмечает автор статьи, не в меньшей, если не в большей степени может быть причислена к жанру назидательной литературы, столь популярному в ту эпоху и хорошо представленному в русских переводах того времени. Привлекает внимание и другой аспект: весьма свободное обращение переводчика с текстом, который он дополняет отрывками из самых разных источников, а также собственными наблюдениями на тему, при этом довольно точно переводя сам текст Кальера. Таким образом, этот перевод стал гибридным произведением — наполовину собственно переводом, наполовину сочинением и компиляцией переводчика, который в полном смысле стал соавтором этого произведения. Соавтором он может считаться еще и по другой причине, ведь выбор терминологии для перевода понятий — это всегда решение переводчика, от которого во многом зависят передача оттенков значения и возможность для читателя перевода уловить идеи, заложенные в источнике. В этом выборе проявляется культура переводчика и открывается поле для его творчества. М. Петрова отмечает как хорошее понимание Левашевым исходного текста, так и его способность подобрать понятные эквиваленты для иностранных понятий, что во многом зависело, вероятно, от стандартизации лексики в русском языке того времени. Однако при переводе названий профессиональных групп, которые в случае Франции того времени нередко пересекались с социальными делениями, переводчик испытывал намного больше трудностей. Используя выражение «приказные люди» для перевода французского les hommes de loi, он находит среди русских реалий те, которые, по его мнению, в какой-то мере приближались к французскому явлению, или даже прибегает к фонетическому воспроизведению иностранного слова («жанс де роб» как эквивалент gens de robe). Таким образом, можно предположить, что в терминологии, укоренившейся в русском языке к тому времени, в одних случаях (дипломатическая лексика) существовали более или менее устойчивые соответствия для понятий из западноевропейских языков, а в других (лексика для описания социально-политических реалий) имелись значительные лакуны. Иными словами, даже при отличном понимании исходного текста возможности передачи понятий были в значительной мере ограничены наличием или отсутствием в языке перевода разработанных полей лексических соответствий.
М. Лавринович применяет в своем исследовании подход, заключающийся в детальном изучении контекста создания перевода. Автор делает это через подробное описание нескольких частных контекстов, которые пересекаются в разных плоскостях. Один из них — сеть патрон-клиентских отношений, в которую был включен предполагаемый автор перевода произведения Хемпеля — А. Ф. Малиновский, служащий Архива Коллегии иностранных дел. Другой — история самого текста, тесно связанного с лицами, с которыми Малиновский был знаком и близок. Еще одним контекстом служит история организации переводов в Архиве Коллегии под руководством Малиновского, которая показывает, как перевод мог осуществляться в XVIII веке в России: на рабочем месте и с привлечением служащих архива, однако вне прямой связи со служебными обязанностями этих чиновников, одновременно как средство дополнительного заработка и как хобби. Представленное М. Лавринович микроисследование переводческого ателье Малиновского в Архиве КИД подчеркивает неопределенность этого занятия и, через историю перевода, иллюстрирует взаимопроникновение разных сфер — приватной и служебной — в России изучаемой эпохи.
Заключающая сборник статья Е. Бородиной и М. Тисье показывает, как знание (или, наоборот, незнание) законов может становиться инструментом власти. Екатерина II была противницей публикации судебных решений, поскольку, как она считала, такие публикации открывали путь к интерпретации законов, а значит, по ее мнению, ставили под вопрос их незыблемость. Тем не менее такие издания появлялись в России в царствование Екатерины. Авторы анализируют серию книг под общим заглавием «Театр судоведения», опубликованную в 1790‐х годах дворянином Василием Васильевичем Новиковым. Новиков пользовался для этого французским изданием, в котором описывались «causes célèbres» (известные судебные дела), подготовленным адвокатом Франсуа Рише, а оно, в свою очередь, во многом было основано на изданной ранее серии Франсуа Гайо де Питаваля. Однако русский компилятор заимствовал тексты и из других книг — например, из сочинений Вольтера или из книги Джона Говарда, изданной по-английски и во французском переводе: из нее Новиков выбрал тексты о состоянии тюрем в Англии и сопроводил их своим вводным словом, акцентируя внимание на значении для России правильной организации тюрем. Интересно, что этот переводчик, как правило, не воспроизводил с большой точностью текст источника, а довольно вольно пересказывал его, что ставит вопрос о статусе этого издания, находящегося на полпути от перевода к оригинальному сочинению, и хорошо иллюстрирует наш тезис о переводе как самостоятельном произведении. Творчество компилятора выразилось не только в том, что он несколько вольно переводил первоисточник, убирая одни элементы и оставляя другие, но и в самом выборе казусов, которые он решил представить российскому читателю. Выбор этот объясняется, конечно, помимо вкусов компилятора, политическим контекстом России того времени: Новиков, как правило, не случайно не воспроизводил «политические» дела, а обращал внимание на процессуальные элементы, ведь русское издание выходило уже в 1790‐х годах, после начала революции во Франции, и издатели существовали в новой атмосфере, когда надзор за книгопечатанием осуществлялся гораздо пристальнее, чем раньше.
Несмотря на различные сюжеты и разные научные подходы к изучению перевода, все исследования, представленные в этой книге, объединены осознанием значимости переводческой деятельности для развития русской культуры XVIII века. Изучение культурного перевода, особенностей переводческих практик, социальной истории перевода, истории перевода политических понятий ставит важные вопросы перед историками, философами, филологами и культурологами, открывает перед исследователями новые перспективы в изучении интеллектуальной истории, которые позволяют понять, как человек прошлого осмыслял общество, каким образом разные культуры взаимодействовали в процессе обмена идеями и как формировались новые представления и практики, определявшие историческое развитие русской культуры в Новое время. Во всех текстах этой книги ясно выражены две тенденции: во-первых, понимание общности и взаимосвязи языковых и культурных процессов в Западной Европе и России в эпоху становления модерного общества, во-вторых, широкое понимание перевода как творческого акта, в результате которого переводчик самостоятельно конструирует эквиваленты концептов и лексем переводимого текста, ориентируясь на потребности и смыслы принимающей культуры, и тем самым изобретает новые понятия. Изучение перевода и трансфера идей и понятий позволяет нам вскрыть не всегда очевидные глубинные процессы, происходившие в русской культуре XVIII века, открывая новые пути для понимания прошлого.
I. Перенос и перевод политических понятий
Ингрид ШирлеПОНЯТИЯ «НАРОД» И «НАЦИЯ» В РУССКИХ ПЕРЕВОДАХ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА[188]
Каждый язык в основе своей есть нечто транснациональное.
Переводы играют особенно важную роль при формировании общественно-политических понятий. Райнхарт Козеллек, один из «отцов-основателей» германской истории понятий, назвал переводы «коммутационными узлами в процессе формирования понятий», указав на общеевропейский контекст основных понятий — прежде всего философских и общественно-политических