L’ Etablissement de quelques belles Imprimeries sert encore à polir une Nation & à lui donner du relief chez les autres.
Учреждение нескольких хороших типографий, так же весьма много служит к просвещению нации и к прославлению оной между другими[263].
Во второй части, переведенной Барсовым, слово «нация» встречалось только в составе заимствованных выражений, таких как «всему корпусу нации» (так переведено «au Corps de la Nation»)[264].
С XVII — начала XVIII века для слов peuple во французском и Volk в немецком стало доминировать социологическое значение[265]. Наряду с «населением государства» (Staatsvolk) и «общностью людей, объединенных происхождением и языком» (Abstammungs- und Sprachgemeinschaft), слова Volk и peuple теперь зачастую стали обозначать только низшие слои или использовались для описания социальных групп, отличных от высших слоев. В эпоху Просвещения критерием, по которому одни группы населения отличались от других, стало образование: Volk сделался объектом наставления и педагогики.
В XVIII веке и в русском языке на первый план вышел семантический аспект значения «множество людей», имеющийся у слова «народ»[266]. А. А. Алексеев пишет о семантическом «снижении» слова «народ», которое впервые встречается в переводах, как, например, во «Введении в гисторию Европейскую» Пуфендорфа 1718 года, где словом «народ» передавались как слово populus, так и plebs[267]. Эта семантика развивалась в тесном взаимодействии с французским и немецким языками. В русском — в отличие от немецкого Volk и французского peuple — слово «народ» изначально не означало «чернь»[268].
Для отграничения определенных групп от совокупности всех в XVIII веке к слову «народ» стали добавляться эпитеты «простой» или «подлый»[269]. «Простой народ» конструировался государственными и церковными институтами как объект воспитания, а тема образования и культуры/цивилизованности стала различительным социологическим критерием[270]. Выражение «простой народ» манифестировало культурное превосходство элиты, разработавшей словарь для описания общества, причем в качестве критерия различения в нем использовались просвещение и сфера занятий[271]. В книге «О должностях гражданина и человека», изданной для народных школ в 1787 году, развивалась мысль о том, что «простый народ», то есть крестьяне и ремесленники, через послушание и любовь к труду, как и все другие «состояния», тоже могут проявить «любовь к отечеству»[272].
Параллельно этому усилению социологического значения слова «народ» и расширению лексического поля, включившего в себя обозначение низших слоев с помощью особых форм или эпитетов, формировались понятия, которые описывали лучшее по уровню образования «общество» или «публику»[273]. Они функционировали посредством отграничения от «народа» и «стали характеризоваться явлением антиномии»[274].
В изученных мною переводах можно проследить это социологическое значение слова «народ» в трех контекстах. «Не недостойно уважения и то, чтобы просветить народ» — так звучит в переводе фраза Монтескье «Il n’est pas indifférent que le peuple soit éclairé»[275]. Помимо объекта воспитания, слово «народ» как перевод французского peuple вводилось в переводы еще и как специфическое обозначение социального состояния, противоположного noblesse/«благородным»:
Les lois que le législateur donne doivent être conformes au principe de chaque gouvernement; dans la république, entretenir l’ égalité et la frugalité; dans la monarchie, soutenir la noblesse, sans écraser le peuple; sous le gouvernement despotique, tenir également tous les Etats dans le silence.
Законы издаваемые законодавцем должны сообразовать с началом каждаго правления; в общенародном с равенством и умеренностию жизни, в самодержавном с удержанием благородства по приличию безконечного разорения народа; а в самовластном с содержанием всех состояний в равном молчании[276].
В третьем же контексте «народ» обозначал именно низшие слои. В примерах из римской истории, приводимых в «Духе законов», выражение «la jalousie des plebéiens» переводилось как «ревность в народе»[277]. При сравнении разных переводов этого произведения Монтескье бросается в глаза, что в переводе 1777 года слово peuple как обозначение низов часто передавалось такими русскими словами, как «простолюдины», «чернь» или «люди», а в переложении, восходящем к первой половине XIX века, в этих примерах уже чаще использовалось слово «народ»[278].
В этом социологическом значении peuple могло передаваться и как «простой народ», и только словом «народ» без добавления эпитетов[279]. Контексты показывают параллельное употребление выражений «простой народ» и «народ»[280]. Однако частотность «простого народа» в текстах выше, поскольку это выражение употреблялось для перевода множества словосочетаний с пейоративным значением. В многоязычных словарях выражение «простой народ» приводилось как перевод для слов peuple, populace, menu peuple, gemeiner Mann, gemeines Volk[281]. В переводах «простой народ» использовалось и для передачи таких выражений, как petit peuple[282]. Наряду с ним переводчики употребляли и словосочетание «подлый/подлой народ». Немецкое пейоративное Pöbel, образованное от plebs, переводчик сочинения Зонненфельса переводил как «простой народ» или «подлый народ»[283]. Словосочетание bas peuple тоже переводилось как «простой народ» или «подлый народ»[284]. Слово «подлый/подлой» во второй половине XVIII столетия претерпело семантическое снижение и из слова, относящегося к социальной стратификации, превратилось в обозначение морально низких групп с нерациональным или отклоняющимся от нормы поведением[285]. Через переводы эта новая моральная окраска слова «подлый», как описывал ее Фонвизин в своем «Опыте российского сословника» 1783 года — «Человек бывает низок состоянием, а подл душою», — получила широкое распространение[286].
В. М. Живов писал, что в оригинальных текстах в XVIII веке слово «народ» в социологическом значении еще не часто использовалось без описательных дополнений, таких как «простой», и в словарях этот контекст использования зафиксирован только в XIX столетии[287]. Если в оригинальных текстах, как правило, оказывался необходим пейоративный эпитет, то в переводах, благодаря полисемии слов peuple и Volk, слово «народ» уже могло употребляться без пейоративного эпитета как обозначение необразованной части населения, недворян или низших социальных слоев. Исследованные памятники показывают, что именно переводные тексты распространяли социологическое значение слова «народ» и создали пейоративное понятие, относящееся к низшим социальным слоям.
Переводы внесли вклад в расширение лексических полей слов «народ» и «нация». Так, например, переводные сочинения привнесли в дебаты о национальном духе новые выражения в заголовки, такие как «Народная гордость», «Образ народного любочестия» и «Рассуждения о национальном любочестии». Переводчики находили языковые выражения для свойств, которые приписывались коллективному субъекту под названием «народ» или «нация». «Народное свойство» — так переводилось génie du peuple[288], а ignorance du peuple — «народное невежество»[289]. В толковых словарях это значение слова «народный» — то есть «свойственный народу» — появилось лишь в середине XIX столетия[290].
Первые примеры употребления слова «национальный» в оригинальных текстах приводят Е. Биржакова, Л. Войнова, Л. Кутина: они восходят к началу XVIII века[291]. В качестве эквивалента для французского national слово «национальный» впервые фиксируется в «Полном французском и Российском Лексиконе», наряду со словом «народный», в 1786 году[292]. В упомянутых переводах только переводчик Зонненфельса и Д. Фонвизин использовали слово «национальный». Переводчик М. Гаврилов вводил заимствованные слова, однако в скобках прибавлял русские их эквиваленты: «национальный темперамент (народное сложение)»