емира были впервые опубликованы по одному из списков в 1762 году, а «бестселлер» рукописных сборников — повесть «О зачатии и рождении Петра I» Крекшина — вышла без указания имени автора только в 1787 году.
Печатная литература и рукописная традиция были тесно взаимосвязаны. Так, первые печатные переводы петровского времени были опубликованы по уже давно ходившим спискам: «История о разорении града Трои» восходила к переводу конца XV века, сборник басен Эзопа «Зрелище жития человеческого» был переведен А. Виниусом в 1674 году, а «Апофегматы» Б. Будного были дважды переведены в конце XVII века, но напечатаны в 1711 году по исправленному третьему переводу, выполненному на рубеже веков[611]. Последний случай весьма показателен: популярнейшие «Апофегматы» были переизданы с 1711 по 1788 год восемь раз, но наряду с этими переизданиями в списках распространялись второй неопубликованный перевод (известны 22 рукописи XVIII века) и списки с разных печатных изданий третьего перевода (20 рукописей)[612]. Все это говорит о том, что с появлением печатной литературы рукописная традиция не просто продолжала существовать, но и находилась с ней во взаимосвязи: с одной стороны, предоставляя материал для публикации, с другой — заимствуя и распространяя то, что уже было опубликовано новыми средствами печати.
Собственно печатная и рукописная книги специально не различались как явления разного порядка, особенно для собирателей книг. Судя по описям западноевропейских библиотек, манускрипты не отделялись от печатных книг во всех книжных собраниях XVI–XVIII веков[613]. Та же самая тенденция характерна и для России, где известные описи книжных собраний XVIII века знают только тематическую или языковую организацию (с подразделами по форматам), но специально не различают рукописные и печатные книги. Как в каталоге 1722 года князя С. Д. Голицына, так и в конфискационных описях книг его отца, печатные и рукописные издания идут вместе[614]. Тот же подход сохранялся и в начале XIX века, когда после смерти Н. П. Шереметева опекуны его сына, составляя подробнейшее описание семейной библиотеки в Москве, положили в основу классификации языковое различие («Иностранные книги и эстампы» и «Российские книги», разделенные на гражданские и церковные), а внутри разделов способом подразделения выступал книжный формат (2º, 4º, 8º), а не способ производства книги, поэтому печатные и рукописные книги фактически не различаются[615]. Для читателей эти «носители информации» выступали как равные. Различие было связано скорее с их производством и циркуляцией.
По соотношению рукописных и печатных книг в широком тематическом поле «гражданской науки»[616] в России в 1700–1760‐е годы (табл. 1) мы имеем примерно равное количество названий в той и другой категориях (111 печатных и 102 рукописных книги). Но при сравнении состава книг по их тематике (табл. 2) видно, что среди печатных изданий явно преобладают книги по политической истории и географии (58 из 111), в то время как среди рукописных книг почти половина — это политические трактаты (44 из 101).
Табл. 1. Соотношение переводных печатных и рукописных книг по «гражданской науке», 1701–1770 годы[617]
Табл. 2. Распределение печатной и рукописной литературы по тематическим группам, 1701–1770 годы
Тематический указатель: 1 — Theoria: политический/юридический/экономический трактаты; 2 — Monita et exempla: политическая история и география, справочники; 3 — Praxis: морально-политическая литература, политический роман и наставления[618].
Такое соотношение вполне объяснимо, часть политических трактатов не могла быть издана по цензурным соображениям (например, «О правлении» Локка); другие, из‐за сложности или качества перевода, вряд ли привлекли бы большое число читателей, а значит не окупили бы печатное издание. Собственно, большая часть этих переводов изначально предназначалась довольно узкой аудитории, отсюда и рукописная форма производства и распространения этих книг. Важно также отметить, что до 1761 года практически вся литература по политической теории в России существовала в рукописном виде (2 печатных трактата против 38 рукописных): было всего два печатных издания по политической философии до 1761 года — трактаты Пуфендорфа («О должности», 1726) и Аристотеля («Политика», 1757), — в то время как в рукописях были известны переводы сочинений Макиавелли, Гвиччардини, Конринга, Локка и других известных европейских мыслителей. Причем, как видно из таблицы 2, большая часть рукописных переводов была выполнена в 1710–1720‐е годы (58 сочинений, из них 25 трактатов), и это не случайно. Значительная доля этих переводов была создана для князя Д. М. Голицына или его «конфидентов»: он выступал заказчиком и распространителем переводной политической литературы, а также стремился заполучить рукописные переводы у других вельмож; вокруг его собрания складывался определенный круг читателей и возникла циркуляция рукописей. Однако «казус» Голицына не должен вести к утверждению, что он был единственным заказчиком и читателем политической литературы в России этого времени. Его библиотеку стоит рассматривать как хорошо сохранившийся комплекс источников, позволяющий реконструировать особенности культуры чтения в России начала XVIII века. Это собрание фиксировало «книжный транзит» распространения и обмена рукописями, оно может также служить индикатором культурной и языковой динамики эпохи, поскольку рукописи, некогда входившие в ее состав, позволяют изучать изменения манеры и языка переводов[619].
Таким образом, переводы собственно политической литературы производились и распространялись в 1700–1750‐е годы почти исключительно в рукописном виде, в отличие от книг по политической географии и истории, а также морально-политической литературы, которую публиковали куда чаще. Следует обратить внимание на рост печатной переводной продукции в 1760‐е годы: книги (72), вышедшие в это десятилетие, превышают в совокупном объеме все, что было издано за 1700–1750‐е годы (39). Действительно, репертуар рукописной литературы был шире и разнообразнее печатной продукции до 1740‐х годов, когда они в какой-то мере сравнялись, и только начиная с 1760‐х годов печатная продукция стала преобладать.
Возможно, наиболее богатая коллекция светской рукописной книги первой половины XVIII века хранится в собрании Отдела рукописей Российской национальной библиотеки, куда попала большая часть русских манускриптов из собрания князя Д. М. Голицына, а также двух сиятельных переводчиков — князя Михаила Михайловича Щербатова и его тестя князя Ивана Андреевича Щербатова. Рукописные книги из библиотеки Петра I хранятся сейчас в Отделе рукописей Библиотеки Академии наук, наряду с книгами, принадлежавшими сподвижникам первого императора. Не менее богата коллекция НИОР РГБ, где собраны частные книжные коллекции. В РГАДА, в Отделе письменных источников Государственного исторического музея и Архива Санкт-Петербургского Института истории РАН в фондах елизаветинских вельмож Воронцовых, Куракиных и Паниных находятся не только их личные бумаги, но и рукописные книги, принадлежавшие им.
Многие рукописные переводы политических сочинений можно связать с библиотеками крупных государственных деятелей, и это не случайно. Как уже отмечалось, эти тексты создавались в рамках довольно узкого социального круга, и здесь так же, как на Западе, возникали сети «читательских сообществ», которые объединялись по семейно-клановому принципу или как клиентела вокруг патрона[620]. В их основе лежали общие читательские интересы, которые являлись определяющими для заказа, производства, обмена и распространения рукописной книги. Этот «самиздат» XVIII века был основан на сложившихся практиках рукописной традиции, однако круг литературы был иным. Интересы частных заказчиков-патронов в петровскую эпоху были во многом шире запросов Петра I, ориентированных прежде всего на прикладную литературу. Петровские вельможи сами выступали в роли переводчиков, как, к примеру, Петр Андреевич Толстой или Савва Лукич Рагузинский. Князь Д. М. Голицын[621] — «российский Макиавелли», как его называл Якоб Штелин[622], — создал, по словам В. Н. Татищева, «лучшую русскую библиотеку»[623] своего времени и являлся самым активным заказчиком переводов политических и исторических сочинений. Об этом знал царь, который часто обращался к нему с требованием присылки «новых книг исторических и политических и прочих»[624]. Его библиотекой пользовался не только Петр, но и сподвижники царя. По распространению списков некоторых сочинений можно говорить о том, что оригиналы их находились именно у Голицына. Сам Голицын пользовался рукописными переводами из библиотеки Ф. М. Апраксина и П. А. Толстого и делал с них списки. В частности, на допросе 9 января 1737 года он утверждал, что список книги Макиавелли был им «взят от покойнаго генерал адмирала Апраксина, також и другая [книга] Бакалином писанная от Петра Толстаго»[625]. Шведский посол Цедеркрейц сообщает своему правительству, что Голицын «дал перевести различные латинские, немецкие и французские книги, которые он прилежно изучает»