Знаменитое определение государства, данное Гроцием в первой книге, звучит следующим образом в переводе Ороновского:
Potestas civilis est, qui civitati praeest. Est autem civitas coetus perfectus liberorum hominum, juris fruendi & communis utilitatis causa sociatus.
Область гражданская есть юже град предстоит. Град убо есть собрание совершенное людей волных, и ради употребления устава и общаго пожитку дружество[650].
Примечательно, что Ороновский, несмотря на буквализм, не всегда справлялся с передачей точного смысла понятия и затемнял суть мысли Гроция. В то же время он использовал шаблонные эквиваленты, которые обычно и применялись переводчиками в то время для перевода приведенных понятий на «диалект руский» или «словенский» язык. Так, potestas civilis в значении «государственная (гражданская) власть» стала «областью гражданской», communis utilitas (общая польза) — «общим пожитком», civitas (государство) — это «град», а sociatus (союз, общество) — «дружество». В целом переводы, выполненные студентами Киевской академии для князя Д. М. Голицына, страдали тем же буквализмом и пестрели, в большей или меньшей мере, полонизмами, а стремление переводчиков доместизировать терминологию не всегда позволяло читателю понять смысл оригинала.
Гораздо ближе к гибридному регистру «книжного» языка были переводы Гавриила Бужинского и Симона Кохановского, которые стремились сделать сложный текст понятным для обычного читателя. В этом смысле высокие достоинства присущи переводам Симона Кохановского, который не просто стремился к понятному изложению, но делал свои переводы эстетически отточенными. Это касается, прежде всего, трактатов Липсия (1712–1721) и Пуфендорфа (1717–1718), что несомненно привлекало читателей из самых разных социальных страт. Его перевод «Monita et exempla» Липсия стал одним из самых распространенных в 1720–1740‐х годах (благодаря исследованиям А. А. Костина известен 21 список этого перевода). Вот, к примеру, как Кохановский перевел знаменитое метафорическое описание государства из «Левиафана» Томаса Гоббса, которое цитирует Пуфендорф в своем трактате:
Civitatem porro, tanquam hominem aliquem artificialem, ingeniose delineavit Hobbesius im proæmio Leviathanis, in quo is qui summam habet potestatem est pro amima, totum corpus vivisicante & movente: magistratus & præfecti, artificiales artus sunt: pænæ & præmia, summæ potestati appensa, & à quibus membra ad suum cujusqe opus perficiendum incitantur nervi; qui idem faciunt in corpore naturali: divitiæ singularium hominum, pro robore: salus populi pro negotio: consiliarii, per quos ea, quæ cognitu necessaria illi sunt, suggeruntur, pro memoria: aquitas legesge pro artificiali ratione. Concordia, amitas est, seditio morbus, bellum civile, mors. Denique pacta, quibus partes corporis hujus politici conglutinantur, imitantur divinum illud verbum fiat seu faciamus homines, à Deo prolatum in principio, cum crearet mundum[651].
Говезий же Град тако, якоже человека некоего, в предословии Левиафана премудре описует тако: Град есть, в котором той, иже наиболшую имеет власть почитается за душу, которая все тело оживляет и движет; маистрат и началницы члены суть; казнь и мзда, от болшой власти похищается, суть жилы, которые тождествуют в теле естественном; имения всех человеков, за силу, здравие народа, за нужное дело; советницы, чрез которых тое что ведати потребно подается, за память; правда и законы за разум; согласие здравие есть, бунт — хороба, междособная брань — смерть. Також де пакта, которыми члены тела сего политическаго связуются, подобны суть Божиему оному словеси: да будет, или, сотворим человека; которые словеса в начале произнес Бог, егда творил свет[652].
Кохановский, следуя уже сложившейся традиции, передавал в большинстве случаев civitas словом «град», но не ограничивался только им, используя как синонимы «гражданство», «речь посполитая» (переводя так же respublica), «государство», «царство». Последние два термина Кохановский использовал и для перевода понятия Imperium. В то же время традиционно для перевода на «российско-словенский» выглядит и вариант понятия societatis civilis, которое переведено Кохановским как «дружество гражданское»[653]. Кохановский, впрочем, пошел еще дальше во второй редакции (1721) своего перевода книги «Увещания и приклады политические» Юста Липсия, где он сознательно отверг польский термин «речь посполитая» в пользу русского «государства», одинаково передавая с его помощью как respublica, так и societas[654].
В этом отношении опубликованный перевод другого трактата Пуфендорфа — «О должностях человека и гражданина по закону естественному» (переводчики Иосиф Кречетовский и Гавриил Бужинский) — следовал за лексическими эквивалентами С. Кохановского. Рукописный вариант этого перевода (местами отличный от печатного), сохранившийся в Синодальном собрании, дает возможность увидеть, как работали петровские переводчики над одним и тем же текстом в разных регистрах «славяно-российского» языка. Первоначальный перевод был выполнен по личному распоряжению Петра I Синоду (1721) справщиком Иосифом Кречетовским к началу 1724 года, но царю перевод показался неудобопонятным, поэтому за его исправление взялся бывалый переводчик Григорий Бужинский. Троицкий архимандрит сначала попытался править перевод Кречетовского прямо в его рукописи, но чем дальше он продвигался, тем больше приходилось исправлять, поэтому он стал зачеркивать текст Кречетовского и испещрять все свободное пространство своим текстом. Вот, к примеру, как выглядела начальная правка Бужинского (выделена курсивом) на первых страницах перевода:
Вторая власть сила, юже в ч[е]л[о]в[е]це пред животными особно зрится,которую ч<е>л<о>в<е>к паче прочиих животных имеет, именуется воля, которую аки внутренним возбуждениемдвижением к творению ч<е>л<ове>к движитсявозбуждается и избирает, что ему наипаче угодно: отвергает, еже ему непотребно мнится быти[655].
Уже изменение в первой фразе очевидно указывает на отказ от высокого регистра ради «простоты языка». Бужинский прямо следовал распоряжению Петра от 11 сентября 1724 года: книга должна быть переведена «внятно и хорошим штилем»[656]. Когда Бужинский заканчивал правку книги I «De officio», он полностью отказался от текста Кречетовского даже как от основы (его нетронутый беловой перевод книги II вплетен в конволют) и заново перевел всю вторую половину трактата Пуфендорфа. Вот пример различного перевода одного фрагмента из книги II:
Animal vere politicum, i. e. bonum civem illum dicimus, qui jussis imperantium promte paret, qui ad bonum publicum omnibus viribus connititur, ac post illud privatum bonum lubenter haber; imo qui nihil sibi bonum credit, nisi idem bonum quoque sit civitati; qui denique adversus alios cives commodum sese gerit.
Животное воистинну политишное, сие есть добраго гражданина онаго именуем, котории к повелениям властителеи всегда готовыи есть, котории к народному добру всеми силами тщится, а по оном, добро приватное или особливое любезно имеет. Еще же котории никоего себе прежде добра не желает, токмо первее граду: таже котории противу граждан, инных полезна себе показует.
Животное Гражданское или Политическое, то есть, добраго гражданина, того именуем, которыи приказанием повелителеи, абие послушен есть, которыи о ползе и добре общем всеми силами тщится, и оныя паче своея собственныя пользы благоволително почитает. Пачеже которыи ничтоже себе в благо не вменяет, разве да бы тоежде благо было и всему гражданству, и которыи другим гражданом полезна себе творит.
Как видим, Бужинский не стесняясь вводил дополнительную лексику, которой не было в оригинале, следуя своей концепции ясности. Для этого уже в самом начале отрывка, переводя politicum, он прибег к удвоению термина «Гражданское или Политическое», чего нет ни у Пуфендорфа, ни у Кречетовского. Последний сохранял в переводе латинскую структуру оригинала, почти не меняя порядок слов, а Бужинский, стремясь к большей ясности, на уровне структуры перестраивал предложения, вводил дополнения, которые отсутствовали в оригинале, или опускал то, что ему казалось лишним, — например, vere из оригинала, которое не несет дополнительной смысловой нагрузки, — и использовал амплификацию, что мы видели на примере перевода politicum. Введение Бужинским «гражданского» прямо отсылало читателя к использованному ранее понятию «гражданство», с помощью которого переводчик выражал идею государства (civitas) и долга каждого «гражданина» перед ним. Таким образом, скорее можно говорить о двух разных переводах одного текста, чем о двух редакциях одного перевода.
Петр I торопил Бужинского с окончанием работы; сам переводчик сообщал в своем предисловии к печатному изданию, что государь затребовал уже готовые «первые десять глав» (книги I) и «во многих местах собственноручно исправи» и затем повсюду «оныя первыя десять глав прочтенныя похвалял»