pouvoir absolu, pouvoir arbitraire и pouvoir despotique, которые до определенной степени могли использоваться в качестве синонимов у Локка. Во время работы над переводом, озаглавленным «Правление гражданское», Хрущов в качестве аналога для pouvoir despotique думал использовать словосочетание «власть самодержавная», но в итоге отказался и предпочел транслитерировать последнее слово и использовать в большинстве случаев выражение «власть деспотическая»[796]. Также он переводил pouvoir arbitraire как «власть самовластная», а pouvoir absolu как «власть единовластная»[797]. В некоторых фрагментах pouvoir arbitraire у него передавалось выражением «власть самовольная», а pouvoir absolu — «власть самовластная»[798]. Однако в целом у Хрущова, вполне в соответствии с логикой Локка, выражения «власть деспотическая», «власть самовластная», «власть самовольная» и «власть единовластная» оказывались взаимозаменяемыми.
Итак, разведение власти самовластной как отрицательного явления и власти самодержавной как явления нейтрального продолжало выработку российского языка антиабсолютистского монархизма, намеченного А. Ф. Хрущовым в «Похождении Телемака». Если выражение «самовластная власть» приобретало исключительно отрицательные коннотации и фактически оказывалось синонимом для «власти деспотической», то выражение «власть самодержавная» использовалось не столько в отрицательном значении, сколько в нейтральном, обозначавшем просто верховную власть. Такая двойственность значений, как представляется, могла быть вызвана тем, что, с одной стороны, наличие в официальном титуле слова самодержец делало проблемным помещение как его, так и производных от него слов в отрицательный контекст. С другой стороны, даже после разведения «самовластной власти» и «самодержавной власти» факт их прошлой синонимичности оказывал влияние, в результате чего при критике «деспотической власти» могло привлекаться не только выражение «самовластная власть», а и «самодержавная власть». В итоге Хрущов показал, как, опираясь на понятия из абсолютистской политической культуры, можно произвести их переопределение посредством помещения в антиабсолютистское повествование.
Хрущовский перевод Дж. Локка не получил значимого распространения. К настоящему времени известно только три его экземпляра, один из которых является автографом самого Хрущова, а второй принадлежал возможному заказчику — Д. М. Голицыну[799]. Скорее всего, это было связано с тем, что локковские идеи были слишком радикальны для российской политической культуры, особенно после «затейки верховников» 1730 года. Указание на это содержится в «Истории Российской» В. Н. Татищева, заместителем которого А. Ф. Хрущов был в середине 1730‐х годов на Урале. Рассуждая в главе «О древнем правительстве руском и других в пример» о том, «что касается до начала сообсчеств, порядков, правительств и должностях правителей и подданных», Татищев замечал, что по этой проблеме есть русские рукописные переводы «непотребных» книг
яко Махиовелиева О князе, Гоббезиева Левиатан, Лок Правление гражданское, Бакколинова и тому подобные более вредительные, нежели полезные, находятся, из чего у неразсудных странные, с мудростию и пользою государства несогласные разсуждения произносятся, а некоторые, с великим их собственным и государственным вредом, на непристойное дерзнули[800].
В таком татищевском утверждении крайне показательно «соседство» Дж. Локка с Н. Макиавелли и Т. Гоббсом. Конечно, локковское «Правление гражданское» могло попасть под подозрение из‐за радикального антиабсолютистского монархизма. Однако макиавеллиевский «Государь» и гоббсовский «Левиафан» в начале XVIII века подвергались критике европейскими авторами за то, что в них якобы проповедовался политический аморализм и непризнание каких-либо границ власти. Согласно «Discours de la poesie epique, et de l’ excellence du poeme de Telemaque» (1717) Э. М. Рамзая, регулярно публиковавшемуся в качестве введения к «Похождению Телемака»[801], Макиавелли и Гоббс «единственным правилом предписывают в науке царствования, хитрость, происки, обманы, самовластие (despotisme), неправосудие, беззаконие»[802]. Распространение таких представлений о Макиавелли и Гоббсе в России фиксируется с 1740‐х годов[803]. В связи с этим можно сделать вывод, что неодобрение Татищевым сочинений, написанных, с одной стороны, Локком, а с другой — Макиавелли и Гоббсом, могло подводить к неприятию как абсолютной монархии, так и монархии, в которой власть правителя ограничена коллективным органом. Как результат, оптимальной формой правления оказывалась фенелоновская монархия.
Суждения же Ф. Фенелона из «Похождения Телемака» и созвучные им идеи, которые, требуя от монарха самоограничения законами, не предполагали передачи части его верховной власти какому-либо коллективному органу, имели больше шансов быть принятыми в российской политической культуре. Так или иначе, хрущовский рукописный перевод «Похождения Телемака» получил гораздо большее распространение, нежели перевод Дж. Локка. Так, согласно С. И. Николаеву, выявлено не менее 12 списков хрущовского перевода, один из которых, согласно владельческой записи, датирован 1739 годом[804]. При этом в библиотеке кабинет-министра А. П. Волынского, помимо французского оригинала и немецкого перевода этого сочинения, значилась книга «Телемакова, на руском»[805]. Показательно, что Волынский так объяснял свою работу над «Генеральным проектом»: «Все то <…> писал я из высокомерия, а подбил меня к тому более Хрущов, говоря, что эта книга будет лучше Телемаковой»[806]. Итак, к концу 1730‐х годов интерес к «Телемаку», в том числе к его переводу, проявляли довольно высокопоставленные сановники. Правда, Волынский и Хрущов закончили свои карьеры весьма печально: они были казнены в 1740 году. Однако у фенелоновского «Телемака» нашлись новые высокие покровители.
8 октября 1747 года президент Петербургской академии наук граф К. Г. Разумовский направил в академическую Канцелярию ордер, в котором сообщил:
Сего числа Ея И. В. именным своим изустным указом указать изволила: книгу, называемую «Les avantures de Telemaque», перевести и напечатать в самой скорости, оставя другое дело, буде какое тому препятствовать может. Того ради сделать господам членам канцелярии такое учреждение, чтоб помянутая книга в неукоснительном времени начата была печатать лучшим самым, каким можно смотря по приложенному при сем французскому оригиналу. А в какую меру напечатать, то отдав на разсмотрение канцелярии, перевод оныя книги поручается господину асессору Теплову, так, как и корректура печатных листов[807].
Распоряжение Елизаветы Петровны было выполнено в самые сжатые сроки. Как отмечает Д. С. Бабкин, «весь процесс издания книги» от указа императрицы «до отпечатания ее занял 73 дня; из них только двенадцать дней (с 8 по 20 октября) было отведено на перевод и переписывания оригинала»[808]. Уже в январе 1748 года был получен весь тираж — 1200 экземпляров «на комментарной бумаге» и 25 «на александрийской»[809]. Такая скорость издания оказалась возможной благодаря тому, что, хотя перевод и был поручен Г. Н. Теплову, в основу издания в итоге положили один — и не самый точный — список хрущовского перевода[810].
В получившемся издании антиабсолютистское содержание «Путешествия Телемака» только усилилось. Так, в рукописном переводе, как отмечалось, содержался постулат, что царь «все может над народом, а над ним законы. Имеет власть самодержавную делати добро, а связанныя руки — на зло». Согласно же печатному переводу 1747 года, царь «все может над народом; а над ним законы имеют власть самодержавную (выделено нами. — М. К.), делати добро, а связанныя руки на зло»[811]. Получалось, что самодержавная власть теперь была не в руках правителя, а она принадлежала законам! И, что крайне важно, эта формулировка, равно как и критика самовластной власти, перешедшие без существенных изменений из хрущовского перевода 1724 года в публикацию 1747 года, фактически получили официальное одобрение на высочайшем уровне. Ведь, согласно титульному листу издания, оно было напечатано «по особливому высочайшему соизволению <…> Елисаветы Петровны самодержицы всероссийской».
Кому понадобилось получить русское печатное издание романа «в самой скорости» и «в неукоснительном времени», к тому же изданное «лучшим самым» образом в соответствии с «приложенным французским оригиналом», в котором содержались инвективы против самовластия? И форма распоряжения — именной изустный указ, сопровождавшийся передачей самой книги, и формулировки о скорости и качестве издания, а также сама скорость исполнения указа позволяют с полным основанием заключить, что главным заинтересованным лицом была сама императрица.
Здесь следует также принять во внимание наблюдения Н. А. Копанева, согласно которым Елизавета Петровна «была хорошо образованным человеком <…>. В восьмилетнем возрасте Елизавета умела читать и писать, хорошо знала французский, учила итальянский и немецкий»[812]