, а известная благодаря описи 1744 года часть ее книжного собрания могла «бы послужить справочной библиотекой для любого европейского дипломата и политика середины XVIII в.»[813]. В этой описи в 1744 году была зафиксирована информация о французских книгах, хранившихся в ее Летнем доме и переданных в 1745 году в Академию наук, а в 1750 году взятых «оттуда обратно в „комнату Ея имп. Величества“»[814]. Среди них отсутствовали книги Фенелона, хотя было, например, трехтомное издание 1726 года «Histoire de l’ ancien gouvernement de la France» близкого к Фенелону антиабсолютистского автора Анри де Буленвилье[815]. Правда, как показывают изыскания Н. М. Сперанской, эти французские книги были из собрания Анны Леопольдовны; после ее свержения они были «удержаны» для великого князя Петра Федоровича и в итоге подарены И. И. Шувалову. Таким образом, они лишь в техническом смысле могут считаться частью библиотеки Елизаветы Петровны[816]. Соответственно, можно только гадать о том, какие книги читала «дщерь Петрова». Так или иначе, при отдаче распоряжения о публикации перевода «Телемака» во дворце нашелся печатный экземпляр этой книги на французском языке, а такое решение императрицы вполне могло соответствовать ее интеллектуальному кругозору.
Зачем такая публикация понадобилась Елизавете Петровне? На наш взгляд, здесь подсказку может дать другой ее изустный указ — от 27 января 1748 года, который в Канцелярию Академии наук также сообщил К. Г. Разумовский: «Императрица <…> повелеть мне соизволила стараться при академии наук переводить и печатать на русском языке книги гражданския различнаго содержания, в которых бы польза и забава соединена была с пристойным к светскому житию нравоучением (курсив мой. — М. К.)»[817]. Итак, императрица выразила заинтересованность в издании переводов, которые бы соединяли забаву и нравоучение. Фенелоновский же «Телемак», будучи увлекательным романом, содержавшим при этом как политические, так и моралистические рассуждения, наилучшим образом соответствовал выдвинутым Елизаветой Петровной критериям. Таким образом, есть основания для предположения, что публикация хрущовского перевода «Телемака» была связана с интересом к фенелоновскому сочинению как к воспитательному роману. Иное дело, что эта публикация сделала антиабсолютистские суждения Фенелона, направленные, согласно переводу А. Ф. Хрущова, против самовластия, доступными широкой публике. При этом факт издания этой книги по распоряжению Елизаветы Петровны осенял эти суждения авторитетом самой императрицы.
Уже 2 февраля 1748 года российский читатель извещался в объявлении в «Санктпетербургских ведомостях», что «напечатанная недавно при Академии Наук книга называемая Похождение Телемака сына Улиссова на Руском языке с фигурами в двух частях, из Академической книжной лавки продается без переплету по полтора рубли»[818]. В. Н. Татищев, узнавший о публикации «Похождения» из этого объявления, в письме библиотекарю Петербургской академии наук И. Д. Шумахеру от 22 февраля 1748 года так прокомментировал эту новость: «Я нахожу сколько благоразсудным полезна, столько слабым разсуждениям каменем претыкания быть может». Однако затем он написал, что, по его мнению, «Езда Кира Ве<ли>каго хотя ис того же источника, но мнится, полезнее сея в некоторых обстоятельствах, естли б оную перевели»[819]. В связи с этим отметим, что еще в 1732 году Татищев просил Шумахера прислать ему книгу «Езда Кира Персидскаго»[820]. «Езда Кира» — это роман «Les voyages de Cyrus» (1727) упомянутого поклонника Ф. Фенелона Э. М. Рамзая, одно из первых подражаний «Похождению Телемака». Данное сочинение, где давались советы, как в монархическом правлении предохраниться «от безпредельной власти, так и без главнаго правления [despotisme, & anarchie]», а также порицалось «желание неограниченнаго господства Царей [le desir de l’ autorité sans bornes dans les Princes] и любовь к необузданной вольности [indépendance] у народа»[821], в полной мере можно отнести к антиабсолютистскому монархизму. Получалось, что хотя Татищев и находил критику абсолютизма у Фенелона несколько чрезмерной, тем не менее в целом был не против этого направления мысли, предложив к переводу и публикации другое — созвучное Фенелону — сочинение. Можно сказать, что монархизм в духе Фенелона и Рамзая для Татищева оказался наиболее приемлемой альтернативой как антиабсолютизму Локка, так и абсолютизму Гоббса. И, что не менее примечательно, интерес к нему Татищев стал проявлять еще с начала 1730‐х годов. Так или иначе, Шумахер в ответ на сомнения Татищева о публикации Фенелона написал ему, что эта книга у многих нашла одобрение, сопроводив ответное письмо печатным экземпляром «Похождения»[822].
Об интересе в столичных кругах к «Похождению Телемака» помимо письма И. Д. Шумахера В. Н. Татищеву позволяют судить следующие факты. В четвертом томе «слов» придворного проповедника Гедеона Криновского, изданном в 1759 году, содержался такой укор в адрес «ленивого слышателя»: «Охотнее ему читать Аргениду или Телемака, нежели Христово Евангелие»[823]. Подчеркнем, что в такой критике едва ли присутствовал политический подтекст: под удар попадала как абсолютистская «Аргенида», так и антиабсолютистское «Похождение Телемака». Тем не менее это утверждение из проповеди вызвало примечательный отклик М. В. Ломоносова, который, по наблюдениям Д. С. Бабкина, был «одним из активных пропагандистов романа Фенелона в России»[824]. Великий русский ученый написал эпиграмму, где язвительно заявил:
Нравоучением преславной Телемак
Стократ полезнее твоих нескладных врак[825].
Неудивительно, что сам Ломоносов в проекте регламента гимназий при Московском университете 1755 года зафиксировал, что ее ученикам при обучении французскому языку следует «читать и толковать в прозе „Телемака“»[826].
В 1759 году конкурент Ломоносова на литературном поприще А. П. Сумароков, заявляя на страницах своего журнала «Трудолюбивая пчела», что чтением романов «больше употребится времени на безполезное, нежели на полезное», заметил: «Я исключаю Телемака, Донкишота и еще самое малое число достойных Романов»[827]. Как и Ломоносов, он не посчитал за нужное назвать автора «Телемака», не без основания полагая, что читателю он хорошо известен. Ведь, как утверждал в 1758 году князь М. М. Щербатов в предисловии к своему рукописному переводу небольшой книги Фенелона, «имя ея творца <…> доволно у нас знаемо, чрез книгу Телемака, которая столь с обшей похвалою, как у нас, так и в целом свете принета»[828]. При этом читатели в России знакомились с романом Фенелона не только в переводе, а и на языке оригинала. Так, только в Московской академической книжной лавке с 1749 по 1758 год было продано 55 экземпляров «Похождения Телемака» на французском языке[829].
Похоже, что популярность этого романа была в немалой степени обусловлена его значением как педагогического сочинения, а также связана с нарастающей популярностью изучения французского языка. Тем не менее «Похождение Телемака» могло вспоминаться и в связи с политическими событиями. Об этом свидетельствует фрагмент из мемуаров князя Я. П. Шаховского, посвященный назначению последнего генерал-прокурором Сената. Описывая ожидание придворными выхода императрицы в августе 1760 года, среди которых был и он — новоназначенный генерал-прокурор, — Шаховской вспоминал:
В те самые минуты, как бы нарочно, чтоб я тщетными воображениями не ослеплялся, вложило мне провидение в мысль господина Фенелона, в книге Телемака находящееся изречение, именно ж: «О бедные цари! О бедные служители их! Ежели они злы, то сколько людей мучат и какие муки готовятся им в тартаре! Ежели добрые, колико зла надобно им победити, колико сетей избежати, колико бед претерпети!» Я погрузился в размышления, какую тягость и колико разных приключений я по моим новым титулам сносить должен, и так теми мыслями был поражен, что на лице моем веселый вид в задумчивый переменился[830].
С учетом фактов, свидетельствующих об интересе в столичных кругах к «Похождению Телемака», следует вспомнить распоряжение Елизаветы Петровны И. И. Шувалову в 1760–1761 годах подготовить проект фундаментальных и непременных законов, которые бы ограничили ее власть и власть ее наследников во имя благополучия подданных. Согласно подготовленной Шуваловым записке, ожидалось, что подданные в ответ на провозглашение фундаментальных и непременных законов «усугубят свои услуги любезному отечеству, пребудут с равною, непременною верностию <…> всему дому государя Петра Великаго». При этом единственной гарантией соблюдения таких законов была бы клятва правителя. Вмешательство же со стороны какого-либо другого органа не было предусмотрено[831]. Получалось, что Елизавета Петровна задумывалась о своеобразном самоограничении власти правителя в России. В изложении И. И. Шувалова такое самоограничение должно было работать на благо народа и содействовать устойчивости положения династии, и это вполне было в духе фенелоновского антиабсолютистского монархизма.