[1021]. Косвенным образом на это может указывать неординарный уровень образования и поручавшиеся ему должности, хотя и то и другое могло объясняться и личными способностями. Так или иначе, он был наставником Жака де Гойона, графа де Мартиньона, которому посвятил жизнеописание его знаменитого предка, «Историю маршала де Мартиньона» (1661), а затем королевским комендантом замка и города Шербур. Кроме того, из-под его пера вышли история герцога де Жуайеза «Призванный придворный» (1662) и некоторое количество прозаических и стихотворных посланий. Все книги Жака де Кальера печатались под его собственным именем и, как уже было сказано, пользовались немалой популярностью. Об этом, помимо множества переизданий, свидетельствуют переводы: в 1668 году «Фортуна людей благородных и дворян» вышла по-немецки, в 1672 году — по-итальянски, а в 1675 году — по-английски[1022]. Читали трактат Кальера и в России: экземпляр парижского издания 1664 года был в библиотеке князя Д. М. Голицына[1023]. Тем не менее его литературная репутация вскоре померкла перед славой его сына, Франсуа де Кальера, чья дипломатическая карьера и литературные сочинения получили более широкое признание. Труд Франсуа «О способах ведения переговоров с государями» (1716), в частности, будет переведен на русский язык[1024]. Судя по справочным изданиям середины XVIII–XIX века, вскоре двух Кальеров начали путать.
Каким образом трактат Жака де Кальера превратился в книгу аббата де Бельгарда? По-видимому, эта метаморфоза произошла под эгидой Этьена Роже, известного амстердамского печатника. Француз по происхождению и протестант по вероисповеданию, он вынужден был бежать из Франции после отмены Нантского эдикта в 1685 году и, как многие, обосновался в Голландии, где достиг немалого успеха, в особенности как издатель музыкальных партитур. Помимо этого, он печатал словари, учебники и, порой, запрещенные во Франции тексты как религиозного, так и просто скандального содержания. Вокруг процветающей типографии всегда существовал круг литературных поденщиков, которые помогали в отборе и подготовке изданий. Скорее всего, кто-то из них решил воспользоваться бесконечной популярностью учебников хороших манер и способов преуспеть в свете, и, взяв за основу старый текст Кальера, добавил к нему несколько сотен максим. Последние с трудом поддаются атрибуции и датировке, поскольку в них отсутствуют исторические или лексические маркеры, за исключением одной цитаты. Так, максима LVIII гласит:
Pour discerner leurs esprits, & leurs humeurs, il les fait parler, parce qu’il sait qu’il faut tâter le poux [sic!] de l’ esprit, par la langue conformément à la pensée du Sage, qui dit, Parle, si tu veux que je te connoisse[1025].
Для того, чтобы распознать их образ мысли и нрав, он побуждает их к речи, ибо знает, что через язык можно измерить пульс ума, тем самым следуя мысли Мудреца, который изрек: «Говори, если хочешь: чтобы я тебя узнал».
В компиляциях такого рода цитаты — особенно когда их статус чужого слова подчеркнут использованием курсива — нередко отсылают не к прямому источнику, а к тексту-посреднику. Действительно, Мудрец вместе с его изречением перекочевал в «Совершенное воспитание» из «Придворного человека», известного французского переложения «Карманного оракула» Бальтасара Грасиана, вышедшего в 1684 году[1026]. В нем мы читаем (максима CXLVIII):
Les Maîtres de l’ Art tâtent le poulx de l’ esprit par la langue, conformément au dire du Sage, Parle, si tu veux, que je te connoisse[1027].
Мастера искусства (беседы. — М. Н.) по языку измеряют пульс ума, в соответствии с изречением Мудреца «Говори, если хочешь, чтобы я тебя узнал».
В примечании переводчик Амело де ла Уссе любезно сообщает, что мудрец — это Сократ. Однако очевидно, что компиляторы «Совершенного воспитания» обращались не к Платону, а взяли весь кусок с «пульсом ума» непосредственно из «Придворного человека», сильно исковеркав строение фразы. Это заставляет подозревать, что и другие максимы могли быть заимствованы у Грасиана. Как показывает выборочное сравнение обоих текстов, многие апофтегмы из «Совершенного воспитания» составлены из обрывков «Придворного человека» в переводе Амело. К примеру, максима CCCXXXII —
Il ne fait rien par caprice, il sait que le caprice aproche beaucoup de la passion, & que d’ ordinaire il fait tout à rebours[1028].
Он ничего не вершит по прихоти, ибо знает, что прихоть слишком близка к страсти, и все делает наоборот.
опирается на первые фразы грасиановского предписания «Не делать ничего по прихоти, но все совершать осмотрительно» (CCXVIII):
Tout caprice est un aposthume. C’est le fils-aîné de la Passion, qui fait tout a rebours[1029].
Всякая прихоть — нарыв. Это старший отпрыск страсти, который все делает наоборот.
Как мы видим, компилятор сохранял опорные понятия (прихоть — страсть — делать все наоборот) и характер отношений между ними, но опускал слишком приметные метафоры, одновременно банализируя и утяжеляя стилистическую оболочку мысли. Аналогичный способ обработки можно видеть в максиме CCCXXX («Он не похож на тех, у кого хромают воля и суждение, а потому их бросает то в одну сторону, то в другую сторону <…>»[1030]), которая представляет собой заключительный пассаж рекомендации «Не надо подчиняться последнему [впечатлению]» (CCXLVIII) из «Придворного человека» («Всю жизнь они как дети <…> у них всегда хромают воля и суждение, потому что их бросает то в одну сторону, то в другую»[1031]), и так далее. Из-за того, что компилятор отталкивался от перевода Амело и превращал описание пороков в характеристики добродетелей, максимы из «Совершенного воспитания» в основном построены как негативные конструкции. Не исключено, что при их составлении были использованы и другие источники, но Грасиан с его проповедью стоического равнодушия к перипетиям судьбы очевиден и ощутим. Таким образом, команда Роже смогла скомбинировать скептика Кальера с кратким изложением советов испанского иезуита. А чтобы сделать новое издание максимально привлекательным, его автором был назван хорошо известный и уважаемый аббат де Бельгард.
В такой метаморфозе нет ничего необычного, как показывает аналогичный случай из издательской практики, в котором — опять-таки заочно — оказался замешан Бельгард. В 1710 году Роже издал приписываемое аббату «Искусство разбираться в людях». На самом деле это сочинение Жака Эспри «О лживости человеческих добродетелей», впервые увидевшее свет в 1677 году в Париже у Гийома Депре, причем совершенно законным образом, то есть с привилегией и апробацией, и с именем автора на обложке. Однако в 1702 году парижский печатник Никола Дебо зарегистрировал право на издание «Искусства разбираться в людях», авторство которого приписывается некоему «L. D. B***» (так значится на титуле) или же «le Sr de B***» (так указано в привилегии). Этот текст принадлежал Луи де Бану (Louis des Bans) и представлял собой сильно сокращенный вариант книги Жака Эспри, «поставивший себе задачей систематически опровергнуть все, что традиционно считается добродетелью»[1032]. К этому изданию было написано новое предисловие, чтобы представить его как своего рода дополнение к другому «Искусству разбираться в людях» (1659) — физиогномическому трактату, принадлежавшему медику Кюро де Ла Шамбру. И Жака Эспри, и Кюро де Ла Шамбра к этому времени уже давно не было среди живых. В 1709 году амстердамский печатник Пьер Мортье переиздал «Искусство разбираться в людях» 1702 года и по-своему расшифровал авторские инициалы: на титульном листе у него уже стояло «сочинение аббата де Бельгарда». Иначе говоря, Этьен Роже с «Совершенным воспитанием» шел по проторенной дороге, соединив «Фортуну людей благородных и дворян» с выдержками из «Придворного человека» и добавив к ним назидательное предисловие («Воспитание, мать предрассудков, оказывает столь сильное влияние на наши поступки…»[1033]). Попутно заметим, что выбранное им название тоже не оригинально: первоначально оно принадлежало трактату, написанному медиком Жюльеном Бинто, который вышел в свет в 1650 году[1034]. Перед нами классический пример издательского монтажа или «повторного использования» популярных названий и текстов.
Как в литературном, так и в этическом плане между трактатом Жака Кальера и подлинными работами аббата де Бельгарда пролегает огромная дистанция, превышающая хронологическую разницу в тридцать лет. Первый принадлежал к традиции прагматического восприятия двора. Это, строго говоря, не «презрение ко двору», к которому призывал в своем знаменитом сочинении епископ Антонио де Гевара, но отношение к нему как к неизбежному злу, характерное для целого ряда французских трактатов, включая «Человека достойного» (1630) Никола Фаре[1035]. Посвящая книгу герцогу де Лонгвилю, Кальер писал, что хочет бросить вызов Фортуне и противопоставить ей человека, который полагается лишь на свои силы и способности