«Дикий мужик» фигурирует в тексте Волчкова чуть раньше, в главе «Знатнаго рода людям надобно своего щастия при дворе искать» (№ 2), где как раз сравнивается жизнь дикарей и цивилизованных людей:
Ежелиб я такойже дикой человек был как они, тоб состояние их еще больше похвалил; а сие бы крайнее безумие было, ежели б посреди умнаго света одному человеку лешим, то есть диким мужиком зделаться[1066].
В оригинале нет прямого противопоставления «умнаго света» и дикости; Кальер ратовал за то, чтобы каждое общество жило по своим законам:
Si j’étois Sauvage comme eux je trouverois qu’ils auroient encore plus de raison, mais ce seroit être insensé, de vivre en Sauvage avec des gens qui ne le sont pas[1067].
Если бы я, как и они, был дикарем, то тем более считал бы, что они правы, но было бы безумием жить дикарем среди людей, которые ими не являются.
Этот пассаж позволяет лучше понять логику перевода фрагмента о сатире и его уходе в лес. Как мы видим, «дикий мужик» равен не только сатиру, но и лешему. Последние являются персонажами одного порядка, что подтверждает Чулков в своем «Кратком мифологическом лексиконе» (1767), когда описывает сатиров как леших или лесных богов, которые «живут в лесах и по горам, до половины человеки, а нижная часть козлиная с стоящими ушами и рогами»[1068]. Одинакова и ситуация, в которой они оказываются, один посреди «умнаго света», другой среди неприемлемого для него человеческого общества. Учитывая, что в оригинале — будь то «Совершенное воспитание» 1710 года или «Фортуна людей благородных и дворян» Кальера — между пассажем о дикаре и побасенкой о сатире нет ничего общего, это сближение полностью принадлежит Волчкову, который лексически создал своего рода внутреннюю рифму. Поэтому сатир, который у Эзопа и у Лафонтена живет в горах, в русском тексте оказывается обитателем леса, лешим, вырванным из привычной стихии[1069].
Другой, более сложный случай касается одного из темных мест французского оригинала. В издании «Совершенного воспитания» 1710 года есть выпад против тех, кто, подобно Иксиону, претендует на слишком многое и не соизмеряет поставленные цели с собственными возможностями:
J’estime que cette sorte de gens seroit plus propre à la suite d’ un grand parti de petites Maisons; qu’à la Cour de nos Rois[1070].
Я полагаю, что люди такого сорта скорее подходят, чтобы следовать большей части Petites-Maisons, чем двору наших королей.
Смысл фразы вроде бы понятен: таким людям место в сумасшедшем доме (Petites-Maisons — название госпиталя для умалишенных, ставшее конвенциональным обозначением безумия, подобно Бедламу в английском контексте). Однако грамматически предложение выглядит странно, поскольку если под «d’ un grand parti de petites Maisons» подразумевается разделение госпиталя на две части (в одной находились безумцы, в другой — страдавшие от дурных болезней), то при чем тут «à la suite»? Если заглянуть в Кальера, то выясняется, что у него это предложение выглядит по-другому:
J’estime que cette sorte de gens seroient plus propre à la suitte du grand Arty des petites maisons; qu’à la Cour de nos Rois[1071].
Я полагаю, что люди такого сорта были бы уместней в свите великого Арти из Petites-Maisons, чем при дворе наших королей.
Этот вариант можно найти во всех изданиях Кальера, и грамматически он не вызывает вопросов. Но кто такой «великий Арти»? Разгадка обнаруживается в бурлескной поэме Саразена «Поверженный Дюло, или Разгром буриме»:
Quand l’ illustre Herty fut privé de la vie,
Dulot son fils, pressé d’ une plus noble envie,
Que de vieillir oysif, proche de ses tisons,
Et borner son Empire aux Petites-Maisons,
Tenta de renuerser, par ses vers frénétiques,
Le Trône glorieux des poëmes Antiques <…>[1072].
Когда славный Эрти лишился жизни,
Дюло, его сын, побуждаемый более благородным желанием
Чем стареть в праздности у своего камелька,
И ограничить свои владения Petites-Maisons,
Попробовал опрокинуть своими неистовыми стихами
Прославленное царство античных поэм <…>.
Как пояснял в маргиналии публикатор, «Эрти <…> был сумасшедшим из Petites-Maisons». Поэма была написана в промежутке между 1648 и 1654 годами, когда, незадолго до смерти, Саразен перешел на службу к принцу де Конти, которому посвящена эта вещица. Его сочинения были опубликованы посмертно, но Кальер мог знать их как в печатном, так и в рукописном виде: герцогиня де Лонгвиль была сестрой принца де Конти, то есть оба писателя принадлежали к клиентеле одного мощного аристократического клана. Хотя вариативность написания имени Эрти/Арти скорее свидетельствует в пользу рукописного или устного распространения текста, в любом случае очевидно, что в 1650‐е годы Арти был нарицательным персонажем. Его слава не вышла за пределы Парижа, и когда текст «Трактата о Фортуне» перенабирался амстердамскими печатниками, они заменили ничего им не говорящее имя «Arty» на «parti», по-видимому, считая, что исправляют ошибку.
Эта мелкая типографическая подмена дает прекрасный повод для сравнения разных переводческих тактик. Английский переводчик, в целом мало отходивший от оригинала, передал общий смысл фразы, просто игнорируя неправильный синтаксис:
I esteem this sort of people better qualifi’d for the Colledge of Madmen, than for the Courts of Princes[1073].
Полагаю, что люди такого рода уместней в Коллегии безумцев, чем при дворах властителей.
А вот немецкий переводчик, наоборот, сбился с толку и начал семантизировать непонятное ему словосочетание Petites-Maisons:
Ich halte dafür dieser Art Leute ist geschicklicher einem der ein grosser Bau-Meister seyn will und doch nur kleine Häuser bauet als an dem Hofe unserer Könige aufzuwarten[1074].
Полагаю, что людям такого рода более подобает служить тому, кто мнит себя великим зодчим, но возводит лишь маленькие дома, нежели при дворах наших королей.
Сергей Волчков пошел по другому пути, неожиданно вводя нового персонажа:
Такие люди лутче годятся в спальники к Цесарю луны, а при дворах Европейских государей быть не способны[1075].
Нет сомнения, что переводчик прекрасно понимает, о чем идет речь во французском тексте, и намеренно заменяет Petites-Maisons новой, более сложной метафорой. Связь между Луной и безумием — одно из общих мест европейской культуры, и можно найти примеры прямого сопоставления этого небесного тела с сумасшедшим домом. Так, мадемуазель де Монпансье в своей сатирической повести «История маркизы де Фукероль» (1653) объявляет героиню «Reine de la Lune et des Petites Maisons»[1076], то есть «королевой Луны и Petites-Maisons». Иначе говоря, Волчков убрал плохо переводимый топоним и заменил его эквивалентной, но более общей идиомой, которая должна была быть понятна читателю.
Не исключено, что при этом он имел в виду конкретный сюжет, а именно, пьесу «Арлекин — император Луны», которая была в репертуаре франко-итальянских трупп комедии дель арте. Ее автором считается Нолан де Фатувиль, а первое представление было дано в Париже в 1684 году. Пьеса имела огромный успех, о чем, в частности, свидетельствует переделка-перевод Афры Бен «Император Луны» (1687), а затем либретто Гольдони «Лунный мир» (1750), на которое написали музыку несколько композиторов, включая Гайдна. Еще одним свидетельством популярности сюжета можно считать большое количество его живописных воплощений, включая гравюры Клода Жилло и картину Ватто.
Сюжет комедии — если это можно назвать сюжетом, поскольку речь идет о произвольно соединенных сценах, — построен вокруг нескольких преображений Арлекина, который влюблен в служанку Доктора, Коломбину. Но за нее уже сватаются аптекарь, булочник и откупщик, причем Доктор хочет выдать ее за последнего. Сперва Арлекин представляется сыном откупщика (следует сцена с коляской, изображенная на картине Ватто), но в последний момент оказывается разоблачен. Затем (сцена VI) он является к Доктору в качестве посланника императора Луны (а Доктор — сторонник идеи, что Луна — это особый мир) и рассказывает о своем путешествии на Луну, встрече с императором, его предложении жениться на дочери Доктора и сделать его самого одним из знаков Зодиака вместо скончавшегося Скорпиона[1077]. После этого Арлекин переодевается аптекарем (следует любовное объяснение с Коломбиной в фармакологических терминах) и наконец (сцена VIII) — императором Луны (рассказ о лунных обычаях). Пьеса заканчивается появлением трех «рыцарей Солнца», которые вызывают на поединок «императора Луны», Доктора и Скарамуша и побеждают их.
Когда Герарди выпустил первое издание своего знаменитого сборника «Итальянский театр» (1694), то специально оговорил, что в него включены только французские (то есть франкоязычные) сцены, написанные для итальянской труппы, которая давала спектакли в Бургундском отеле. Эти сцены заучивались актерами и вставлялись в импровизационные итальяноязычные сценарии