искуство военное и политика в совершеннои степени знания находятся, оное государство двоиную имеет силу.
Какая же бы то была Отечеству нашему полза, ежели бы у нас и наука политики, служащая к доброму и надлежащему отправлению договоров з другими государями, процветала, так как и оная военная, нежели бы мы имели доволное число искусных министров к тому ж еще из своих природных сынов отечества, которых между нами конечно весма малое число находятся, так что дон(ы)не к немалому нашему предосуждению без чужестранных еще никак обоитится не могли, в толь важнои должности.
Благоразумная французская нация, доволно разумеющая прямую политику, не толко никогда в сих чинах иностранных не употребляет, но и от других государеи присылаемых к неи ея подданных в сем карактере отнюд не принимает.
Здесь политика явно противопоставлена военному делу и под ней подразумевается, скорее, дипломатия в современном значении как искусство переговоров, являющееся альтернативой войне. При этом в европейские языки, в том числе русский, слова «дипломат» и «дипломатия» приходят в самом конце XVIII — начале XIX века. До этого дипломатических представителей называли в соответствии с рангом (rang), или «характером» (caractère): послы, посланники, министры, полномочные министры, резиденты. Rang Левашев обычно переводит как «чин», а многозначное caractère в соответствии с принципом вариативности — «свойство», «чин» или «карактер». У Кальера один раз появляется понятие «посольский корпус» (corps d’ ambassade) — совокупность дипломатических представителей в месте пребывания, то есть дипломатический корпус, которое Левашев переводит вполне точно — «одно посолства общество»[1157].
Несколько раз в рукописи встречается слово «негосиятер» (калька с négociateur), то есть переговорщик, но оно не приживается в тексте, в отличие от активно используемого и, очевидно, привычного уже слова «негосияция», синонимами которого выступают «искусство договариваться» или «договор» (например, названия глав «О пользе договоров», «Важность договоров»). Речь, конечно, идет о переговорах, но этого слова Левашев также не знает. Для «договора» в современном значении используется слово «трактат». В издании 1772 года слово «переговоры» упоминается дважды[1158].
В арсенале Левашева еще в 1757 году имелись все профессиональные термины, которые в 1772 году были помещены в толковый словарь, предназначенный для русского читателя Кальера. Вот лишь некоторые из этих терминов и их объяснение:
агент — поверенный; гарантия — ответствование за что-либо, поручительство; конгресс — съезд министров для переговоров о мире или о важных делах; консул — агент, определяемый в чужом государстве для купеческих дел; конференция — собрание для переговоров о делах; нация — народ; неутральный — не приемлющий участия в войне; право народов — то право, по которому судятся между собою независимые государства; публичной — явной, государственной, общественной; приватной — частной, особливой; привилегия — право преимущества пред другими; ратификация — утверждение; трактат — договор между государствами.
Кстати, часто встречающееся во французском издании nation Левашев почти всегда переводит как «народ», а в главе «О начале посолств» из второго тома, написанной им самим, использует понятие «нация», скорее в значении «народ», чем подразумевая государственную принадлежность. Рассуждая о том, что не следует доверять иностранцам представление интересов своей державы, Левашев замечает, что этим «наносится всей нации немалое безчестие, потому что будто бы из оной не нашлось ни одного такова достоинаго мужа, чтоб облечену быть оным толь знатным и важным карактером, каков есть посол»[1159].
Любопытно, что в 1757 году слово «самовластный» не несло в себе отрицательной коннотации, поэтому un prince libre ou un Etat indépendant Левашев перевел как «самовластный государь или волное правительство»[1160], а в русском издании 1772 года в этом фрагменте использовались словосочетания «государь свободный или область независимая»[1161]. Вероятно, это было связано с тем, что сама Екатерина II к началу 1770‐х годов в своей политической риторике стремилась избегать выражений «деспотическое», «самовластное» или «самовольное» правление, предпочитая понятия «самодержавие» и особенно «монархия» с различными определениями. Существенную роль в формировании этих предпочтений сыграло знакомство императрицы и образованных людей того времени с переводами на русский язык трудов Ф. Х. Штрубе де Пирмонта, Я. Ф. Бильфельда и И. Г. Юсти[1162].
Несмотря на некоторую тяжеловесность рукописного перевода 1757 года, очевидно, что трудностей с пониманием французского текста у П. А. Левашева не было, благодаря чему ему удалось адекватно передать содержание трактата. Если он сталкивался с понятиями, которые не соответствовали российским реалиям, то пытался объяснить их своими словами, по возможности избегая калькирования и конструирования неологизмов. Неудивительно поэтому, что перевод, выполненный Левашевым в 1757 году, после небольшой редакторской правки, нацеленной главным образом на нормализацию языка, лег в основу второго тома русского издания 1772 года. Это не только свидетельствует о высоких профессиональных качествах переводчика, но и позволяет предположить, что язык международно-правовой сферы в России к 1757 году вполне сложился и существенных изменений до конца XVIII века не требовал.
Рукописный перевод двухтомного издания трактата Франсуа де Кальера «Каким образом договариваться с государями», осуществленный в середине 1750‐х годов Павлом Артемьевичем Левашевым, представляет большой исследовательский интерес, поскольку ни до, ни после в XVIII веке сочинения об искусстве переговоров на русский язык не переводились. Исключение составляет перевод двухтомного труда Кальера, подготовленный и опубликованный в 1772 году «Собранием, старающимся о переводе иностранных книг», без указания имени переводчика. Однако, как нам удалось установить, сравнив рукопись 1757 года и издание 1772 года, второй том был напечатан в переводе Левашева.
Левашев, обладавший несомненными литературными способностями, творчески подошел к работе: предпослал тексту Кальера пространное предисловие, озаглавленное «Слово к истинным патриотам», включил в состав рукописи выдержки или вольный пересказ из некоторых других известных ему европейских дипломатических сочинений, правда, без ссылок на источники. Приступая к переводу, молодой дипломат, еще не занимавший важных постов, руководствовался, скорее, карьерными соображениями, поскольку первый том рукописи, снабженной золотым обрезом, он посвятил канцлеру А. П. Бестужеву-Рюмину, второй — вице-канцлеру М. И. Воронцову.
Мы не знаем, какое значение создание этого текста имело для дальнейшей судьбы Левашева, очевидно другое: он зафиксировал в нем определенный уровень развития профессионального языка российских дипломатов. Как показали в своей работе «Французский язык в России» Д. Оффорд, В. Ржеуцкий и Г. Арджент, русскоязычная терминология, использовавшаяся в международных делах, практически сложилась к середине 1740‐х годов. Она содержала как полные кальки некоторых французских понятий, так и многочисленные заимствованные слова[1163]. Их количество в тексте Левашева, по сравнению с предшествующим десятилетием, представляется куда более сбалансированным. Это позволяет предположить, что русский язык постепенно избавлялся от избыточных иностранных терминов, аккумулируя заложенные в нем внутренние ресурсы. Однако подтвердить это предположение можно лишь путем сравнения текста перевода с современными ему дипломатическими донесениями.
Майя ЛавриновичРУКОПИСНЫЙ ПЕРЕВОД БИОГРАФИИ ГРАФА А. И. ОСТЕРМАНАЕго источники, контекст создания и особенности перевода
21 марта 1743 года Конференция Академии наук на своем заседании заслушала дело о сожжении всех находившихся в продаже экземпляров биографий опальных А. И. Остермана, Б. К. Миниха и Э. И. Бирона: «<…> отданную от Ея Императорскаго Величества печатную книгу на немецком языке, о жизни бывших графа Остермана, графа ж Миниха и герцога курляндскаго Бирона, в которой между протчим некоторые вымышлено затейные, предосудительные к Российской империи пашквильные посажи находятся, при надлежащей публике сжечь». Своим решением профессора и адъюнкты лишь согласились с сенатским указом 17 марта 1743 года, изданным по устному повелению императрицы Елизаветы Петровны от 7 марта. Кто был автором биографий, не было известно ни участникам заседания, ни Сенату, ни императрице: «А кем оныя сочинены — имя утаено», — говорилось в указе[1164]. Указом повелевалось собрать по империи все имеющиеся экземпляры жизнеописаний опальных политиков; обывателям предписывалось сдать все имеющиеся у них экземпляры, а академикам, профессорам и другим сотрудникам Академии наук нужно было принести имеющиеся в академическую канцелярию[1165]. Из указа следует, что императрица сама держала в руках эту книгу («…отданную от Ея Императорскаго Величества»). Указание «оная книга» говорит о том, что, скорее всего, три биографии были переплетены в единый конволют