veränderte Regierung brachte ihm mehr Glück, als Nachteil, zu Wege.
Hochgedachte Kayserin machte demnach die Verordnung; daß ihr alle, beym Senat, aufs Tapet, gebrachte, und die Wohlfarth des Reichs betreffende, Angelegenheiten von diesem ihrem Reichs-Vice-Canzlar, von Ostermann, fürgetragen werden musten. Wenn sie alsdenn ihre Meinung darüber zuerkennen gegeben: wurden die Sachen, in den Canzleyen, ins Reine gebracht, ferner der Versammlung des Senats in ihrer Gegenwart, fürgelesen, und darauf von derselben zuerst, hiernächst aber, wenn sie einheimische Reichs-Sachen betraf, von dem Gross-Canzlar, und wenn sie Instructiones, oder Befehle, und die Ministros, bey fremden Höfen, anbelangten, durch unseren Herrn von Ostermann, unterzeichnet.
Und eben mit diesen beyden Herren, nemlich dem Gros-Canzler, Gallofkin, und dem Baron von Ostermann, wie auch den beyden Feld-Marschällen, Fürsten, Galliczin, und dem Trubetzkoy, als würcklich von ihr ernanten, Geheimden Staats-Ministern, wurden damals, mit Zuziehung ihres Favoritens, des Grafens von Biron, nachherigen Herzogs in Curland, fast alle Angelegenheiten abgehandelt.
Auf Anrathen des Ostermanns, machte sie nächstdem auch, noch [S. 244] vor ihrer Crönung, den 4. Mertz, 1730. den hohen Geheimden Rath, und den hohen Senat, widerum zu Einem Collegio, welches nun der regierende Senat genennet wurde, und aus 21. Personen bestunde, darunter unser Herr von Ostermann einer der fürnehmsten mit war. Ich geschweige übrigens abermals der vielen guten Anstalten, die, sowohl in Religions- als Justitz- und Staats-Sachen, bey Antritt dieser neuen Regierung, auf Antrieb des Herrn Ostermanns, getroffen worden.
Господин Вицеканцлер пережил различные перевороты в России, при которых очень много потерял. Но об нем публиковал и тогда, что он знает тайну спасаться от всех бурь придворных, которыя низложили многия знатныя фамилии. Конечно, надобно признаться, что он был очень щастлив, совершал великия дела и важныя предприятия.
При этом работал он неусыпно день и ночь, с ревностию, которой не было почти подобной. Теперь, когда трон опять испразднился, то нашел он довольно случаю показать более искусства и способности и умел дать оборот делам как они шли по его воле и желанию, причем также получить благополучие[1240]. Как скоро Император Петр второй скончался, то он и Великой канцлер Голофкин приказали в 5 часов утра собраться знатнейшим чиновникам Империи.
Тогда предложил им свое намерение в разсуждении Герцогини Курляндской Анны, дочери брата Петра великаго Царя Ивана. При этом случае он ссылался на последнее завещание умершаго Императора [Петра I], и говорил, что теперь померло мужеския колена царскаго рода, то приличествует Империи выбирать из находящихся Принцесс, и отдать преимущество принцессам старшаго брата, из которых ни одна не были способны к приятию короны, кроме Герцогини Курляндская, которая не только еще молода и вдова была. Но можно надеяться, что из онаго не выдет никаких худых последствий, но у ея старшей сестры Герцогини Мекленбургской случилися многия препятствия в разсуждении ея супруга.
Тогда оное предложение было принято, и объявлено было от Сената особенным манифестом 4 февраля 1730 года, что Герцогиня Курляндская Анна единодушно была выбрана Сенатом и всем народом Российскою императрицею и приказано ей чрез князя Долгорукаго предложить правление, хотя несколько ограниченное; что она однакоже приняла, но тогда уже Принцесса Елисавета и Голштинские министры были недовольны сим выбором. Но как скоро Императрица Анна прибыла в Москву 26го февраля 1730 года, то Господин Остерман споспешествовал ей, чтоб она опять учредила[1241]самодержавие.
Тогда открыл он ей разные интриги знатных дворов[1242], которые как ей так и целой Империи делали вред. Но в особенности сказал он публично, что дом Долгоруких весьма опасен как для императрицы, так и для Государства, и чтобы она не упускала время судить и смотреть за его вредом/вредным уложением и за пригуотовляемую погибель: ибо он очень ясно показал, что они хотели принимать участие в правлении и соделались виновными в оскорблении Величества; следовательно, за это должны быть наказанными по законам Империи, и Императрица должна быть Всепреосветлейшей и самодержицей всея России и прочее.
Эти представления навлекли Долгоруковым погибель; и при сем случае также Господин Остерман показал действительным словом, он сд<ел>ал в столь короткое время то, что Долгоруковы еще до коронации Императрицы были удалены от двора и осуждены на вечное заточение; и он учинился в другой раз соперником. Об этом можно читать подробно в жизни бывшаго Герцога Курляндскаго[1243]. Чрез то самое получил он скоро от новой Императрицы Анны совсем особенную доверенность. И это перемененное правление доставило ему более щастия, нежели погибели.
Тогда императрица сделала учреждения, чтоб ей все упомянутые в Сенате до благополучия Империи касающиеся дела были докладываемы Государственным вицеканцлером Остерманом. Естльи это были дела до мнения касающиеся, то они были приводимы в канцеляриях в порядок, и по собрании Сенаторов прочитываемы были в их присудствии, но когда же это были отечественные государственные дела, то Великим Канцлером были подписываемы, а естльи они состоят в распоряжениях или приказаниях к Министрам при иностранных дворах находящимся, то Остерманом.
Итак, все дела были трактованы сими Господами, то есть Великим Канцлером Головкиным и Бароном Остерманом, также двумя фелдмаршалами князем Голицыным и Трубецким, как действительными ею определенными тайными Государственными министрами, но с согласия ея любимца Графа Бирона, бывшаго потом Герцога курляндскаго.
По совету Остермана сделала она, еще до ея коронации 4 марта 1734 года, знатной тайной совет, и болшой Сенат опять в коллегии, которая теперь была названа Правительствующим сенатом, состоящим из 21 особы, в числе оных наш Господин Остерман был знатнейший. В прочем я умалчиваю о многих других хороших постановлениях, которые при начатии новаго правления были делаемы по старанию Господина Остермана, касающияся как до религии, так и до правосудия[1244].
В издании 1742 года этот фрагмент находится в § 30 второй части; его русский перевод попал в шестую по счету тетрадь. Отметим появление здесь слова «народ» как перевода Nation в сообщении об объявлении Анны императрицей сенатским (на самом деле, Верховного тайного совета) манифестом 4 февраля 1730 года. Во второй половине XVIII века такой перевод уже преобладал над «нацией», свойственной переводам начала века[1245]. Именование аморфного «народа» из манифеста Верховного тайного совета Nation превращало русских в политическую нацию в глазах европейского читателя, делая их одним из политических акторов[1246]. Тот вариант правления, который был предложен Анне Иоанновне через князя Василия Лукича Долгорукова («несколько ограниченное»), переведен дословно: «die Regierung, obschon auf eine eingeschränkte Weise». Остерман же, по прибытии принцессы в Москву в феврале 1730 года, «споспешествовал ей, чтоб она опять установила самодержавие»: «<…> daß Sie die Souverainetät wieder erlangte». Именно так во второй половине XVIII века переводилось французское souveraineté, хотя в первой половине понятие описывалось словами «полная» или «верховная власть»[1247]. Остерман сразу же описал Анне опасности, исходившие от Долгоруких, наносивших вред империи: они хотели «принимать участие в правлении и соделались виновными в оскорблении Величества» («<…> daß sie an der Regierung mit Theil nehmen wollen, und sich des Lasters der beleidigten Majestät schuldig gemacht»). Их следовало наказать «по законам Империи» («nach den Gesetzen des Reichs»), а императрица должна быть «Всепреосветлейшей и самодержицей всея России и прочее» («<…> und es müsse die Allerdurchlauchtigste Kayserin eine Selbsthalterin aller Reussen seyn»)[1248].
Наблюдения над переводом биографии Остермана свидетельствуют о том, что по крайней мере некоторые переводчики имели серьезные пробелы в образовании. Например, они не знали античную литературу. Так, Хемпель превозносил Остермана как воспитателя юного императора Петра II и даже назвал его Хироном при Ахилле, но переводчик не распознал эти имена и переврал их написание[1249]. Само это сравнение заимствовано из первого немецкоязычного жизнеописания Петра I от 1710 года. Там оно появляется после текста «Инструкции» Гюйссена, которого автор сравнивает с епископом Фенелоном и восхваляет Петра, позаботившегося о том, чтобы найти «своему юному Ахиллу <…> мудрого Хирона, который может внушить ему сердечнейшие науки»[1250]. Источником сведений о том, что кентавр Хирон воспитывал Ахилла, были «Эподы» Горация (XIII: 11–18); также кентавр упоминается в связи с Ахиллом в 16‐й песне «Илиады» (Хирон изготовил для отца Ахилла копье, которое не мог поднять никто из ахеян, кроме Ахилла). В 1790‐е годы ни XIII эпод Горация, ни 16-я песня «Илиады» еще не были переведены на русский язык