– Идти дом. Нельзя здесь.
Не только в джунглях большие перемены. В Хараре власть сменилась как минимум дважды – а это значило, что все, кто участвовал в истории с геологоразведкой алмазов, скорей всего убиты или сбежали из перманентно революционной Борсханы. Да что там Хараре с Борсханой! Пока Самуил разгуливал по Африке в поисках алмазов, родины у него не стало. Издыхающая рация напоследок передала, что СССР распался. Вместо него образовалось что-то непонятное – какое-то СНГ…
Вот так шли дела. И новости глобального масштаба не радовали, и местные события оптимизма не прибавляли. Да тут еще отношения с африканцами неожиданно и страшно осложнились. Началось с того, что у Нкозано обнаружилась зашитая свежая рана на ноге. Рафаил учинил ему допрос, а поскольку тот путался и явно испугался, разрезал шов и выковырял из кровоточащей плоти камень, напоминающий спекшийся кусок бутылочного стекла.
– Где взял?
– Тут, – африканец указал на реку. – Здесь их много!
Рафаил умелой подсечкой сбил молодого человека с ног, схватив за волосы, поставил на колени. Самуил ожидал, что напарник прибегнет к своему обычному «воспитательному методу», но нет – в его руке мгновенно появился блестящий «кольт» и выстрел в упор разнес кучерявую голову… Нкозано повалился на песок, сотоварищи зароптали, Чакай и Отино схватились за мачете…
– Назад, скоты! – Рафаил выстрелил им под ноги, и африканцы отступили, бросая на своих жестокосердых хозяев злые взгляды.
Теперь Архангелам приходилось спать по очереди, не поворачиваться спиной к африканцам, и прикрывать друг друга. Начался очередной изнурительный сезон дождей, построить хижину, как в прошлый раз, было некому – рабочих рук не хватало, оставшиеся в живых занимались промывкой, да и заботиться о белых господах у них охота пропала. В одно, отнюдь не прекрасное утро, оказалось, что Чакай и Отино ушли вместе с женщинами. А ночью на лагерь в очередной раз напали.
Это раны в джунглях долго заживают, а ночная какофония возвращается мгновенно – как только стихнут прервавшие ее звуки. Через несколько минут после того, как Самуил перестал стрелять, то с одной, то с другой ветки послышались трели, мяуканья, пощелкивания, – и вот уже в ушах стоит привычный многоголосый шум. Живность, спасавшаяся от пальбы на деревьях, торопится вернуться к обычной ночной жизни. Ночь в Африке коротка и непредсказуема – нужно спешить.
Самуил опустил пахнущий пороховыми газами карабин и, стараясь ступать как можно тише, по зыбкой, сплошь покрытой травой и папоротниками земле, сместился немного вправо, к соседнему дереву. Сменил позицию на случай, если какой-нибудь коварный копьеносец пробирается к нему сквозь заросли. Если верить звукам удаляющихся шагов и треску веток, нападавшие отходят, прихватив добычу – убитых африканцев, ящик с консервами, инструменты и прочий экспедиционный скарб, который удалось захватить. Это, конечно, могло оказаться тактической уловкой – часть отряда отойдет, усыпит бдительность обороняющихся, и как только те решат, что все закончено, залегшие в траве воины нападут во второй раз…
– Сейчас бы парочку гранат и огнемет! – крикнул из темноты Рафаил.
По голосу было слышно: француз, как обычно, держит марку, но изрядно напуган. И не мудрено. В свете костра Самуил видел, как тот почти в упор застрелил двоих здоровенных аборигенов, вооруженных массивными мачете, под лезвиями которых стволы пальм крошились, как петрушка под ножом ловкой хозяйки.
– Прикрой меня! – Самуил вытащил из кармана фонарь, пытаясь с его помощью уточнить обстановку. Фонарь вспыхнул, выхватив из кромешной тьмы мешанину стволов и листьев – но вдруг заморгал и погас. Батарейки сели. А новых ждать не приходится.
Непонятно, и кто только что на них нападал. Судя по раскрасу убитых, оставшихся лежать среди папоротников, они не принадлежали к племени юка-юка. В дрожащем свете зажигалки «Зиппо» Самуил рассмотрел вытатуированные у них на лбу рога: символ племени Буру – быков. Но Буру не водились в этих местах, а теперь теснили здешних каннибалов, и пыталось прибрать к рукам их земли. Похоже, что их согнал с места тот самый дальний пожар. Пришлые были многочисленны. И могли вернуться. А боеприпасов оставалось в обрез – два магазина для Кольта и три десятка патронов для карабина…
Утром оказалось, что Одхиамбо, Кобэ и Коджо тоже растворились в джунглях. Архангелы остались одни. Куда бы они ушли от этой чертовой кимберлитовой трубки, за которой охотились почти два года! Нужно было намыть пробы, обработать, нанести результаты на карту. Да и куда идти? Выбраться живыми из Борсханы ничуть не проще, чем разыскать месторождение алмазов с риском быть съеденным если не каннибалами, то крокодилами или другими кровожадными тварями, которыми кишат здешние места…
– Ну, что делать будем? – напряженно спросил Рафаил. Он не снимал палец со спускового крючка, и не опускал взведенный курок своего Кольта. В таком смятении чувств Самуил напарника еще не видел. Если француз потеряет самоконтроль – дело плохо! От юку-юку и быков он в одиночку не отобьется, да и назад, на «Большую землю», не выберется…
– Надо закругляться. Здесь остались пробы, не все успели обработать… Закончим, я дооформлю карту, сделаем тебе копию. Это удвоит шансы. И пойдем к ангольской границе. До нее отсюда рукой подать, не то, что до Хараре…
– Да, через Анголу уходить надо, – согласился Рафаил. – Только почему тебе оригинал, а мне копию?
– Потому, что ты все равно в документах ничего не поймешь. И потом, я же не спрашиваю, почему у тебя алмазы, которые ты у Нкозано и других отбирал? А у меня даже копий нет?
– Все честно, всем поровну, – буркнул Рафаил, убрал пистолет в кобуру и направился к ящикам с высушенными пробами. Закинув карабин за спину, Быстров присоединился к напарнику.
– Не мешало бы, конечно, пройтись контрольным маршрутом в северо-западном направлении, – неожиданно сказал француз, показав, что не все геологические знания выветрились у него из головы.
– Не до жиру, быть бы живу, – махнул рукой Самуил.
– Как? – заинтересовался Рафаил. – Жиру, живу…
Самуил начал переводить, но словарного запаса явно не хватало, и передать суть никак не удавалось.
– Ладно, – сказал Рафаил. – Я запомню. В Париже у меня есть знакомый славист. Спрошу у него, он переведет.
«Если доберешься до Парижа», – подумал Самуил, слушая, как напарник, взвешивая промытые пробы и занося результаты в таблицу, бормочет себе под нос: «Не до жиру, быть бы живу, не до жиру, быть бы живу…» На всю оставшуюся жизнь Самуил запомнил, как звучала эта фраза, произносимая в жутких борсханских джунглях с французским прононсом хрипловатым голосом.
Через шесть дней пути – почти безостановочного, прерываемого на двух-трехчасовой сон, они вышли к северной границе Борсханы. Шли без оборудования, брошенного, чтобы не оставлять следов, в реку, без палатки, а последние два дня и без еды. Охотиться они были не мастаки, тем более «кольт» и MAS мало подходят для охоты. Опасаясь тропической инфекции, пили по утрам росу из конусообразных листьев тьеры, и затхлую дождевую воду из лиан. Выглядели после такого марш-броска соответственно: грязные бороды, впалые щеки, растрескавшиеся губы.
Топографическая карта показывала четко: прямо перед ними, от силы в полукилометре – Ангола, другая страна. Не самое уютное место в мире, но там, по крайней мере, закончится хаос каннибальской Борсханы. Там можно будет добраться до посольства или консульства какой-нибудь европейской страны, и выбраться, вырваться из этого хаоса обратно в цивилизованный мир с туалетами и поликлиниками, с булочными и метро.
Они стояли на невысоком гранитном выступе, нависшем над огибающим его безымянным ручьем, и устало улыбались. За пазухой у Быстрова, завернутая в непромокаемый пакет, лежала карта открытого алмазного месторождения с кроками и легендами, а в рюкзаке, вместе с сувенирами для дочери – металлические пробирки с пробами. Свою копию карты Антуан нес в полупустом вещмешке, вместе с остатками патронов, и всякой всячиной, среди которой, как полагал Дмитрий, прятались и несколько алмазов. Впрочем, его это не интересовало. Испытание, едва не стоившее им жизни, выжавшее из них силы до последних капель, осталось позади. И предстоящее расставание с напарником его совершенно не огорчало – скорее, наоборот.
Нужно было пройти вниз по ручью и перебраться через овраг, темным провалом тянувшийся вдоль границы. Никаких опознавательных знаков – ни пограничных столбов, как в детских фильмах, ни колючей проволоки, ни рыхлой контрольно-следовой полосы, ни пограничных нарядов. Но оба почти физически ощущали – джунгли по ту сторону оврага уже не такие, как по эту. Переберись через него – и начинай праздновать, благодарить ангела-хранителя за хорошую работу.
Слева выпирал каменный выступ, вдоль которого тянулась узкая полоска каменистого берега. Подошвы то и дело скользили на валунах.
Правый ботинок Антуана протекал. Пока шли без сна и отдыха, он не обращал на это внимания. Но сейчас, когда все тяжелые испытания остались вроде бы позади, мокрый хлюпающий ботинок стал доставлять неудобство. Он перепрыгнул на правый берег ручья – тот был пошире, и посуше.
– Давай сюда, – махнул он Быстрову.
– Ничего, так быстрей, – ответил тот. Это его и спасло.
Они прошли еще шагов двадцать, каждый своим маршрутом, когда правый берег вдруг взорвался треском сучьев и дикими криками. Засвистели стрелы, между деревьями мелькали полуголые татуированные фигуры, некоторые с рогами! Антуан успел выстрелить и рванул вниз по руслу ручья, шумно расплескивая воду. Несколько стрел цокнули наконечниками о гранит над головой Быстрова. От одной он умудрился уклониться. Похоже, меткому выстрелу лучникам мешали заросли на другом берегу.
– Уходим! Уходим! – кричал Антуан.
И без подсказок Быстров понимал: надо бежать, бежать из последних сил, улепетывать без оглядки. И он бежал изо всех сил. Выстрелы не охладили боевой пыл туземцев. С душераздирающими криками они бросились в погоню. После очередного изгиба, ручей стал шире, берега расходились, как и пути Самуила и Рафаила. Неразлучные Архангелы оказывались в разных мирах, и мир Самуила был дальше от рогатых туземцев, а потому безопасней.