Но последняя отсидка явно затянулась. Семь долгих лет Абиг Бонгани прозябает в бетонно-решетчатой камере. Правда, у него есть матрац, брошенный чьей-то заботливой рукой на холодный пол, иногда охранник протягивает через решетку связку ананасов или бананов, но это единственные льготы, которые хотя и вызывают злую зависть Гвембеша, однако, по существу, ничего не меняют. Семь лет без единого проблеска надежды. Из того, что он мог узнать о действующей власти – по тем крохам информации, которые докатывались до него, Абиг понял: нынешние руководители пришли надолго. То ли внешние силы научились наконец контролировать плохо сконструированный и криво собранный борсханский паровой котел, то ли сами «движущие силы» выдохлись на резвой революционной карусели, мчась по заколдованному кругу нищеты и кровопролитья – но президент Кинизела Бело, возглавивший страну семь лет тому назад, похоже, не собирается покидать свой пост, по крайней мере до окончания второго срока, начавшегося этой зимой. Еще семь лет на Ферме – это много, слишком много.
Абиг устал ждать. В молодости, в казарме БББ, они играли в «русскую рулетку» – один патрон в барабан «Тауруса», раскрутить, прижать ствол к виску и нажать спуск… Он любил рисковать, и ему всегда везло, хотя двое из постоянных игроков вышибли себе мозги прямо у него на глазах. Поэтому он и решил выйти через запасной выход – в прямом и переносном смысле. Имелась в виду пожарная лестница, ключ от которой висел в отдельной связке на поясе дежурного охранника.
День назначен: сегодня, в дежурство Тафари, который когда-то стоял на посту у входа в Бюро безопасности, и десятки раз в день принимал стойку «смирно» и отдавал честь проходящему мимо Бонгани. Рефлекс настолько въелся в его плоть и кровь, что он и сейчас побаивался бывшего начальника и делал Абигу маленькие поблажки, которые были в его власти. Теперь из-за этой преданности ему предстояло умереть, – сразу после того, как основной свет в коридоре будет погашен на ночь. Если Абиг подзовет его и пожалуется на здоровье, Тафари, вопреки инструкции, подойдет к решетке и позволит схватить себя за горло. Руки у Бонгани сильные, и навыки рукопашного боя он не забыл: вырвать кадык несчастному охраннику – дело нескольких секунд, потом снять с пояса ключи, открыть камеру, через пожарную лестницу выскочить на задний двор, а там – как распорядится судьба… Может, удастся по хозпостройкам подобраться к забору и, перемахнув через него, уйти в джунгли, а может, придется поймать пулю, выпущенную бдительным часовым с вышки… В любом случае, неопределенность и ужас пожизненного заключения закончатся уже сегодня. Как говорится: лучше ужасный конец, чем ужас без конца!
После обеда их повели на прогулку. В бетонный дворик выводили по десять человек из соседних камер, которые все равно имеют возможность общаться между собой. Час на свежем воздухе, хоть и под палящим солнцем, как-то разнообразил бесконечность заключения, тем более что во время прогулки наручников не надевали: два автоматчика сверху наблюдали за каждым движением арестантов. Абиг вначале хотел остаться в камере, но любое нарушение обычного порядка привлекает внимание, а это было ему совершенно ни к чему, особенно сегодня!
Обиженный Гвембешем старик на прогулку не вышел, поэтому в прогулочном дворике оказалось девять заключенных. Между собой они не разговаривали: молча разбрелись по тесному дворику – кто-то ходил по периметру вдоль шершавых стен, кто-то, тренируя атрофированные мышцы, делал физические упражнения, кто-то просто смотрел сквозь проволочную сетку на небо, от вида которого уже успели отвыкнуть. Бонгани приседал и отжимался – он тщательно поддерживал себя в форме, так как не собирался провести за решеткой всю жизнь. Несколько раз он ловил на себе ненавидящий взгляд Гвембеша, но не обратил на это внимания – какое дело матерому «черному леопарду» до селянина из захолустья!
Однако, через некоторое время бывший староста подошел вплотную.
– Ты много на себя берешь, друг Абиг! – процедил он, кривя толстые губы, и избегая смотреть в глаза. – Ты забыл, кто я!
Бонгани даже головы не повернул, будто рядом пролаяла собака.
– Я – друг президента, близкий друг! Меня оболгали, но господин Бело разберется во всем и меня выпустят, – Гвембеша трясло, будто в лихорадке, по лицу катились крупные капли пота, вытаращенные глаза с красными прожилками и расширенными зрачками были явно глазами психически нездорового человека. То, что он говорил, подтверждало это впечатление.
– А ты забыл об уважении, Абиг! Ты помешал мне наказать какого-то жалкого старика! Ты посмел оскорбить меня – друга президента!
Бонгани взглянул на противника в упор. Многих такой взгляд мгновенно приводил в чувство. Но не в этот раз. Гвембеш злобно скалил редкие зубы, а одну руку все время держал за спиной. Но главное – холодный взгляд «леопарда» не подействовал отрезвляюще: Гвембеш явно не владел собой и готов был в любую секунду наброситься на врага… А Бонгани никогда не ждал нападения, и всегда действовал на опережение.
– Раз! – челюсти Гвембеша клацнули – сокрушительный удар мощного кулака опрокинул сельского старосту на пол, звякнул о бетон выпавший из кулака гвоздь.
– Ах ты, жалкая мартышка! – Бонгани с силой ударил поверженного противника ногой в бок – раз, второй… Что-то хрустнуло, и он еле удержался от третьего. Обычная драка не будет иметь никаких последствий, а убив наглеца, он окажется в карцере, что сегодня никак не входило в его планы…
Он отошел от распростертого тела, оглянулся по сторонам. Внимательно наблюдавшие за происходящим арестанты заискивающе улыбались и показывали знак одобрения – сжатые кулаки. Посмотрел наверх: автоматчики весело скалились и тоже показывали кулаки. Что ж, если даже начнут служебную проверку, то претензий к нему не будет: Гвембеш первым начал эту ссору.
Когда прогулка закончилась, арестанты вышли в зарешеченный коридор, ведущий к корпусу. Гвембеш остался лежать на бетонном полу – значит, его унесут в лазарет.
Лежа на матраце, Абиг из-под приопущенных век разглядывал камеру напротив. Старик так и сидел, раздавленный, на полу, ничего не видя и не слыша, отключившись от реальности. Картина, с одной стороны, нагоняла на Абига тоску, с другой – внушала надежду, что в решающий момент старик не поднимет шум. Да и камера рядом освободилась, значит, еще на одного свидетеля меньше…
До отбоя еще пять долгих часов. Абиг не знал, чем их занять. Развлекать себя воспоминаниями не хотелось. За годы, проведенные в одиночной камере, каждое из них замусолено и затерто до дыр. Он даже в духов перестал верить, как когда-то в юности. В силу исполняемых некогда служебных обязанностей, Абиг Бонгани столько раз видел, как обрываются весьма успешные и во всех отношениях приятные жизни, вступившие в противофазу с интересами людей, наделенных большей властью, что и к собственной смерти относился с деловой сдержанностью. Так что, будь что будет!
Лязгнул, открываясь, замок внешней двери тамбура, ведущего в восточное крыло. Дверь открылась, закрылась. Лязгнул, закрываясь, замок. Каждый заключенный прислушивался к происходящему. Прислушивался и Абиг Бонгани. Открылась и закрылась внешняя дверь. В коридоре раздались шаги охранников. Двое – значит, не на обход. Может, из-за драки?
Чем ближе шаги приближались к его камере, тем громче стучало сердце Абига. А вдруг, это очередной поворот судьбы?! Он был готов пообещать ежедневные приношения любому духу, всем духам вместе – если это так. Абиг помнил, что означают такие внеурочные визиты. Казалось, сердце вот-вот пробьет в ребрах брешь и выскочит наружу. Но когда дюжие мрачноликие охранники остановились перед его камерой, Абиг одним усилием воли сумел взять себя в руки. Он был невозмутим и равнодушен, ему не нужно было ничего от этих деревенских мужланов, с покачивающимися на боках резиновыми дубинками.
– Встать! – скомандовал тот, что был повыше ростом – наверняка из северных племен.
Абиг не спеша повиновался. Возможно всякое. Нельзя позволять себе надеяться без веских оснований.
– Лицом к стене!
Он отвернулся.
В замке его камеры нетерпеливо проворачивался ключ – это был хороший знак. Обычная драка не вызывает особого внимания. Хотя, возможна какая-нибудь неожиданная мелочь, которая ни за что не придет в голову. Директору тюрьмы понадобилось что-нибудь от бывшего начальника трех Б. Могут допросить и вернуть на место. Раньше времени нельзя поддаваться эмоциям. Абиг держался, но давалось это невероятным усилием – у него дрожали пальцы, в паху сделалось жарко, а на спине выступил холодный пот.
– Руки за спину!
Наручники лязгнули на запястьях, но не впились в плоть, до костей, и это тоже был хороший знак…
– На выход!
Мелькнул старик в камере напротив – все так же безжизненно сидящий на полу. Следующая камера проплыла мимо. Лица арестантов, их руки, обхватившие прутья решеток.
Абиг шел по коридору уверенной походкой, глядя прямо перед собой и сохраняя каменное выражение лица. Со стороны могло показаться, что это он ведет куда-то своих конвоиров. Сохранять невозмутимость при любых обстоятельствах – самый важный навык для серьезного заключенного. Абиг Бонгани в вопросах тюремного житья-бытья был настоящий гуру. Не каждый способен в день, когда решился на побег, скорей сулящий смерть, чем свободу, вот так, молча, без малейших эмоций на лице, последовать за внезапно вторгшимися охранниками, даже не попытавшись выяснить, куда его ведут – на свободу или на погибель.
– Эй, Абиг! – разнеслось по коридору. – Найди в Верхнем Утмане мою семью, скажи жене, если не придет на свидание в этом году, я ее прокляну! Я буду приходить к ней в страшных кошмарах, я нашлю на нее чесотку!
Кричал крестьянин из угловой камеры, который сидел за то, что ограбил и пустил под откос целый междугородний автобус – один из немногих, кто сидел тут за реальное уголовное преступление, а не за слова и намерения. Абиг не смог вспомнить его имени. Как бы то ни было, в Верхний Утман, рассадник СПИДа и малярии, он н