Янис сел в нагретый автобус, пахнущий клубникой и бензином. Позже, когда набились женщины с корзинами и авоськами, запах клубники исчез, зато возникли уже виденные где-то лица, люди разговаривали о знакомых вещах, о мелочах, столь понятных и близких сердцу, и Янис со щемящим чувством осознал, что только теперь он приближается к дому. Съежившись, всем телом припав к окну, он вслушивался в говор, обрывки фраз, в смех… да, наконец-то он среди своих. Сколько раз он сам вот так возвращался из города, выпив с мужиками по бутылочке пивца… Много раз. И его голос в этом гаме был не из самых тихих. Казалось, полстолетия прошло с тех дней, с тех привычных и таких хороших дней, когда работа это была работа, а дом был не просто крышей над головой, и Ильза была еще той, прежней Ильзой… Янис попытался обнаружить в себе злость, попытался внушить себе, что Ильзы больше нет. Нет — и навсегда. Но Ильза приближалась с каждым километром. Вон там — за теми большими кленами… Там Ильза, и Янис мчится к ней, как во сне, когда шаги легкие и широкие, когда километр — шаг, когда до того, что за несколько километров, рукой подать…
На конечном пункте автобус описал дугу, с хрустом и шипом распахнулись все двери, и люди вывалили на асфальт. Мужчины, тихонько гудя, двинулись к магазину, женщины, словно муравьи, разбрелись по крохотным улочкам, и Янис мог бы себе пойти, если бы за спиной не послышался глуховатый, знакомый голос:
— Хорошеньким ты, однако, стал…
Янис сунул руки в карманы и, сделав вид, что ничего не слышит, закинул голову к затянутому дымкой солнцу.
— Не придуривайся, Янис. Уж коли здесь, так, значит, приехал.
Янис смял пустую пачку из-под «Элиты» и неохотно обернулся.
Кракштис не изменился — маленький, кругленький и тяжелый, как двухпудовая гиря. Голова без шеи, прямо на туловище, как у снежной бабы, глаза голубые, как у диктора на цветном телевизоре.
Поздоровавшись, они двинулись по самой середке асфальтированной улицы.
— Значит, два года прошли. — Сведя брови, Кракштис смотрел прямо вперед.
— Полтора…
— Ах, так… И теперь ты, считай, что — дома?
За оградами распускается жасмин. «Как только сирень отцветет, так и жасмин начинается, — подумал Янис. — Каждый год так».
— Если хочешь, могу тебе кое-что рассказать, — Кракштис делал полтора шага на один Янисов, поэтому говорил слегка отдуваясь.
— В другой раз, Кракштис. Как там капитан? — Янис уже знал, что на этом углу Кракштису сворачивать, поэтому остановился.
— Что? Капитан… Ничего, мерси. Заглядывай. Лучше даже сегодня приходи…
— Спасибо.
— Привет! — Кракштис свернул и исчез в кустах жасмина, как в пещере.
На другом углу над макушками липок торчала красная труба дома Яниса. Пальцы его нащупали в кармане спичечный коробок. Хотелось закурить. Очень хотелось постоять немного, здесь, под липками, и покурить… «Ничего, потом», — сказал он себе и большими шагами направился к зеленой калитке.
Раньше Янис в дверь не стучал. Смешно стучать в собственную дверь… Теперь остановился и подумал. «Надо постучать», — сказал он себе. Пока Ильза подойдет, пока откроет дверь, он еще сможет что-то придумать, подыскать нужные слова, самые важные, те слова, с которых надо начать и которые именно сейчас пропали вместе с мыслями.
Янис постучал. В доме, как в чреве огромного животного, бурчала музыка. Мелодия знакомая, только какое это имеет сейчас значение — знакомая или незнакомая? Янис постучал еще раз, но никто не отзывался, никто не шел открывать, и Янис шагнул через порог. В коридоре его охватила знакомая мелодия и запах жареной картошки. Знакомая и привычная вереница обуви под вешалкой, Ильза не разрешает лезть в комнаты в обуви… Дорожка к большой комнате с приоткрытой дверью… Янис прошел по ней к двери и смущенно остановился.
Ильза стояла посреди комнаты. От окна на нее падал широкий сноп света. Играли краски, играли ее волосы. Вся комната была залита игрой Ильзы. Цветистый нарядный костюм, какие носят в Нице, излучал удивительное сияние, и Янис чуть не зажмурился. Никогда он не видал Ильзу такую — красивая, стройная, гордая, с тихой улыбкой на приоткрытых губах. Неужели это та же Ильза, которая стояла в суде и смотрела на Яниса, как на незнакомого, будто никогда в жизни его не видала?.. Теперь глаза ее смотрели куда-то далеко и в них было ожидание близкой радости. Глаза были теплые, дыхание жаркое, наверняка жаркое, и Янис понял, что он пришел не вовремя, что сияние это не для него, и в груди так защемило, так стало больно!.. Янис сунул дрожащие пальцы в карманы. И он ушел бы. Он уже повернулся, чтобы уйти, но в этот момент смолкла музыка, и Ильза почувствовала чей-то взгляд. Повернувшись к двери, она хотела воскликнуть что-то веселое. Еще миг на лице ее трепетало ощущение близкого веселья, и вот все угасло. Цвета платья, улыбка на ее губах и в глазах, даже сноп солнечных лучей.
Если бы Янис мог в этот миг стронуться, он бы ушел. Тогда бы он, наверное, не увидел Тобиаса, а тут увидел. Только сейчас. Стоя на коленях, Тобиас своими женскими белыми пальцами возился со шнурками ее черных туфель. Помимо шнурков, там еще пуговки, а Тобиас явно не очень-то разбирается в этом деле. Он сопел и путался — и тут его насторожила установившаяся тишина. Он поднял голову и увидел Яниса.
— Здравствуй… — изумление и растерянность были так велики, что он поздоровался первый и даже повторил: — Здравствуй, Янис…
Ильза отдернула ногу в старомодной туфле и отошла в сторону. И Тобиас остался на полу посреди комнаты — один.
— Ну здравствуй, Ильза! — Янис выждал, покамест Тобиас встанет, покамест отойдет к прочному дивану у окна и сядет.
— Вот и я… Решил взглянуть, как вы тут вдвоем живете…
— Нас трое, Янис. — Ильза сняла расшитый бисером венец и заправила волосы за уши. Лицо ее вдруг заострилось и стало моложе. Почти такая же, как тогда, когда они познакомились. Но это было давно.
— Трое, говоришь? Я ведь только на минуточку, — Янис сделал вид, что ничего не понял. Где-то в подсознании затлел уголек надежды насчет третьего, но Ильза решила сказать все в самом начале. Чтобы не гадать и не надеяться ни на какие чудеса.
— У нас с Тобиасом сын.
— С Тобиасом…
Тобиас достал сигареты и закурил, глядя сквозь дым на Яниса.
— Да, — сказал он, — вчера Оскару годик исполнился…
Янис все еще смотрел на Ильзу, отчетливо понимая, что все эти годы они прожили как чужие, потому что Ильза — Тобиасова Ильза — совсем иная. Знакомая, виденная где-то, но не Янисова Ильза. Потом, повесив голову, Янис стал прикидывать. Прикидывал он долго, и когда вновь посмотрел на Ильзу, во взгляде его была такая растерянность, что Тобиасу стало даже его жаль.
— Тогда… ведь тогда выходит, Ильза…
— Да. — И для Ильзы этот разговор был нелегким, но она хотела быть сильной, и поэтому никаких препирательств здесь не должно было быть.
Янис стоял, прислонясь к косяку, и смотрел на обоих. Он действительно не мог понять, что это такое, отчего сердце грохает, как копер, загоняющий сваи, отчего светлая комната становится все сумрачнее и сумрачнее… Тогда, когда Тобиас, как угорь, вильнул к двери, тогда была ярость, кинувшая его на Тобиаса. Тогда была ярость. Может быть, еще и обида обманутого мужа, и еще что-то… Тобиас перелетел через стол, сломал стул, ударился об радиатор и сам как-то сломался — челюсть отвалилась, глаза закатились. Чистый мертвец. И никакой жалости в Янисе не было. На суде ему сказали, что Тобиаса он мог… что лишь чистая случайность… повезло… но там у него злости уже не было, тогда ему было все равно, что будет с Янисом Церпом. В мозгу его словно волчок крутился вокруг одного и того же слова — повезло… Кому же это повезло? Опять Тобиасу — Ильза досталась ему, побит, и то удачно… тогда он не думал убивать Тобиаса. Тогда он вообще ни о чем не думал, и хорошо, что он не знал тогда, что Ильза зачала ребенка от Тобиаса… От Тобиаса… От того самого Тобиаса, который сидит сейчас на его, Янисовом, диване и мусолит сигаретку. Хоть бы от кого другого, а то от Тобиаса…
Копер работал неистово, и Янис поднял голову.
— Скажи ему, чтобы вышел на минутку.
Ильза взяла стул, прошла в самый темный угол и села. Тобиас подошел к ней и бережно положил ладонь на ее светлые волосы. Рука его дрожала, уж какое там от него теперь успокоение! И все равно, это рука Тобиаса на таком знакомом затылке Ильзы… Ильза прикрыла глаза, потом взглянула на Тобиаса и улыбнулась. Глаза ее как будто сказали: «Ступай, милый, и не беспокойся. Я сильная, не беспокойся…» И Тобиас прошмыгнул мимо Яниса, вышел в коридор, и вскоре за ним захлопнулась дверь.
За окном на клубничных грядках сновали скворцы. Ильза сложила руки на коленях, и на красной юбке они были такие белые-белые.
Гул в груди немного утих, и дышать стало легче.
— Присаживайся, Янис.
А Янис смотрел на Ильзу и пытался понять, почему глаза у нее такие безразличные. Неужели и раньше были они такие же, да только он, ослепленный любовью, не замечал? Нет, не может этого быть! А Ильза сидит себе, подобрав под стул ноги в белых чулках, в старомодных туфлях с черными шнурками и на пуговках…
И Янис сказал первое, что ему пришло на ум:
— Я никогда не видал тебя в народном костюме.
— Я сейчас в хоре пою. Вместе с Тобиасом. Сегодня у нас генеральная репетиция.
«Генеральная репетиция… Пока я был там, они петь ходили. По вечерам и по воскресеньям…»
— И красивые у вас песни?
— Красивые и разные, — и Ильза бросила быстрый взгляд на часы.
— М-да. Когда человек поет, он о чем-то и думает. Обо мне когда-нибудь думала?
— Да в общем-то нет.
Ребенком надо быть, чтобы не понять, что разговор этот Ильзе уже надоел. Сидит она только потому, что ждет главного, ради чего Янис сюда явился. А Янис как назло все про эти песни.
— Вас там, певцов, много… Если каждый начнет думать да вспоминать — все пение насмарку…
Ильза вскочила.
— Давай кончим это, Янис. Тебя пение никогда не интересовало. Разве что под хмельком на судне или в забегаловке…