Да, я покидаю Индию, но было бы наивно надеяться, что это спасет меня от тетушкиных щупалец, для которых расстояние не помеха в век «Фейстайма» и «Ватсапа». Особенно учитывая, что и мама, и тетушка прониклись к Арнаву неожиданной симпатией.
Мои девчонки тоже приехали в аэропорт. Разве Пиху, Камия, Аиша и Таня могли это пропустить? Я предложила возместить им траты за Алибаг, раз уж мой девичник потерпел фиаско, но они разразились гиеноподобным смехом и предложили заплатить мне за незабываемое развлечение.
Аиша хохотала, похрюкивая, как поросенок, громко и совсем не похоже на шаолиньского монаха. Она сказала, что много лет так не веселилась и жалеет только о том, что не послала своего тогда будущего бывшего мужа Варуна с тем же шиком и сарказмом, как наша тетушка Шейла дядюшку Балли.
Я не рассказала Аише о двух вещах. Первое: что я узнала, что Варун тоже в аэропорту, направляется в Гоа вместе со своими «подругами». И второе: что мы с Пиху сделали один короткий звонок. В полицию Бомбея. Разумеется, анонимно. Мы сказали, что слышали, как Варун Сетхи хвастался тем, что собирался пронести на борт самолета взрывчатку. В том, что касается взрывоопасных веществ и связанных с ними угроз, бомбейская полиция ведет себя как Халк на стероидах.
Конечно, они у него ничего не найдут, ну да ладно. Незабываемые выходные за решеткой этому бабнику обеспечены. А по понедельникам банки выходные, значит, денег на залог или взятки ему негде будет достать. Это меньшее, что мы с Пиху могли сделать для Аиши. Отрезание тестикул и консервирование их в формальдегиде все-таки технически считается убийством, хоть и непредумышленным, потому что конкретно в этом действии я не вижу никакого дурного умысла. Нет, я не горжусь этим звонком. Хотя ладно, самую малость.
Итак, вернемся ко мне. В аэропорту плакали все, кроме меня и Арнава, успевшего бросить на меня несколько горячих взглядов и шустро избежавшего лап тетушки Бу, которая даже погналась за ним на своем инвалидном кресле.
Шейла Бу тоже не плакала. Во всяком случае, вначале. Она гладила маму по спине и все сорок минут, что мы были возле терминала, заговорщицки мне подмигивала. Пока я ждала в очереди перед стеклянными дверями, крепко зажав в руке посадочный талон и паспорт, она подъехала, чтобы сжать меня в прощальном объятии, и при этом опрокинула стоявшего рядом констебля на недовольных пассажиров. И спустя мгновение сунула мне в руки белый конверт с пачкой хрустящих зеленых долларов.
«Шшш! Об этом никому не надо знать!» — Ее лицо ожило с шаловливым выражением, пока она наблюдала, как я с изумлением смотрю на эти деньги. Сколько же здесь в рупиях?
Нет, если я хочу уберечь себя от раннего инсульта, мне надо прекратить пересчитывать всё на рупии.
«Это на карманные расходы. Как это называется там, в Америке? А, пособие! Так, убери их и не свети нигде такими деньгами!»
«Зачем? У меня с собой достаточно средств».
«Да, вот еще». — Она стиснула мне руки, вкладывая в них еще один маленький сверток, в котором была квадратная коробочка, элегантно завернутая в подарочную бумагу, украшенную розовыми и белыми маргаритками и белым бантом.
«Что это, тетушка Шейла?»
«Нет, не здесь. Откроешь, когда доедешь до Нью-Йорка. Обещай!»
Я бросила последний взгляд на свою семью, щурившуюся возле стеклянной перегородки, стараясь рассмотреть меня у терминала. В тот самый момент я на мгновение застыла на месте, охваченная сомнением в правильности своего выбора. А потом увидела ее.
Сияющую девушку с фотографии из обтянутого кожей альбома. Ее лучезарную улыбку, словно вобравшую в себя всю палитру красок ее будущих картин. Это было именно то, чего мне не хватало.
Осунувшееся лицо Шейлы Бу светится от радости. Пухлая рука, унизанная бриллиантовыми перстнями, прижата к губам, а по щекам текут слезы. Другая рука замерла в прощальном взмахе. Или в благословении. Искаженный динамиками голос немецкого пилота заглушает рев двигателей, и мой желудок тоже пытается произвести посадку. Светловолосая стюардесса подходит к нам в последний раз, чтобы проверить ремни и вернуть столики в вертикальное положение. Мы почти добрались до места. Почти. Мне все еще не верится.
Я выглядываю в иллюминатор идущего на посадку самолета, с ужасом и восторгом стараясь наконец увидеть город, который так давно владеет всеми моими мыслями. Но перед моими глазами лишь темно-серые облака и небольшие проблески света.
Так, уже можно считать, что мы находимся в Нью-Йорке?
Я выхватываю из-под сиденья бежевую сумочку и достаю подарок Шейлы Бу, стараясь не смять темно-синий паспорт и посадочный талон, вложенный между его страниц. Пальцы задевают фотографию Шейлы Бу, той самой сияющей девушки. Она здесь, со мной, во внутреннем кармане сумки. Не могла же я ее оставить взаперти в старом альбоме?
Сатиновая лента с бантом легко соскальзывает вместе с нарядной упаковкой. Коробочка на ощупь кажется шершавой. Самолет ухает вниз, и по телу пробегают мурашки. Из коробки прямо на лежащую у меня на коленях фотографию сияющей девушки выскальзывает тонкая золотая цепочка. И тут самолет и ждущий меня город уходят на второй план.
Не может быть.
По щеке катится слеза, а я прижимаю руку ко рту, чтобы не дать всхлипу вырваться наружу. Я снова оказываюсь возле терминала, беспомощно глядя на стекло, за которым тихо плачет она.
Она не стала вкладывать записку. Только цепочку и кулон.
Птица, распахнувшая крылья в полете.