ы, волны любили берег необитаемого острова, иногда теченье позволяло передвигаться по дну, вблизи острова оно было усеяно костьми и книгами, из волн тебя часто выбрасывало и тогда ты улетал вверх, маленькая молекула воды, не успела она подрасти, как забрали на войну, воевал бесстрашно, вскоре повысили в звании, рота охраняла подступы через реку Инь, это был важный объект, по мосту отступали наши войска, враг подошёл совсем близко, отчётливо виднелись их чёрные усы, командир приказал держаться до последнего, положение южан, Шестая армия в составе 27-го армейского корпуса, 25-й и 38-й кавалерийских дивизий, смотри приложение, сверх того до 3 000 безоружных бойцов, наши войска переправились на северный берег, нам предстояло пасть, северные имели на 24 декабря в своём составе 3-ю кавалерийскую бригаду, лейб-гусарскую дивизию, дивизию резерва, восемнадцать батальонов, четыре эскадрона, девяносто пять орудий, пятьдесят шесть пулемётов, растянутый фланг, это знали в штабе северных и держали под парами два эсминца и пять подводных лодок, в ночь перед наступлением пал туман, странные испарения вывели из строя орудия и пулемёты, мы остались с ножами, как только показались цепи неприятеля наши роты бросились бежать и в реке были расстреляны своими, пока сонные солдаты, едва выбираясь из грязи, дошли до наших позиций, я успел сварить суп и был сыт по горло, наши взорвали мост и отступили, меня увезли в прифронтовой зоопарк, я принял это за шутку, но прошёл месяц, а я всё ещё сидел в клетке как попугай накрытый тканью, иногда мне кидали рыбьи головы лёд сухари я страдал от холода никакой одежды не было южные капитулировали меня по-прежнему держали в клетке стоявшей между барсуком и енотом наступил май. появились мухи и молодёжь, мне бросали печенье в один из весенних дней сняли цепь вычистили накормили м перевели в клетку с гимнастическими снарядами, целый месяц заставляли тренироваться и сытно кормили, недобрые сны гонялись по пятам, наконец при большом скоплении народа перевели в просторную клетку с оранг-утангом, клетка стояла на возвышении играл оркестр, обезьян был немолод, огромные когти щекотали решётку, он то зевал, то плевался в зрителей, меня подтолкнули острой пикой, зверь раскрыл объятия, оскалился, увидел стальные зубы, оранг-утанг схватил тебя, прижал к груди, я услышал как бьётся сердце, он отшвырнул меня в дальний угол, обливаясь кровью и смехом мы встали и приготовились умереть вытянув лапы и приплясывая обезьян приблизился я отступил кольнула пика зверя не кормили десять дней толпа шептала он его сожрёт от страха опустел мочевой пузырь почему он молчит закричала толпа какая фантастическая роль, я не умею говорить, подумал ты объятый дрожью и потом, а было ли что сказать? сказав это, я сделал шаг, нет, бросился в дальний угол, быстро вскарабкался по решётке, обезьян подпрыгнул, сдёрнул тебя за ногу, хлестнул об пол, когда ты очнулся, зверь сказал, ещё не поздно написать книгу, мы вновь стояли как борцы перед схваткой, стало холодно, стемнело, подул ветер, повалил снег, освежевал раны, а было ли что сказать? спросил я, он защёлкал сталью зубов, послушай на прощанье моё сердце, ты подошёл к волосатому сопернику, прижался к груди, он считал до десяти, раз, будет ли там снег? два, семья? три, цементный вагон? четыре, подкидыш? пять, остров? шесть, плен? семь, оранг-утанг? восемь, казнь? девять, возвращенье? ты успел выскользнуть из цепких лап, вспомнил что можешь нападать сам, я устремил всю кровь в правую руку, вытянул её, она светилась как раскалённый меч, обезьян прыгнул, ты ударил его в живот, вспыхнула шерсть, меч вошёл в мохнатое тело, пальцы обхватили позвоночник, я долго ломал его, теряя последнюю память, чудовище рухнуло, толпа вздрогнула, какое вероломство! бедный зверёк! полетели камни, дверь выломали, толпа ворвалась в клетку, содрала с меня всю кожу, толпу разогнали, тебя отвезли в гостиницу, дали одежду, деньги, я был свободен и поехал в деревню, чтобы родиться, я родился в деревне, зачем? никто не знает, отец крестьянствовал и был кажется племенным, иногда он встречал мать, мою, её я не помню, помню колодец, в пять лет попал в приют, на всю жизнь, отец сгорел в лесу, из приюта бежал в другой приют, выучился делать деревянные ложки, не мог говорить, слова не выползали однажды гулял по лесу заметил пожар в доме кто-то был мог сгореть хотел помочь но меня схватили и обезволили на утро лежал в мешке на дне океана там было темно дно охладило тебя и его и кого? не вижу, из всех слышимых слов осталось слово надо, на! до! сколько грохота в двух слогах власти, всего четыре буквы н, а, д, о. а дно но да но он дан дада ад но адно но дано, и снова надо, грохот, надо лечь и рассмотреть сквозь лёд, за ним грохотала война, через лёд, иная плоскость, так наблюдают через стекло за улицей, во дворе происходило сражение, оно сменилось картиной семейной идиллии, ты увидел мужчину в окне был вечер зажгли лампу пахло дубовыми цветами ты видел их? и они увидели, увидят, но ты был молодой волк убежал он хотел говорить он не мог бежать и если смог то он сказал когда я был глуп и потому молод я часто навещал места моего детства приблизившись однажды к своему дому а сколько их было у тебя свет вода огонь ветер я заглянул в окно будущая мать дремала за книгой сверчок катал усиками маковые зёрна пьяный отец изматывал себя в пляске, стало тихо, кто-то коснулся плеча, ты поднял голову и увидел как рушится мост, армия неприятеля наступала мгла.Ладья тёмных странствий
Не болей, не балуй. Природа дважды обманула. Да, и ещё какое-то искусство – какая-то внебрачная игра самцов. Девушки рукоблудствуют, начиная с мифов. Жизнь как вздох без выдоха, короткая, мучительная. Ум хорошо, а два сапога пары – не лучше. Чужое мясо называют говядиной. На всякого мудреца довольно семи грамм свинца. Время гаечно-аграрных романов – проливной дождь, преимущественно без осадков. – Нефертити с пластмассовыми носами пили пиво – но этого мало – не хотите ли купить замок? – Весенняя грязь – незримый, возвеличенный удел. – Смущённый сумрак единодушного восторга. – Ты сел в лодку, надо проверить перемёты – четыре взмаха веслом. – Игра в лобные кости, шестёрки нет. – Ещё четыре взмаха веслом. – Исполнить путь спасения в созерцании пути? – Успеть бы доплыть до острова, надо поднажать. – Страдание мирового круговорота выжало из тебя осадок жадной мысли – мир, мир дому твоему! Но есть ли дом, ты? Иногда казалось, что дом – это череп, неприкосновенный, хрупкий, любовно выточенный из кости. Как часто топтали твою неприкосновенность, дом! Звук, запах, боль, сон – эти приживальщики пытались свить над твоей крышей гнездо. Ты отгонял их, они мешали рассмотреть комнату, камин, кровать. Столовой не было, видимо, скрывалась где-то в подвале. А сколько приказчиков и хозяев помимо этих приживал! И единственный законный постоялец – мозг – амброзия посюсторонних дновидений. – Ржавая уключина скрипела – куплеты железа. Ты наклонился осмотреть перемет. Заменил живца, распутал леску, тихо отплыл от рогоза. – В дни чугунной депрессии, в дни безрадостные (а радостных, как оказалось, не будет), в дни отчуждённости, тупости, смятения, в дни мучительные, тяжёлые – в такие дни ты приходил на кладбище и наблюдал сцены похорон. Это отшибало чувство пустоты, ты остро ощущал, что наполнен кровью и радовался холоду, теплу, дождю. «Чужая смерть животворна». Ты возвращался домой с освежёнными ощущениями не то что жизнерадостности, но – свободы, силы, надежды. Мёртвые не потеют. – Ты подплыл к другому перемёту, на колышке висел обрывок лески. Жаль, последние кованые крючки из синей стали. Они были для тебя ювелирной ценностью. Но до острова ещё несколько жерлиц. – По уржовине колкой, по метастазам дорог, днями тягучими, по чащобам разбитых эмоций, по жаре, в пустоте, в черноте ты добрался до этого озера, до этого тёмного, светлого, чистого, грязного, длинного, короткого, мелкого, глубокого, полноводно-безводного озера. Ты знал, что здесь будет встреча. С кем – неизвестно, но ты догадывался. – На одной жерлице был сом, на другой – щука с тремя глазами и серебряной серьгой на жабре – чудеса начинались. – В мелколепьи дум появилась лотосолицая певунья. Где-то упали осколки смеха, дробь припляса. Всплыли пироги сознанья. – Ты наклонился, чтобы увидеть дно. Там шевельнулось.
Задумывался ли ты: сколько стоит стакан воды? Нет, не в походе, не в безводных краях. Последний стакан, предпоследний; стакан, который тебе принесут. Да, и над этим – да! Если до сорока лет не женишься, ты обречён на связь с кастеляншей или на конкубинат с матерью-одиночкой, имеющей троих короедов и способной терпеть полумужа лишь потому, что ты забиваешь гвоздь и меняешь половицу. Конечно, у тебя есть средний заработок и жизненный опыт. Но весь смазливый взвод женского пола уже разобран, хозяйственницы, мастерицы, тихони, умницы растасканы по норкам и успели испортить зрение от чтения прибауток, склонившись над рукоделием, вышивая гладью – лакомый сюжет для художников с бисексуальной ориентацией. Да, тебе придётся закрывать глаза на диспропорцию голени, на волосатые уши, на каноническую глупость, на домашний шпионаж, на крики: ты меня не любишь! на рёвы: мало работаешь! И всё это ради стакана воды, который тебе могут принести на старости лет в постель, а могут ещё и подумать. Но нужен ли тебе стакан? И не проще ли носить этот стакан с собой? А может быть (гениальная мысль), носить портрет этого стакана? Как ни странно, стакан с водой – основная аллегория семейственности. Если изваять его из платины, инкрустировать рубинами, изумрудами, топазами, а в него налить… чего бы налить? – ну хотя бы живой воды из сказки, то он достанется тебе почти даром по сравнению с последним стаканом воды, в стоимость которого входят расходы на досвадебное обаяние, на свадебный жор, на комнату, на жратву для благоверной, на пищу для ребенка, и если в месяц ты зарабатывал 150 единиц дензнака, то за 20 лет семейного джиу-джитсу кредит на получение стакана с водо