Любопытно, каким образом швейцарец сразу же стал применять свою «опытную» систему в преподавании. Юный Александр, воспитанный няней-англичанкой, совсем не говорил по-французски, поэтому его обучение началось с картинок. «По счастью, – пишет Лагарп, – умел я рисовать; юный великий князь под моими рисунками писал названия предметов по-русски, а я – по-французски. В течение зимы 1784 года посещал я его все чаще, и начинали мы уже понимать друг друга»[103]. Чуть позже та же методика была применена Лагарпом и в обучении французскому языку великого князя Константина[104].
Наконец, столь долго планируемый процесс воспитания внуков Екатерины II вступил в свою решающую фазу. 13 марта 1784 года императрица подписала «собственноручный именной указ и наставление генерал-аншефу Н.И. Салтыкову» о воспитании великих князей Александра и Константина[105]. Эта была подробная инструкция в шести частях, содержавшая набор педагогических приемов и правил (в духе Локка и Руссо), с помощью которых собранные под началом у Салтыкова учителя должны были физически и нравственно развивать внуков Екатерины. Отметим, что часть, посвященная собственно программе преподавания, в «Наставлении» была обрисована явно недостаточно, оставляя простор для дальнейших комментариев (чем вскоре и воспользовался Лагарп).
Уже 28 марта 1784 года Екатерина написала письмо к Гримму, в котором выражала удовлетворение от завершенного ею «Наставления», а также перечисляла людей, которым предстояло воплощать это сочинение в жизнь. Среди них назван и Лагарп, который «будет одним из тех, кто поставлен присутствовать при упомянутом Александре, с особым приказанием разговаривать с ним по-французски» (далее шел перечень других лиц с аналогичными поручениями – говорить с Александром на иностранных языках)[106]. Следующее упоминание о Лагарпе находится в письме от 8 мая 1784 года – это совместное письмо императрицы и Александра Ланского к Гримму, составленное явно в «веселую минуту» (в частности, в нем ощущается большая теплота и даже личное счастье Екатерины в ее отношениях с Ланским). В письме много юмора, от которого оба сочинителя получали удовольствие, и среди прочего такая полушутливая констатация: «Мы держим г-на Лагарпа в резерве, в ожидании он прогуливается».
Однако швейцарца явно не удовлетворяли скромные функции кавалера (или, как он сам выражался, «менина»[107]) при старшем внуке Екатерины II. Тем более что с ними были сопряжены придворные обязанности, а к исполнению такого рода службы Лагарп питал отвращение – он «не о такой службе уговаривался». Поэтому у него родилась мысль: самому сформулировать желательный для него круг действия, «иначе говоря, самому себе место устроить в новом придворном штате».
С этой целью он составил обширную педагогическую записку, которую 10 июня 1784 года направил на имя Салтыкова, адресуясь при этом к своему главному читателю – императрице. Записка была целиком посвящена программе преподавания великому князю Александру различных наук. По своим принципам она хорошо согласовывалась с текстом «Наставления» Екатерины II, служа как бы необходимым дополнением к последнему. В ней Лагарп, во-первых, отвечал на вопрос, переданный ему через Салтыкова, относительно того, каким предметам способен обучать он сам (а это был широкий круг наук, включавший всеобщую историю, литературу, географию и философию); во-вторых, давал, говоря современным языком, «методические указания» к преподаванию этих предметов, следуя здесь основополагающим идеям эпохи Просвещения – теории о воспитании в монархе «просвещенного гражданина», признающего равенство между людьми и стремящегося к благу своего народа.
При выборе программы обучения Лагарп руководствовался следующим принципом: обучаемый призван стать не ученым в какой-либо области (математиком, физиком, логиком, филологом, законоведом и т. д.), но «должен быть честным человеком и просвещенным гражданином и знать преподаваемые предметы настолько ясно, чтобы понимать их значение и иметь ясное сознание своих обязанностей». Как кажется, данный принцип Лагарп универсально относил не только к обучению великих князей, но и вообще российской элиты, которую он нисколько не отделял от европейской.
В завершении записки Лагарп поместил искусно выстроенные фразы, в которых, не предвосхищая решения Екатерины назначить его учителем всех перечисленных наук, давал понять, что именно с этой целью он и поступил на русскую службу: «Я прошу извинить, если для того, чтобы лучше изъясниться, я себя несколько раз поставил на место человека, которому поручено преподавать эти науки великому князю. Я получил уже однажды надежду быть употребленным к чему-либо большему, нежели уроки французского, и во мне еще сохранились некоторые смутные воспоминания об этой приятной мечте»[108].
К данному месту Екатерина II на полях сделала следующее примечание: «Тот, кто составил эту записку, несомненно способен преподавать более, чем один только французский язык». Именно эти слова явились для Лагарпа желанным знаком монаршего благоволения.
Но не следует думать, что этим Лагарп обязан только своему умению выстраивать педагогические рассуждения. Ведь его записка была передана Екатерине в июне 1784 года, а судя по переписке с Гриммом, императрица в этот месяц проводила едва ли не все свое время рядом с Ланским, и последний легко мог оказать протекцию Лагарпу как своей «креатуре». По крайней мере, именно Ланской сообщил ему о высочайшей милости, как о том вспоминал Лагарп: «Несколько дней спустя генерал Александр Дмитриевич Ланской, фаворит Екатерины II, исполненный ко мне благожелательности, отвел меня в сторону, чтобы поздравить с благосклонными суждениями императрицы в мой адрес. Это стало счастливым поворотом. Действительно, я был внесен в список персон, которых должны были употребить для обучения великих князей, и утвердился там»[109].
Узаконив свое место в качестве одного из ведущих учителей Александра, Лагарп теперь «без труда добился освобождения от обязанностей кавалера» и мог всецело посвятить себя порученному ему важному делу.
Обучение Александра и Константина
Итак, Лагарп и в самом деле, говоря его словами, «создал себе должность». Он начал преподавать Александру и Константину помимо французского языка (чтения, правописания и сочинений на нем) также географию, историю – античную и новую для стран Европы, несколько позже математику, а с 1792 года планировал начать преподавание различных частей философии вплоть до политических наук и права. Формально этот учебный курс прекратился для Александра осенью 1793 года, когда тот женился, но в действительности Лагарп продолжал заниматься с ним (с перерывами) еще в течение полутора лет после этого, до самого своего отъезда из России весной 1795-го. Занятия же с Константином продолжались до конца 1794 года. Содержание уроков Лагарпа отражалось в подготавливаемых им больших годовых отчетах, а также в кратких – за неделю или за месяц обучения[110].
Статус Лагарпа, действительно, изменился: он стал «настоящим наставником» (фр. un veritable Instituteur). Екатерина II несколько раз упоминала в переписке с Гриммом о занятиях Лагарпа с Александром. Так, 16 сентября 1784 года она пишет: «Вы знаете, я полагаю, что Лагарп помещен к Александру; этот тот самый швейцарец Лагарп, который путешествовал с двумя Ланскими. Он находит талант в своем ученике Александре». 1 декабря 1787 года та же мысль повторена императрицей при оценке способностей внука как будущего правителя: «Лагарп, который его учит, возлагает на него самые большие надежды, а ведь этот Лагарп – швейцарец, не приученный к лести, который заставляет его поверить во все небылицы истории и во все самые голые истины, содержащиеся в длинных мыслях». Сходное упоминание звучит и в ее письме к Гримму от 18 сентября 1790 года: «Все им [Александром] довольны, и я также. Лагарп, его учитель, говорит, что он – выдающаяся личность. В настоящее время он занимается с ним математикой, которая ему дается так же легко, как и все остальное»[111].
Юный Александр рос здоровым, крупным, хорошо сложенным и физически развитым, послушным и жизнерадостным ребенком с незаурядными способностями. Этими качествами он сразу привлекал симпатии взрослых. В первые годы жизни рядом с Александром почти неразлучно находилась бабушка, которая много с ним занималась и вообще души в нем не чаяла. Уже в 5 лет Александр научился читать по-русски и много времени стал проводить с книгами (первые из них – учебники в форме сказок – были составлены самой Екатериной II), а также с удовольствием рассматривал эстампы и недурно рисовал. Он любил узнавать новое, задавал взрослым много вопросов, проявляя не только любопытство и любознательность, но и изрядное воображение, прекрасную память. Рано обнаружилась его склонность к подражанию. Уже в 4–5 лет он играл в самые разные виды ремесел: лавочника, повара, маляра, кучера, землепашца (последнее – когда его вывозили в летние месяцы на природу) и т. д. В шесть с половиной лет дворцовый мастер показал ему основы столярного мастерства – это также стало частью детских игр. Посмотрев зимой–весной 1785 года несколько спектаклей в Эрмитажном театре, Александр разыграл перед бабушкой в лицах комедию «Обманщик» (по словам Екатерины, ее внук был «подражатель от природы», с великим даром актерствовать)[112].
Умение схватывать на лету, покладистость, стремление снискать успехи и похвалу – все это выгодно отличало юного Александра в глазах учителей, особенно на фоне его брата Константина, который был младше на полтора года. Полная противоположность Александру, Константин родился некрасивым, слабым и капризным, а впоследствии чересчур «резвым», то есть почти неуправляемым в своих шалостях. Из-за малой разницы в возрасте с раннего детства младший брат стал главным другом и товарищем по играм для старшего. Обучать их также решили вместе. Лагарп, занимаясь с обоими, остро чувствовал контраст: «Можно беседовать два часа кряду со старшим, и притом с пользой, но младшего едва хватает и на восемь минут – для него думать, говорить и делать означает одно и то же, и его живости надо противостоять терпением и всевозможными уловками». Тем не менее Лагарп быстро привязался к обоим мальчикам. В августе 1785 года он признавался другу: «Если мне случится целый день их не видеть, то уже чего-то не хватает», и завершал фразой о том, что хотел бы иметь сыновей, «похожих на этих двух братьев»