Однако, помимо анонимных листков, в апреле все того же 1790 года Лагарп составил и подписал (как «гражданин Ролля, Жилли, Тартеньена и Лозанны») проект прошения, которое водуазские общины и частные лица могли бы адресовать бернскому правительству, добиваясь созыва Штатов земли Во, и направил его трем ближайшим к нему людям, которые проживали на берегу Женевского озера: кузенам Амедею Лагарпу и Анри Полье, и своему другу Анри Моно[178]. Письмо, предназначенное последнему, было перехвачено в июне 1790 года бернскими властями, которые в связи с Французской революцией повысили бдительность в отношении всей печатной и рукописной корреспонденции из-за границы. Текст прошения, составленного Лагарпом, стал предметом обсуждения на бернском Тайном совете. За всеми письмами из Петербурга теперь был установлен негласный надзор, как и за корреспондентами Лагарпа в земле Во.
И вот поразительный факт: на заседании Тайного совета председательствовал Никлаус Фридрих фон Штейгер (1729–1799), которому суждено было в 1787–1798 годах стать последним, кто исполнял обязанности главы Бернской республики при «Старом режиме». Но это – тот самый Штейгер (из Туна), у которого на груди рыдал молодой водуазский адвокат в 1779 году, проиграв свое первое дело, и которого называл тогда: «Мой покровитель»! Вспоминал ли глава Берна, когда теперь заносил имя Лагарпа в список «врагов республики», события одиннадцатилетней давности? Едва ли мы это узнаем. А вот Лагарп точно знал имена «бернских господ», которым направлял свои политические требования, и его былые личные отношения с ними, кажется, только ожесточали его.
Обвинения в «революционной деятельности», выдвинутые против Лагарпа в Берне, усугубились в 1791 году благодаря приписанному ему влиянию на так называемые «республиканские банкеты» – общественные манифестации, воспринятые бернскими властями как революционные проявления.
Эти события отражали реальную близость земли Во с соседней Францией – как ее торговые и культурные связи, так и многочисленное присутствие водуазцев на французской службе. Декларация прав человека и гражданина, принятая в 1789 году Учредительным собранием, вызвала огромный отклик на родине Лагарпа, где тут же начали раздаваться сходные речи, прежде всего в пользу политического и экономического равенства и отмены феодальных привилегий. Бюргеры и либеральное дворянство городов, расположенных вокруг Женевского озера – Ролля, Ньона, Моржа, Лозанны, Веве, – надеялись получить от «бернских господ» те же уступки, каких французы добились от своего короля. Такие взгляды вообще были широко распространены в Швейцарии «Старого режима», где лишь около 1/5 жителей пользовалось политическими правами, а в земле Во это ощущалось особенно сильно, ее в буквальном смысле захлестнул поток революционных французских прокламаций[179]. Городские жители объединялись в клубы наподобие французских; в деревнях крестьяне, еще обремененные старыми феодальными повинностями, требовали их отмены. Несмотря на отсутствие в этом движении явного радикализма, в общественном климате ощущалось предчувствие перемен.
Чтобы отметить годовщину взятия Бастилии несколько городов земли Во 15 июля 1791 года провели банкеты, на которых поднимались тосты за Французскую революцию, свободу и равенство. Если в Лозанне в подобном собрании, состоявшемся в предместье Жордиль, участвовали представители либерального дворянства и горожан, демонстративно носившие революционные символы (трехцветные кокарды), то в малых городах банкеты приняли характер настоящих народных праздников. Берн немедленно отреагировал на это репрессиями. В Лозанну был отправлен воинский отряд силой в 4 тысячи человек, члены городских советов были подвергнуты унизительной процедуре публичных извинений, а десятки выявленных участников и «зачинщиков» арестованы и осуждены.
Среди организаторов банкета в Ролле находился и двоюродный брат Лагарпа Амедей. Не дожидаясь ареста, он бежал во Францию, где вступил в ряды революционной армии. Именно тогда бернцы извлекли из архива прошлогоднюю историю о перехваченном воззвании к жителям Во, поскольку одним из его адресатов являлся Амедей Лагарп. Фредерику-Сезару теперь отводилась роль заграничного вдохновителя всей кампании. Эти обвинения были переданы в Петербург через посредничество принца Фридриха Евгения Вюртембергского (отца великой княгини Марии Федоровны и деда Александра I), взявшего на себя роль «рупора» Берна[180], к нему подключились и французские эмигрантские круги, поскольку окончательная пересылка бумаг против Лагарпа в Россию последовала из Кобленца, центра контрреволюционной эмиграции. В ноябре 1791 года официальная жалоба с требованием наказать Лагарпа легла на стол Екатерины II (а в Швейцарии заговорили о его ссылке в Сибирь как об уже решенном деле)[181].
По преданию, императрица вызвала Лагарпа к себе и обратилась к нему – «мсье якобинец», Лагарп же отверг этот титул, почтительно заявив, что «он швейцарец, следовательно, республиканец» и что все, чего он хотел добиться на своей родине, это «законным образом отстоять наши древние права» против произвола «бернских господ»; во всем же остальном он верен своему долгу по отношению к великим князьям. В итоге Екатерина II объявила: «Будьте якобинцем, республиканцем, кем хотите: я вас считаю честным человеком; этого мне довольно. Оставайтесь при моих внуках, всецело сохраняйте мое доверие и занимайтесь с ними с привычным вашим рвением»[182].
Был ли такой разговор в действительности – неизвестно; но о том, что ситуация разрешилась вполне успешно для Лагарпа, свидетельствуют два его письма к Екатерине II, от 15 и 20 ноября 1791 года (причем второе возникло потому, что императрица захотела переслать его в Берн и попросила убрать из текста все, что относится к ней лично, и оставить лишь «объяснения касательно жалоб господ бернских»)[183]. В конце своего письменного обращения к Екатерине II Лагарп давал ей обещание больше не заниматься политическими делами Швейцарии «ни прямо, ни косвенно», пока он находится на службе в Петербурге. Это полностью подтверждает и нижеследующая записка Екатерины II к Н.И. Салтыкову: «Как де Ла Гарп обещает впредь никак не мешаться в Бернские дела, я же доныне его инако не знала как честного и искусного человека, то сие обещание приемлю и писать в Берн прикажу, дабы и там унять гонение противу неосторожных его друзей. Но однако старайтеся, чтоб заподлинно удержался, как я и надеюсь»[184].
Почему же императрица не вняла требованиям «удалить якобинца»? Сам Лагарп позже предполагал: «Донос бернских господ составлен был в выражениях столь неучтивых, что Екатерину II, привыкшую к обхождению вежливому и предупредительному, задел за живое». Та не сочла, что «швейцарец достоин названия заговорщика за то, что вызвал тени древних освободителей и героев своего отечества, и этот довод, на который особенно рассчитывали бернские господа, потерял всякое значение в мнении самодержавной русской государыни»[185]. Тем самым одной из опор для Лагарпа оставалось положительное восприятие в России швейцарского мифа. Думается также, Екатерине не понравилось, что ее заставляют отказаться от многолетнего замысла: ведь в наставника ее внуков, который учил их уже 7 лет, немало было вложено (в том числе и денег), а ему еще предстояло завершить свою задачу – закончить преподавание наук, которое в целом Екатерину вполне устраивало.
Но попытки отлучить Лагарпа от Петербургского двора на этом не прекратились. В мае 1793 года его враги из числа эмигрантов, объединившись с несколькими влиятельными придворными (и при явном попустительстве Н.И. Салтыкова), инициировали «публичную опалу» Лагарпа. Когда было объявлено о помолвке принцессы Баденской Луизы и великого князя Александра Павловича (а это формально означало, что период его воспитания завершился), все учителя и гувернеры при великом князе удостоились наград – новых чинов, пенсий или орденов, и только Лагарп не получил ничего. Его недруги рассчитывали, что «человека, известного гордым нравом, бесчестие столь публичное заставит немедленно просить об отставке». Лагарпу сочувствовали даже некоторые придворные: например, Федор Васильевич Ростопчин, который сообщал в эти дни друзьям: «С беднягой очень худо обошлись. <…> Он хотел удалиться, и это было бы великой потерей». В результате швейцарец мужественно скрыл обиду, «твердо зная, что ее не заслужил», к тому же сохраняя надежду и дальше, после свадьбы своего ученика, продолжать с ним «все те важные уроки, какие почитал необходимыми»[186].
Тогда методы ведения интриги против него изменились. В июне 1793 года Лагарпу была предложена «почетная отставка» с возвращением поближе к родным краям и перспективой службы при одном из европейских дворов. Речь шла о его включении в свиту младшей сестры невесты Александра, 12-летней принцессы Фредерики, которая отправлялась из Царского Села назад в Баден (а через несколько лет благополучно вышла замуж и стала королевой Швеции). Очевидно, что Лагарп мог бы с успехом продолжить карьеру педагога, связав ее с новой монаршей семьей. Однако он не только не захотел этого, но и приложил немалые усилия, чтобы отказаться от заманчивого предложения, сыграв на противоречиях между теми, кто его делал (партией, рассчитывавшей без Лагарпа легче укрепиться при «новом дворе» великого князя Александра), и своим прямым начальником Салтыковым (который опекал Александра прежде, а теперь боялся утратить контакт с ним).