Результаты этой интриги оказались совсем не теми, на которые рассчитывали ее инициаторы. Письма Лагарпа с объяснениями своей позиции (и сожалениями по поводу «немилости», в которой он оказался) были показаны Екатерине II, и 30 июня 1793 года в Царском Селе состоялся ее долгий (двухчасовой) разговор наедине с Лагарпом, что само по себе уже являлось знаком монаршего благоволения. Беседа эта, как вспоминал Лагарп, окончилась для него «самым благоприятным образом», «новыми уверениями в благорасположении и обещаниями покровительства»[187]. Екатерина II даже спросила у Лагарпа совета относительно возможной отправки русских войск против революционной Франции, и швейцарец, конечно же, отговаривал ее от этого шага! Вскоре, назло всем недругам, Лагарп дождался и заслуженных наград – он получил их вместе с другими учителями в канун свадьбы Александра, в сентябре 1793 года. За труды по обучению великого князя Лагарпу единовременно выплатили 10 тысяч рублей, а также назначили пенсию в размере 2000 рублей в год, пообещав следующий чин и орден Св. Владимира 3-й степени.
Но такое восстановление Высочайшей милости по отношению к Лагарпу – и именно в то время, когда его высокородный ученик, питавший к нему сильнейшую привязанность, торжественно был объявлен самостоятельным и дееспособным, – произошло не без умысла. Этот вывод напрашивается в свете последующих событий, из которых явствует, что Екатерина решила посвятить Лагарпа в свой заветный план: передать престол непосредственно внуку, минуя сына, великого князя Павла Петровича. Больше того, именно Лагарп, по мысли императрицы, должен был уговорить Александра согласиться переступить через права отца и принять от бабушки царство[188].
«Два самых тяжелых часа в жизни» швейцарцу пришлось пережить 19 октября 1793 года – Екатерина II неожиданно пригласила его к себе и попыталась посвятить в «тайны престолонаследия», но Лагарп сумел сделать вид, будто не понимает, чего от него хотят, императрица же не осмелилась открыто высказать свои требования. После этой встречи положение Лагарпа при дворе стало чрезвычайно щекотливым. Он старался почти не показываться на публичных приемах, боясь продолжения уговоров (а Екатерина дважды его попрекнула за то, что он ее избегает). Вскоре, вероятно, императрица догадалась, что Лагарп «мало расположен стать тем орудием, какое она сделать намеревалась».
Конечно, если бы Екатерина больше вникала в содержание преподавания Лагарпа последних лет, то могла бы предугадать причину провала своих замыслов. Еще с кризисного для Лагарпа 1791 года, развивая на уроках острую критику «Старого режима», он все больше противопоставлял себя ближайшему окружению императрицы, причем делал это осознанно, стремясь «бороться» за великих князей Александра и Константина и давая им «противоядие» от окружавшей их постоянно «школы лжи». «Общие правила всякий день в присутствии императрицы подвергались нападкам со стороны эмигрантов, коих она в свой круг допускала, и царедворцев, которые искали ее одобрения, защищать же правила сии никто не дерзал, и это на юных великих князей могло сделать впечатление, которое необходимо было предупредить, а сие было нелегко, ибо требовалось опровергать то, что в кругу императрицы за истину выдавали»[189].
Это скрытое противостояние особенно проявилось весной 1793 года, когда Екатерина II с большой помпой принимала в Петербурге «наместника» Франции, младшего брата королей Людовика XVI и Людовика XVIII графа Шарля д’Артуа (в свиту которого входили ненавидевшие Лагарпа посланцы Бернской республики), а Лагарп в то же самое время читал с Александром и Константином «Посмертные записки» Дюкло и обличал Бурбонов – а с ними и всех «деспотических» монархов – как гонителей прав собственного народа. Поэтому и интрига Екатерины с целью отобрать престолонаследие у Павла, рожденная в придворном кружке Зубовых, представлялась Лагарпу частью этой «школы лжи» и вызывала отвращение (как бы сам он лично ни сочувствовал будущему воцарению своего воспитанника, Александра). По признанию Лагарпа, вследствие упомянутого разговора с императрицей он стал действовать ровно обратным образом, «изо всех сил стараясь сыновей к отцу как можно сильнее привязать».
Между тем возможностей для регулярных уроков с великими князьями у Лагарпа оставалось все меньше. Во второй половине 1793 года швейцарец обучал в основном Константина, поскольку занятия с Александром в связи с подготовкой того к свадьбе, а потом обустройством семейной жизни прекратились более чем на полгода. Правда, в 1794 году они возобновились, и на уроках вместе с Александром присутствовала теперь и его юная супруга (в России принявшая имя великой княгини Елизаветы Алексеевны). За несколько месяцев общения с Лагарпом она успела его высоко оценить и привязаться к нему. Однако эти уроки часто и подолгу прерывались по разным причинам, о чем свидетельствуют записки Александра этой поры.
Интересно отметить, что 16-летний великий князь писал теперь учителю не как ученик, а на равных и по-дружески, например, говоря, что урокам препятствует болезнь жены: «Я тем более рассчитываю на Вашу снисходительность, что Вы ведь и сами человек женатый, а следственно понимаете, какой заботой надобно жену окружать». Но не были ли эти заверения выражением – просто в новой форме – все той же свойственной Александру лени и нежелания трудиться? С горьким чувством писал Лагарп в конце июля 1794 года Н.И. Салтыкову: «От занятий моих с Его Императорским Высочеством великим князем Александром почти ничего нынче не осталось. Распорядок его так устроен, что редко выпадает мне полчаса на то, чтобы продолжить то, что желал я с ним окончить, не в виде скучных уроков, но в виде бесед, в каких оба мы участие бы принимали. Что до чтений послеобеденных, также чрезвычайно редких, действуют они на Его Высочество точь-в-точь как доза опия: засыпает он сразу после начала и не просыпается раньше конца; Ваше Сиятельство угадает без труда, много ли радости мне от подобных занятий и откажусь ли я передать кому-либо другому обязанность, которую исполнить может всякий, кто умеет веером махать и сон навевать». Что же касается Константина, то его беспорядочность и нерадивость (за четыре месяца с ним удалось провести лишь двадцать с небольшим уроков) глубоко огорчали Лагарпа и заставляли жаловаться Салтыкову: «Так бесплодны нынешние наши занятия, что, если ничего тут переменить нельзя, гораздо лучше было бы их вовсе прекратить»[190].
Еще одним обстоятельством, затруднявшим занятия с Лагарпом, явилось создание при Александре отдельного Великокняжеского двора. Новые придворные чрезвычайно боялись влияния швейцарца на Александра и его супругу (так, например, гофмейстерина последней, графиня Екатерина Павловна Шувалова даже захотела присутствовать на их уроках истории, но натолкнулась на противодействие Александра).
Таким образом, в течение 1794 года слишком многие в Петербурге мечтали об удалении Лагарпа, а для Екатерины он превратился в «неудобного свидетеля» ее тайных планов. Избавиться от него было решено «любой ценой»[191]. Наконец, 20 ноября 1794 года прямо во время урока с Александром Н.И. Салтыков отвел Лагарпа в соседнюю комнату и передал решение императрицы: его служба в качестве учителя при дворе окончена и выплата жалованья с нового года прекращается. За обучение Константина Лагарпу назначили такое же вознаграждение, какое он ранее получил за обучение Александра, то есть 10 тысяч рублей, но при этом начислить пенсию за воспитание второго ученика «забыли». Впрочем, через несколько дней Салтыков «смягчился» и внял просьбам Лагарпа присвоить-таки ему следующий чин и дать вторую, полностью заслуженную пенсию (заметим, что об обещанном ордене уже не вспоминали). 31 января 1795 года наконец состоялось производство Лагарпа в полковники с последующим обращением его жалованья по чину (925 рублей) в пенсию, а 9 марта ему выдали увольнительный патент. В целом же вознаграждение, полученное за 11 лет службы при Петербургском дворе, швейцарец оценил как «менее чем посредственное» – «богатый купец дал бы больше».
Для 17-летнего Александра весть об удалении Лагарпа оказалась неожиданным потрясением. Тут-то, наконец, раскрылись его истинные чувства к наставнику – о безразличии и лени теперь не было речи! Во время разговора Лагарпа с Салтыковым великий князь оставался в кабинете и по лицу учителя понял, что произошло. «Неужели Вы думаете, что я не замечаю всего, что против Вас давно уже замышляют. Нас разлучить желают, потому что Вам отдана вся любовь моя, все мое доверие», – произнеся эти слова, Александр уткнулся Лагарпу в колени и зарыдал.
Растроганный швейцарец с трудом уговорил юношу встать и успокоиться, боясь, что эту сцену заметит кто-либо из придворных. Не медля, Александр попытался объясниться с Салтыковым, но тот лишь сослался на волю императрицы и старую историю с доносом на «якобинца» в 1791 году. В отчаянии Александр написал матери, надеясь хотя бы на ее сочувствие: «Скоро разлучат меня с господином де Лагарпом, вот-вот получит он отставку и уедет. Печаль моя тем горше, что, как вижу, и ему тоже, смею сказать, со мной расставаться тяжело. <…> Не могу выразить, как меня это удручает; он был мне друг истинный, который меня уж конечно не баловал и которому обязан я всем, что знаю»[192].
Лагарп прекрасно понимал, как много важных уроков он не успел преподать Александру. Чтобы хоть отчасти это компенсировать, он составил для юноши огромную учебную инструкцию со списком книг для чтения по истории древней и новой, философии, праву, политической экономии (более 200 наименований!). Свою библиотеку Лагарп продал через Салтыкова в Дворцовое ведомство, надеясь, что она послужит великим князьям. Решая последние дела в Петербурге, Лагарп намерено откладывал отъезд, и все это время продолжал давать уроки Александру и его супруге, цена которых для присутствующих измерялась уже не жалованьем, а ощущением близкой разлуки.