А Швейцарская конфедерация 13 кантонов представляла собой классическое государство «Старого режима» – с ее олигархическими режимами в городах, где к участию в политической жизни были допущены считаные десятки фамилий, господством клановой аристократии в народных собраниях, неравноправием и постоянными взаимными претензиями между городами и сельскими общинами, наконец, «подчиненными территориями», жители которых не имели вообще никаких политических прав, а ощущали себя под управлением «господ» из центра кантона. Такой режим, отживший свое и сгнивший на корню, был обречен на слом самой логикой развития истории.
Но, как уже подробно обсуждалось в предыдущих главах, существовала и «иная Швейцария» – устремленная в будущее. Ее образ жил в умах образованной элиты, которая, естественно, представляла собой незначительную долю от населения, но разрабатывала проблемы, важные для всех, включая одну из центральных – создание собственной национальной идентичности.
Весьма характерной здесь служит фигура соратника Лагарпа по Гельветической революции – Петера Окса из Базеля. В правительстве своего города он в 1782 году стал прямым преемником Исаака Изелина – одного из основателей Гельветического общества, друга и покровителя Песталоцци. Окс поддерживал тесные отношения с Изелином, а также вел переписку с Иоганном Мюллером, еще одним членом Гельветического общества, который подарил швейцарцам их первую «национальную историю». Столкнувшись с серьезным сопротивлением правящих кругов в Базеле предлагаемым им реформам, Окс в конце 1797 года оказался в Париже, где и сблизился с Лагарпом. Оба они отдавали себе отчет: у Швейцарии в ее текущем состоянии нет собственных сил, чтобы запустить революцию. Но и откладывать в долгий ящик «образ будущего» они не могли – и Лагарп, и Окс, каждый по-своему, имели уже опыт политической борьбы с «тиранией» у себя на родине и не собирались сдаваться.
Действительно, если рассмотреть, например, положение в земле Во, то даже со времен «банкетной кампании» 1791 года умонастроения людей значительно изменились. Скатывание Французской революции во все больший радикализм вплоть до якобинского террора и особенно кровавая расправа над Швейцарской гвардией Людовика XVI в 1792 году стала шоком, последствия которого долго еще ощущались. За три века бернского господства деревенские жители привыкли к миру и ценили его. К тому же здесь выросло новое поколение умеренных политиков: например, оба ближайших друга Лагарпа – и Анри Полье, и Анри Моно – в конце 1790-х годов уже участвовали в управлении, заседая первый в совете Лозанны, а второй – в совете Моржа[221]. Что же касается самого Берна, то здесь «непреклонным» сторонникам режима во главе со знакомым нам последним главой республики Н.Ф. фон Штейгером пришлось иметь дело с другой партией, которая выдвигала реформы, способные стать острожной адаптацией новых требований дня (однако Лагарп впоследствии высказывался о представителях этой партии с нескрываемым презрением, считая их такими же врагами водуазской свободы, только из страха маскировавшими свои истинные намерения[222]).
В ситуации, когда на благоприятные перемены изнутри Швейцарии надеяться не приходилось, естественным образом возникала мысль об их инициировании извне, то есть, проще говоря, об обращении за помощью к революционной Франции. И здесь можно выделить два этапа: на первом Лагарп пытался (и довольно успешно) заинтересовать французское правительство и общественность швейцарским вопросом, а на втором, который падает на конец 1797 года, уже наоборот: статьи Лагарпа во французской прессе и листки с памфлетами, направленные против бернской олигархии и призывавшие защитить «народ, страдающий в оковах», создавали французскому правительству нужную почву для оправдания военной интервенции, которая хорошо вписывалась в общую логику создания вокруг себя республик-сателлитов.
Следует подчеркнуть общеизвестное: «Бесплатных пирожных не бывает». Швейцарские либералы (или революционеры – о трудности проведения здесь различий говорилось выше) мечтали о «братской» помощи со стороны государства, которое находится в авангарде борьбы за свободу во всем мире (на что указывал еще знаменитый декрет Конвента от 19 ноября 1792 года[223]). Но реальную Французскую республику интересовали, прежде всего, собственные интересы и возможность обеспечить их в том числе и за счет Швейцарии.
Эти интересы можно разделить на три группы.
1) Военный аспект. Франция, достигнув немалых успехов на полях сражений войны Первой коалиции и получив передышку после заключения мирных договоров в апреле и июле 1795 года в Базеле (с участием Окса!), а в октябре 1797-го – в Кампо-Формио, нуждалась в обеспечении безопасности новых границ и укреплении связей с регионами, куда ее влияние теперь распространилось. В данном случае речь конкретно шла о севере Италии и о контроле за перевалами, которые туда ведут, для возможности быстрой переброски войск.
2) Политический аспект. Революционному режиму было выгодно окружать себя новыми «республиками-сестрами», первой из которых стала Батавская республика на месте прежней Республики семи объединенных нижних земель – Нидерландов (1795), а затем к ней добавились созданные по инициативе Бонапарта во время его Итальянского похода Цизальпинская республика с центром в Милане и Лигурийская вокруг Генуи (1797)[224]. Франция путем подписания договоров с новыми государствами устанавливала над ними своего рода протекторат и имела все возможности контроля за их внутренней жизнью. В случае Швейцарии это казалось для Франции тем более естественным, ведь в противном случае предоставленные самим себе «старорежимные» кантоны притягивали роялистов и становились центрами контрреволюционной деятельности.
3) Финансовый аспект. Республика постоянно нуждалась в притоке финансовых средств, в том числе необходимых для осуществления масштабных военных операций. В этом смысле весьма привлекательными были легенды о «сокровищах Берна», хранящихся в его подвалах, и вообще, идея «вернуть себе» средства швейцарских городов, которые долгое время «наживались» на торговле с Францией.
Прологом к дальнейшим событиям стал проезд генерала Бонапарта, успешно завершившего переговоры с австрийцами, из Кампо-Формио в Раштатт, где открывался конгресс, который должен был воплотить в жизнь условия мирного договора. Маршрут Бонапарта с 13 по 24 ноября 1797 года проходил по Швейцарии: он через Симлонский перевал въехал в Вале, оттуда по долине Роны – в Во и от северного берега Женевского озера пересек Швейцарское плато вплоть до Базеля. Горячие приветствия, которыми его встречали некоторые жители, совсем не нравились местным властям, и Бонапарт оценил глубину существующих противоречий. Так, в Лозанне и Базеле либеральными партиями в его честь были устроены праздники – о первом Лагарп поспешил сообщить публике (не без указаний из Директории) в колонке парижской газеты Redacteur, в красках изобразив энтузиазм жителей Во, связанный с их надеждами на возрождение, и ненависть эмигрантов-роялистов и бернцев, готовых убить освободителя Италии[225]. Характерно, что к Цизальпинской республике Бонапарт присоединил небольшую италоязычную Вальтелину – подчиненную территорию Республики трех лиг – под лозунгом, что «один народ не может быть подданным другого народа», и эти слова, как и сам образ действий Бонапарта, получили широкий отклик по всей Швейцарии.
Но самое главное: Бонапарт смог воочию убедиться в стратегической важности коммуникаций между Женевой, долиной Роны и перевалами Сен-Бернар и Симплон как кратчайшего военного пути, который позволил бы сохранить только что завоеванные им достижения в Италии.
Вскоре после возвращения Бонапарта во французскую столицу, где он был триумфально встречен и Директорией, и ликующими парижанами, Лагарп лично навестил героя. Их встреча состоялась в скромной квартире, которую генерал снимал на улице Шантерен (позже переименованной по этому поводу в улицу Победы). Речь в их разговоре зашла, естественно, о швейцарских делах. Лагарп записал потом: «Он поразил меня точностью своих вопросов и ответов и талантом сводить предметы обсуждения к самым простым понятиям. Вследствие двухчасового разговора, бывшего весьма оживленным, я удалился убежденным, что этот человек призван к самому высокому предназначению и ему заранее следует извинить те амбиции, что пробивались в разговоре»[226].
Вопрос о вторжении в Швейцарию был окончательно решен 8 декабря: это произошло на обеде у члена Директории Рёбелля, где также присутствовали Бонапарт, Окс как политический лидер базельских либералов и несколько французских генералов. Военная операция должна была следовать обычной схеме «освободительной войны», которую уже применял Бонапарт: требовалась сначала манифестация местных «патриотов», которую потом должна была поддержать французская армия, воспользовавшись ею как поводом. На следующий день после совещания, 9 декабря, Лагарп и еще два десятка швейцарских беженцев в Париже (в основном из Фрибура) подписали петицию, где потребовали от французской Директории обеспечить соблюдение прав их соотечественников.
Это, по сути, был уже прямой призыв к интервенции, от которого друзья Лагарпа на его родине пришли в ужас: Моно не раз и до того в своих письмах пытался удержать Лагарпа от подобных шагов. Даже в январе 1798 года просьбы о созыве ассамблеи представителей для рассмотрения политических требований в земле Во оформлялись не в форме призывов к Франции (как надеялся Лагарп, составивший для этого образец), но подносились местными магистратами бернским властям в виде уважительных петиций, боясь подать даже малейший повод к французскому вторжению. В собственных же глазах Лагарп оправдывался тем, что для него петиция 9 декабря казалась только способом устрашения, который мог бы вынудить Берн самому начать вводить в Во представительное конституционное правление.