Однако из Берна вывезли не только медведей: в руки генерала Брюна попала казна республики, насчитывавшая 10,6 млн фунтов золотом и серебром, а также 18 млн французских ливров в иностранных ценных бумагах. Эти суммы рассматривались теперь как долг «Старого режима» за тот ущерб, который его деятельность нанесла Французской революции (включая поддержку короля Швейцарской гвардией), и, конечно же, как оплата за нынешние «революционные услуги», оказанные французскими солдатами[235].
Но и этого армии Брюна оказалось недостаточно: французы вовсю занимались реквизициями (иначе говоря, грабежами), чтобы обеспечить свое текущее содержание на территории бывшей Бернской республики. Это заставило протестовать даже Лагарпа, положение которого в Париже с 4 марта приобрело новый официальный оттенок: после крушения прежнего режима Временная ассамблея земли Во, заседавшая в Лозанне, объявила Лагарпа «представителем водуазского народа при французской Директории». В этом качестве он выступил защитником не только водуазцев, но и всего населения Берна против реквизиций. «Проход и размещение 18 тысяч человек в маленькой стране, которая в обычные времена едва производит довольно зерна, чтобы самой прокормиться, естественно ее истощили»; по следам же этих «бравых солдат, которые вызвали восхищение своим мужеством и дисциплиной», идут «вампиры, будто бы поставившие своей задачей оболгать свободу и вызвать реакцию», – писал Лагарп Талейрану 27 марта. Он предупреждал Директорию, что ее распоряжения делают все, чтобы «создать в наших горах Вандею», то есть регион массового крестьянского восстания, которое будет поглощать и народные силы Швейцарии, и ресурсы французской армии. В конечном итоге Лагарп пришел к мысли, что просить за Берн – его собственный внутренний долг, к которому «если бы не великодушие призвало, то двести лет союза, которые хоть и не дали земле Во всего того добра, на которое та имела право, но по крайней мере причинили меньше зла, чем добра»[236].
Лагарп вступил в спор с Директорией и в еще более важном вопросе, который касался судьбы всей Швейцарии. Дело в том, что французы не собирались иметь здесь дело с массой неконтролируемых демократических образований, возникших в феврале–марте 1798 года, а выступали за их преобразование в единое государство по образцу Французской республики. Инструментом для этого служила написанная в Париже Оксом (и отредактированная в Директории) Конституция «единой и неделимой» Гельветической республики. Ее текст широко распространялся по всей Швейцарии, но вызывал неоднозначное отношение к себе – вплоть до того, что в лесных кантонах ее провозгласили «адской книжкой» и наказывали за ее обнаружение. Суть редактур и споров вокруг Конституции заключалась в том, что она совершенно не учитывала многовековые традиции швейцарского самоуправления (пусть даже демократические только по форме) и различия между кантонами – настолько, что охлаждала даже безоговорочные симпатии к французам, которые питала либеральная часть городского населения[237].
Лагарп же целиком и полностью поддержал идею единой республики и старался убедить своих друзей, указывая, что альтернативой является окончательное расчленение Швейцарии. И действительно, 16–19 марта 1798 года генерал Брюн, выполняя новое поручение Директории, своими прокламациями провозгласил создание трех отдельных государств: Родании, или Ронской республики (состоящей из франкоязычных областей Во, Фрибура, Вале вместе с итальянским Тессином и контролирующей дорогу из Франции в Италию через перевалы), Гельвеции (на немецкоязычной части Швейцарского плато вплоть до Рейна и Боденского озера) и Телльгау (горные области лесных кантонов и Восточной Швейцарии). Лагарп, заранее знавший об этом, употребил в Париже все влияние, которое имел на тогдашнего председателя Директории Ф.-А. Мерлена, и 15 марта добился отмены данного решения (то есть на день раньше, чем Брюн пустил его в ход!), о чем поспешил оповестить водуазскую ассамблею письмом прямо из зала заседаний парижской Директории[238].
Генерал Брюн вскоре покинул Швейцарию, куда главным представителем французских властей (комиссаром) был назначен Франсуа Филибер Лекарлье д’Ардон. Именно он 28 марта распорядился созвать в Аарау собрание представителей швейцарских земель для принятия общей Конституции (в ее «парижской» редакции). Лагарп, конечно же, приветствовал это решение, а в земле Во Временная ассамблея также подтвердила свою приверженность единой Швейцарии, после чего самораспустилась. На своем последнем заседании 30 марта она объявила о вручении Лагарпу золотой медали «от признательного водуазского народа».
Новое швейцарское государство – Гельветическая республика[239] – было провозглашено в Аарау 12 апреля 1798 года. Среди голосовавших 121 депутата отсутствовали представители от лесных кантонов, которые отказались приехать, а также от Вале и Граубюндена (последний на специально проведенном в июле референдуме отверг вступление в Гельветическую республику). Для подавления же очагов сопротивления в центре и на северо-востоке Швейцарии в мае пришлось использовать войска генерала Шауэнбурга, после чего здешние малые земли включили в состав республики под новыми именами, сделав из восьми три укрупненных: Сэнтис, Линт и Вальдштеттен. Лагарп, по собственным словам, сам предлагал такое переустройство комиссару Лекарлье и вообще настаивал на введении в Гельветической республике нового территориального деления, чтобы сокрушить «федерализм», «помешать жителям стакнуться безнаказанно меж собой и с внешним врагом». Одновременно укрупнение малых сельских кантонов позволяло уменьшить число их представителей (консервативно настроенных «федералистов») в высших органах республики. Однако уничтожение суверенитета отдельных кантонов очень больно отозвалось в сознании населения, особенно там, где они управлялись с помощью народных собраний, то есть прямой демократией.
Конституцию Гельветической республики в целом можно назвать адаптированной копией французской Конституции III года. В соответствии с ней Швейцария становилась унитарным централизованным государством, каким не была никогда ни до, ни после в своей истории. Новые кантоны представляли собой лишь территориальные единицы (подобно французским департаментам), а не суверенные государства как раньше.
«Гельветическая республика едина и неделима. Нет больше границ между кантонами и подчиненными территориями, а также между одним и другим кантоном. Единство родины и ее интересов заменяет прежние слабые связи, которые были отданы на волю случая разнородным и неравноправным партиям, порабощенным домашними предрассудками маленьких местечек. От слабости каждой отдельной части мы были слабыми; от силы всех вместе мы будем сильными»[240].
Еще много прекрасных слов, помимо этих, содержалось в Конституции. Туда даже целиком были включены отдельные пункты из «Декларации прав и свобод человека и гражданина». Однако мало что из них начало воплощаться на деле. Двухступенчатая система выборов привела к тому, что умеренные политики, представители бывших городских магистратов получили большинство в выборных органах Гельветической республики (Большом совете и Сенате), и это напрямую сказалось на формировании 18 апреля первого состава высшего исполнительного органа – гельветической Директории из пяти человек. В нее были избраны довольно слабые лидеры, тогда как пламенные «патриоты» – и конкретно Окс и Лагарп – не набрали необходимых голосов.
Впрочем, Лагарп, кажется, был этому рад. Он писал в начале мая, обращаясь к первому составу гельветической Директории (и «сдавая пост» представителя при французской Директории новому делегату, присланному из Аарау): «Мне было бы приятно послужить моей стране в какой-либо должности, если бы серьезные размышления не налагали на меня долг обычного гражданина – предоставить чувствам время, чтобы успокоиться и растерять революционные привычки, которые не подходят более правлению конституционному». Лагарп даже отказывался переселиться в Лозанну из-за боязни «окунуться в бурное море политических дебатов». Оксу же он тогда писал с глубоким пессимизмом: «Поскольку дурная звезда Франции ведет к ниспровержению нашей независимости, склонимся перед законом неизбежного, но в качестве свободных людей, а не будем сами участвовать в интригах, при которых рушится свобода»[241].
Этим предостережениям, увы, ему самому не удалось последовать.
Лагарп во власти
Бывший царский наставник в одном был прав – усилия Франции направлялись к достижению самых разнообразных целей, но отнюдь не к укреплению свободы и независимости Гельветической республики. Дело в том, что в мае 1798 года обрел реальные очертания первый из грандиозных проектов генерала Наполеона Бонапарта – Египетский поход, ставший возможным только за счет экспроприации Францией швейцарских богатств. Перед отплытием из Тулона Наполеон погрузил на корабли привезенные из Берна бочки с серебряными и золотыми монетами, чтобы расплачиваться ими на Востоке. В Швейцарию же был назначен новый комиссар, в задачу которого входило дальнейшее увеличение финансирования французской армии, которое должно было происходить в виде новых посягательств на казну отдельных кантонов, изъятия вооружения из их арсеналов, конфискации собственности монастырей и имений патрициев. Общая сумма французских претензий достигала 20 млн франков. Даже фамилия у нового французского комиссара была говорящая – Рапина, что примерно можно перевести как Грабежный[242]. В своей политике он всецело полагался на поддержку близкого родственника (свояка) Ж.-Ф. Рёбелля, который, как помним, среди членов Директории был главным инициатором вторжения французов в Швейцарию. В результате Жан-Жак Рапина чинил самый настоящий произвол, а затем, не видя должной поддержки своим усилиям со стороны гельветической Директории, 16 июня прогнал оттуда двух ее членов и собственным приказом назначил двух других.