Несмотря на всю серьезность происшедшего, Лагарп, излагая почти два года спустя эти события во всех подробностях Александру I, не мог удержаться от привнесения доли юмора. Дело в том, что в январе 1800 года за Глером, будущим лидером нового правительства, в Париж был послан сенатор Даниэль-Луи Фроссар де Сожи. В свое время это именно он устроил встречу Воронцова с Лагарпом, которая привела к назначению последнего к Петербургскому двору, а потом тот же Фроссар де Сожи в 1798 году ездил на переговоры к генералу Ф.Р. Менару о вступлении французских войск в Швейцарию, а спустя полгода – к Лагарпу, чтобы вручить ему декрет об избрании директором. Этот сенатор явно был «вестником рока»!
Для последующей биографии Лагарпа его нахождение во власти в течение полутора лет сыграло неоднозначную роль. Хотя он имел здесь несомненные заслуги и достижения, но до конца жизни потом будет вынужден слышать сильно задевавшие его упреки в авторитаризме и оправдываться за свою политику. Этим Лагарп занялся уже вскоре после январского переворота, составив развернутую записку, где объяснял свои действия, – и она не только была напечатана, но и зачитана на заседании Большого совета, который 21 января снял с Лагарпа выдвинутые ранее обвинения.
Лагарп 15 января переехал в Лозанну, где остановился у своего друга и участника водуазской революции Давида-Абрама Бержье. Быть может, Лагарп и хотел бы сразу отправиться в купленное для него осенью 1799 года во Франции имение Плесси-Пике (в 10 км к юго-западу от Парижа), но Конституция предписывала бывшему директору жить на территории республики еще в течение полугода после прекращения полномочий.
Однако и на расстоянии Лагарп вызывал страх у членов нового правительства. В апреле 1800 года в печать попало послание Исполнительной комиссии к своему представителю в Париже, где та поручала уведомить Наполеона о шагах новой власти против сторонников Лагарпа: «Нелепо было бы доверенных его лиц оставлять при должностях и позволять им затруднять деятельность властей, охраняющих общественное спокойствие». Сам Лагарп сразу бурно откликнулся на эту публикацию, что вызвало его полемическую переписку с правительством, которую он затем также предал гласности. В то же время против него периодически поднимались волны памфлетов, пасквилей и карикатур; несколько раз приходили и письма с прямыми угрозами его жизни. В ответ в мае вышли «Письма Юлия Альпина» – анонимное произведение, где Лагарп доказывал неконституционность нынешней исполнительной власти в Швейцарии и предупреждал, что если теперь законодательные палаты будут распущены, это оставит страну в руках беззаконной группы узурпаторов (как вскоре и случилось).
Было ясно, что Исполнительная комиссия во главе с П.-М. Глером мечтает навсегда убрать Лагарпа с политической сцены. Подходящий повод быстро нашелся, причем в виде истории, начало которой окутано полной тьмой. 20 июня 1800 года Лагарпу был доставлен (через нескольких посредников и исходящий из неизвестного источника) документ, представлявший собой личное письмо секретаря Исполнительной комиссии Ж.-М. Муссона к посланнику Гельветической республики в Париже Готлибу фон Йеннеру. Содержание поразило Лагарпа: в развязных, фамильярных выражениях один «заговорщик» сообщал другому о необходимости соблюдать осторожность перед лицом первого консула, а также о тайных переговорах с Веной, закончившихся прибытием австрийского агента с предложением поднять восстание против французов (в самый разгар военной кампании в Северной Италии!), что позволило бы заговорщикам полностью захватить власть в стране. Назывались и члены Исполнительной комиссии, причастные к заговору: Финслер, Савари и Глер (все – из партии «республиканцев»)[275].
Лагарп, как потом он сам объяснял, имел возможность сравнить почерк Муссона с хранящимися у него письмами и счел его подлинным. После этого он решил подстраховаться, передав оригинал на хранение в трибунал своего кантона Леман, а копию направил в Берн председателю Большого совета – сознательно избегая контакта с представителями исполнительной власти, которые могли участвовать в заговоре. Но Большой совет постановил опечатать бумаги Лагарпа и Муссона, и это тут же позволило вмешаться в дело Исполнительной комиссии: она предписала арестовать Лагарпа и доставить его к себе на допрос вместе с бумагами (которые были отобраны у него 29 июня).
Второго июля 1800 года в Лозанне произошло то, что Лагарп позже называл «похищением» – ведь по закону допрашивать и судить его должен был трибунал кантона Леман. Во время обеда в доме Бержье туда вошел заместитель префекта кантона[276] вместе с конвоем, чтобы отвезти Лагарпа в Берн. Бывший директор понимал, что его судьба сейчас окажется в руках тех самых людей, которых он собирался разоблачить, а в его бумагах при желании найдутся предлоги обвинить его в чем угодно. Лагарп, правда, и здесь умудрился подстраховаться – попросив разрешения написать жене, он вложил в свое письмо к ней еще одно, адресованное генералу Г. Брюну, с просьбой предупредить Наполеона обо всем случившемся. В тоже время, совершенно не доверяя нынешним швейцарским властям, Лагарп решился при первой же возможности бежать.
Такая возможность представилась очень скоро, ибо сторожили Лагарпа недостаточно бдительно. Но прежде чем описать, как ему удалось ускользнуть, остановимся на том, чем закончилось «дело Муссона». Для Исполнительной комиссии бегство Лагарпа стало явным доказательством его преступных намерений. Однако в итоге само письмо было признано фальшивкой, что автоматически повлекло за собой оправдание и заподозренных в заговоре, и доносителя. У историков до сих пор остаются вопросы: кто изготовил эту фальшивку? Мог ли это быть сам Лагарп, который таким способом решил свести счеты с Муссоном, а заодно и с остальными противниками? Но наиболее вероятно, что кто-то неизвестный (возможно, даже «федералист»), зная острую неприязнь бывшего директора к Глеру и его сторонникам, решил воспользоваться пылким стремлением Лагарпа защищать республику, чтобы в текущем противостоянии правительства и парламента сместить баланс в сторону последнего и добиться роспуска Исполнительной комиссии.
Вернемся к событиям, разыгравшимся 2 июля. В десятом часу вечера конвой с Лагарпом остановился в Пайерне, на постоялом дворе «У Оливье», где бывший директор часто бывал раньше. Пока готовили лошадей, офицеры и Лагарп ужинали за одним столом. Офицер Вебер вышел поговорить с супрефектом о лошадях. В это время Лагарп надел шляпу и перчатки, взял фонарь и, не говоря ни слова, вышел, вернулся и снова вышел, и больше его не видели. Лагарп смог покинуть зал по другой лестнице, которая вела к черному ходу на соседнюю улицу. По слухам, ему помог сбежать местный секретарь суда Перрен, указавший кратчайшую дорогу из города к Нёвшательскому озеру, являвшемуся границей Гельветической республики[277].
Ночью Лагарп прошагал десяток километров до озера и вышел к прибрежному городку Эставейе. Его ворота были открыты, но Лагарп не знал, где найти лодку для переправы на другой берег и не решался ее искать наугад, а потому пошел дальше вдоль озера. Уйдя с большой дороги, он пытался держаться возвышенного берега, но едва не заблудился там в лесу. Наконец, на рассвете с высоты он заметил на озере лодку и кубарем, рискуя сломать себе ноги, сбежал вниз. Лагарп смог докричаться до проплывавшего мимо рыбака и договорился, что тот перевезет его на территорию княжества Нёвшатель.
Очутившись на противоположном берегу озера, Лагарп уже со спокойным сердцем продолжил путь оттуда к французской границе. Он прошел около 15 км в гору, вверх по склонам Юры, прежде чем, наконец, достиг вершины подъема. Великолепным летним утром его взору предстали сразу три озера (Нёвшательское, Муртенское и Бильское), бесчисленные деревеньки и городки (и среди них Пайерн, откуда он бежал), а на горизонте, блистающей снежной цепью – Альпы. Со слезами на глазах Лагарп прощался с родным краем Во, не надеясь туда скоро вернуться. В одно мгновение вся его прежняя деятельность показалась напрасной – вся, кроме воспитания Александра. Лагарп вспомнил о намерении того даровать Российской империи конституцию и свободное правление, и эта мысль ободрила его: «Силы воротились ко мне вместе с утешительным чувством, что есть у меня заслуги перед родом человеческим, позабыл я своих гонителей и весело двинулся в путь, смело глядя в будущее»[278].
Ему предстояло еще несколько трудностей. Спустившись с горы, Лагарп оказался возле Мотье и мог бы вспомнить участь другого изгнанника, Ж.-Ж. Руссо, который нашел там приют, а потом вынужден был бежать оттуда на остров Св. Петра, за 35 лет до Лагарпа. Из Мотье Лагарп к вечеру дошел до Ле Веррьер, приграничного городка, где остановился в трактире и написал несколько писем, чувствуя себя в относительной безопасности (за сутки побега он прошел в сумме около 50 км, включая подъемы и спуски в горах). Здесь на границе ему помог священник-эмигрант, у которого были бланки паспортов, облегчавших возвращение других эмигрантов во Францию. Лагарп получил от него паспорт на имя Франсуа Пиле (Pilet), купца из Безансона, с такими приметами: «Возраст около 46 лет, рост один метр 96 сантиметров, седые волосы, открытый лоб, глаза серо-коричневые, брови шатеновые, нос средний и прямой, рот средний, подбородок круглый, борода густая и черная, лицо полное»[279] (за время проживания в Лозанне Лагарп, как видно, отрастил себе бороду, которой нет ни на одном его портрете!).
В трактире Лагарпа ждало последнее приключение: его ужин был прерван прибытием знакомого водуазца, который, к счастью, его не узнал. Он искал жилье для члена Исполнительной комиссии Глера. Оказыв