ается, тот на период разбирательства в Берне взял отпуск (на всякий случай!) и отправился на воды в княжество Нёвшатель. По словам Лагарпа, Глер точно был в курсе его ареста, и бывший директор подавил в себе желание драматически предстать перед лицом своего врага – вместо этого он уступил ему комнату, в которой только что расположился на отдых, и еще несколько часов провел тихо в обществе эмигранта, не выходя наружу. Таким образом лишь тонкие стенные перегородки в течение некоторого времени разделяли двух непримиримых политических противников и лидеров швейцарского государства.
Глубоким вечером 3 июля Лагарп успешно перешел границу Франции. Ему казалось, что он давно избавился от преследователей, но, как потом он узнал, нёвшательские жандармы, выполнявшие просьбу гельветического правительства, шли за ним по пятам и находились всего в паре километров от Ле Веррьер, когда Лагарп оттуда ушел, а по всем дорогам развешивались объявления с его приметами[280].
Во Франции он уже мог пользоваться транспортом, что ускорило его передвижение, и 5 июля Лагарп был в Дижоне. Там его племянник, сын Амедея Лагарпа и гвардейский капитан в дивизии Брюна, организовал встречу последнего с Лагарпом, а благодаря генералу уже 9 июля в Париже бывший директор получил продолжительную аудиенцию у Наполеона Бонапарта, во дворце Мальмезон. Однако первый консул встретил его холодно. Лагарп писал через год Александру I: «Были у меня веские основания рассчитывать на прием, достойный нас обоих. Ожидания сии не оправдались. Обошелся он со мной высокомерно, говорил нелюбезно. Урок приму к сведению; полагал в первом консуле найти характер куда более великий». В ходе беседы Наполеон, в частности, упрекнул Лагарпа, что тот пошел на создание гвардии из пятисот человек для защиты гельветического правительства. Первый консул усмотрел в этом чрезмерное проявление гордости и независимости. «Лагарп ему на это прямо ответил, что видит цель свою в освобождении отечества от любой опеки. Первый консул переменил тему»[281].
Несмотря на такие взаимные неудовольствия, Наполеон дал бывшему директору Гельветической республики разрешение остаться во Франции в обмен на его обещание никогда отсюда не вмешиваться в швейцарские дела. Надо сказать, что Лагарп чрезвычайно пунктуально следовал своему слову, и это привело к тому, что его политическая карьера на родине на очень долгое время (но не навсегда) остановилась, а влиять на судьбу Швейцарии он теперь будет пытаться другими способами.
Итак, изгнанник, преследуемый властями Бернской республики, смог взять верх над «тиранами». Для этого ему пришлось из либерала стать революционером, воззвать к иностранной помощи, защищать родину от разграбления теми, кого он сам позвал, а затем все-таки принять на себя колоссальную ответственность за страну, войдя в ее высший исполнительный орган и полтора года фактически выполняя обязанности главы государства. Трудности и препятствия, испытанные Лагарпом на этом посту, привели его к мыслям о диктатуре. Лагарп оказался весьма близок к тому, чтобы реализовать свои амбиции. Но – потерпел поражение, и уже через полгода все вернулось к тому, с чего началось: гонимый властями, опасающийся за свою жизнь политик вновь покинул Швейцарию и поселился во Франции.
Для оценки политической деятельности Лагарпа во главе Гельветической республики важно учесть: он отсутствовал до этого на родине 16 лет и был приглашен управлять страной из чужих для него немецкоязычных городов, где у Лагарпа не было ни связей (все друзья остались на берегах Женевского озера), ни корыстной заинтересованности (его имущественные интересы и деньги управлялись французскими банкирами). Поэтому Лагарп руководствовался только своими принципами и идеалами, тем образом будущего, который хотел видеть для своей страны, и, конечно же, ради этого боролся за ее независимость от Франции, за новые законы, основанные на равенстве прав, за систему народного образования и т. д. Но многие его усилия разбились о тяжелую войну, которую развязали на территории Швейцарии французские, австрийские и русские войска: Лагарп никак не мог предотвратить ее начало, но ее последствия, безусловно, стоили ему власти и едва не стоили свободы.
Глава 5Учитель и царственный ученик(1801–1803)
Когда в июле 1800 года Лагарп, пешком скитаясь по горам, возлагал свои «последние в жизни» надежды на Александра, вряд ли он думал, что они скоро могут реализоваться. Но случилось именно так. Уже 12 марта 1801 года Александр стал правителем огромной Российской империи. Перед ним открывалось широкое поле деятельности, но 23-летний император испытывал явную нужду в конкретном политическом опыте – как раз таком, который в избытке получил Лагарп в период своего управления Гельветической республикой.
Новая поездка в Петербург
Рассказ о встречах учителя со своим повзрослевшим учеником, казалось бы, должен укладываться в традиционные рамки жанра: старый наставник навещает своего прежнего питомца, чтобы насладиться его славой и успехами, а при случае дать полезный и мудрый совет. Такой канон, восходящий еще ко времени Аристотеля и Александра Македонского, иногда использовался историками и в описаниях свиданий Лагарпа с Александром I. Между тем их отношения отнюдь не ограничиваются подобной упрощенной схемой. Их нельзя рассматривать в отрыве от напряженного идейного и политического контекста своего времени. Ведь речь идет не просто об учителе и ученике, но о двух государственных деятелях, имевших огромное влияние на судьбы своих стран. Это был тот редчайший в истории случай, когда между собой общались именно главы государств (один – бывший, другой – настоящий), но при этом объединенные глубокой личной привязанностью и доверием, какое может возникнуть только если один из них с детства воспитывал другого.
Даже обстоятельства, в которых оба они находились, встав у кормила государственной власти, были в значительной степени схожими. Перед Александром I в 1801 году стояли задачи по обновлению страны, вполне подобные тем, что пыталась разрешить Гельветическая республика: приведение в единый порядок законодательства, административной, судебной системы и т. д.; вот только измерялись эти задачи уже российскими масштабами. И на троне ученик Лагарпа оказался, хоть и не благодаря революции, но тем не менее после насильственного переворота, который низверг его отца, императора Павла I. О его отношении к этому перевороту будет сказано ниже, пока же подчеркнем: в роковые минуты жизни, когда Александра в конце 1800 года привлекли к участию в заговоре против Павла I, организованном вельможами графом Никитой Петровичем Паниным и графом Петром Алексеевичем Паленом, наследник фактически оказался в одиночестве и не смог (как бы ни хотел) прибегнуть к помощи Лагарпа, ибо коррепонденция между ними прервалась с началом войн Второй коалиции.
Естественно, что сразу после восшествия Александра I на престол их переписка должна была возобновиться. Но те же силы в России, которые изолировали Александра от друзей в дни мартовского переворота, прекрасно понимали, насколько их замыслам угрожает появление швейцарского наставника в кругу общения молодого императора. Граф Панин – вице-канцлер, сторонник активного противостояния России и революционной Франции, отправленный в 1800 году Павлом I в отставку в связи со сменой внешнеполитического курса на сближение с Наполеоном – вследствие переворота вернулся на свою должность и немедленно предпринял меры против Лагарпа. Зарубежные миссии получили указание отказать ему в паспорте, если тот решит приехать в Россию. Особенно русская миссия в Париже, восстановленная там еще Павлом I, должна была держать Лагарпа на расстоянии.
Швейцарец узнал об этом не сразу. Он и сам опасался прямых контактов с русской миссией, которые могли бы показаться подозрительными наполеоновской полиции. Получив потрясшее его известие о воцарении своего ученика, Лагарп не стал напрямую обращаться к русскому послу в Париже, а написал Александру 13 апреля короткое поздравительное письмо и через знакомых передал его в миссию для отправки курьером в Россию. Но попытка не удалась, и письмо ему вернули. Однако у Лагарпа был запасной план – использовать почтовые сообщения своих ближайших родственников (торгового дома Бётлингков), с которыми он переслал Александру пространное и откровенное письмо, а то, которое хотел отдать в посольство, в результате послал по обычной почте.
По обоим письмам видно, что общение учителя и ученика начинается ровно с того места, на котором оно прервалось – то есть с замечательного письма Александра от 27 сентября / 8 октября 1797 года, – но теперь с осознанием нового его положения как российского самодержца и, соответственно, его новых возможностей. Это письмо Лагарп упоминает в обоих своих посланиях Александру как «драгоценность и утешение», «бессмертный Ваш план, который должен стать великой целью царствования Вашего». Для его осуществления России нужно прекращение войны, вслед за чем можно будет развернуть образовательную реформу и разработку кодексов законов (последние особенно нужны, чтобы «выйти из лабиринта», в котором сейчас пребывает российская юриспруденция, и сменить состав судей, вершащих произвол). «Защищайте Вашей властью всех гонимых за убеждение, что людей надобно судить по одному лишь их достоинству, что человечество имеет неоспоримые права на свободу, что правительства обязаны давать подданным образование, достойное этого имени, что невежество и суеверия лишь мошенникам и тиранам выгодны».
Особое внимание Лагарп уделяет проблеме превращения верховной власти в тиранию, о чем сам Александр писал в письме 1797 года. Характерно, что с тех пор учитель приобрел собственный опыт во главе Гельветической республики, где прибегал к чрезвычайным полномочиям, а теперь рассказывал Александру: «Потребно волю иметь железную и бдить неусыпно для того, чтобы от соблазна произвола уберечься». Сейчас он заклинает ученика защитить российскую нацию от возможности произвола «такими установлениями, при которых правительство имело бы мощь, ему потребную, а народ – надежное ручательство против тирании». В личности самого своего воспитанника Лагарп видит залог того, что Россия получит «Государя, уверенного, что права человека не пустая иллюзия, а глава нации первый ее слуга».