разных частей света: Европы, Америки и даже Японии. Это были кедры, сосны, дубы, буки, а в фруктовом саду миндальные деревья, вишни и «магалебы» (дикие вишни с горькими ягодами). Лагарп поставил себе задачу посадить у себя «все деревья и кустарники, европейские или экзотические, которые можно было бы акклиматизировать». «Вы и представить себе не можете то удовольствие, какое я испытываю, – писал он бывшему товарищу по Директории Ф. Секретану, – когда вдыхаю аромат каждого нового саженца»[305].
Лагарп неоднократно повторял Александру I, как и своим швейцарским друзьям: счастлив он лишь тогда, когда берет в руки лопату. Бывшему царскому наставнику нравилось представлять себя в образе Кориолана, мудреца, который удалился от треволнений большого мира и решил улучшать его, окультуривая землю. Но это была лишь одна его испостась. В других занятиях во время своей жизни в деревне Лагарп по-прежнему проявлял себя как государственный деятель, которого волнуют политические проблемы, и на одном из первых мест – развитие России, которое теперь находилось в руках его ученика.
Даже к сельскому хозяйству Лагарп обратился не просто как к досужему увлечению, а в роли «просвещенного земледельца» (как это делали многие тогдашние литераторы, ученые и даже политические деятели, которым их угодья служили полем для экспериментов, полезных обществу и государству). В данном случае одной из целей Лагарпа было собрать у себя те сельскохозяйственные продукты, которые «казались годными для России», чтобы проверить их пользу и сообщить об этом в письмах к Александру I.
Поэтому Лагарп-фермер, сеющий ли пшеницу или ухаживающий за коровой, неоднократно призывал царя не пренебрегать огромным потенциалом русских земель – богатством, которое в его глазах недостаточно используется как из-за того, что дворяне в России не интересуются сельским хозяйством, так и из-за того, что крепостные не ценят господскую землю или, что хуже, портят ее. Советуя своему ученику сельскохозяйственные культуры, которые можно было бы внедрить и распространить в Российской империи, Лагарп приводил ссылки на литературу или даже выдержки из научных трактатов. Он рекомендовал учреждать премии за введение новых культур, а также командировать русских ботаников за границу, чтобы те выяснили, какие растения можно высаживать в России, а какие нет. В той же мере пылко демонстрирует себя Лагарп сторонником внутренней колонизации российских земель, указывая Александру I на успешный в этом отношении пример Америки, где простой работник на земле превращается в «искусного земледельца».
По соседству с Лагарпом в Плесси-Пике жил ученый-натуралист Амбуаз Пализо де Бовуа, специалист по флоре Африки и Америки, и вместе они проводили некоторые научные опыты, которые подвигли Лагарпа на изучение ботаники. Как свидетельствует корреспонденция, швейцарец принялся за новый род познаний с величайшей серьезностью: «С тех пор как я, хоть и совсем немного, стал заниматься ботаникой, я вдруг обнаружил, что современные ученые в этой области гораздо больше копируют друг у друга, нежели изучают природу, и что подлинно качественных книг совсем мало. Был бы я помоложе, принялся бы за флору моего огорода, описал бы растения в соответствии с их почвой, внешними признаками, сезонами, имея все перед глазами. К сожалению, пришла ко мне эта идея слишком поздно; работа эта определенно помогла бы мне многое позабыть»[306].
В холодное время года, когда чета Лагарпов перебиралась в парижскую квартиру, швейцарец слушал курсы по минералогии, химии, зоологии и астрономии в Национальном институте, которые читались видными учеными. Некоторые из них, а также известные литераторы и политики часто гостили дома у Лагарпа: у него бывали минералог Рене Жюст Гайю, агроном Шарль Филибер де Ластейри, экономист Жан-Батист Сей, востоковед Луи Матьё Ланглес, основатель газеты «Друг законов» Франсуа Мартен Пултье, член Трибуната Николя Франсуа Тьессе, «конституционный епископ» Анри Грегуар и др. Не без доли юмора швейцарец описывал Ф.А. Штапферу свое обращение в «человека науки»: «До начала августа я посещал курс Воклена три раза в неделю и поэтому так набрался химии, что ничто больше не отобьет у меня охоту к ней. <…> Как смеялись бы вы, если бы встретили меня в костюме Робинзона, с портфелем на одном боку и ящиком из белого железа на другом, или если бы, войдя в мою комнату, обнаружили меня посреди цветочных ваз, с лупой и иголкой в руках, препарирующим растения»[307].
Страсть Лагарпа к естественным наукам оставалась и далее неизменной. Позже она привела его к мысли основать «Водуазское общество естественных наук» (а в 1819 году он с большим удовлетворением примет от Александра I коллекцию минералов из России для кантонального музея в Лозанне). Общаясь с царем, его бывший наставник постоянно высказывался в пользу популяризации научных знаний, воодушевлял Александра образовывать собственных ботаников, перепечатывать в русских газетах различные «полезные» статьи из-за границы, содержание которых могло бы принести пользу как русским ученым, так и простым крестьянам[308].
Именно в 1802–1803 годах, когда Лагарп обустраивал свою «сельскую идиллию» в Плесси-Пике, Александр I более всего походил на того «идеального самодержца», какого в нем хотел видеть его швейцарский учитель. Лагарп постоянно называет Александра в то время в письмах «императором народа», «императором-гражданином». По-видимому, этот эпитет отражал реальные слова царя – своего рода клятву, произнесенную учеником при расставании с учителем в Петербурге в 1802 году, о которой последний не устает напоминать, клятву посвятить свое правление улучшению жизни людей, населяющих его страну.
Вскоре после отъезда Лагарпа из России там были оглашены масштабные реформы, разработанные в Негласном комитете не без участия швейцарца. По Манифесту от 8 сентября 1802 года создавались новые органы центрального управления империи – восемь министерств (распределение компетенций между ними Лагарп обсуждал вместе с членами Негласного комитета непосредственно перед своим отъездом, в конце апреля 1802 года); тогда же более точно определились полномочия Сената, за которым были закреплены функции высшего судебного органа империи, а также контроль за деятельностью министерств (этому вопросу Лагарп также уделял много внимания в период пребывания в Петербурге). Открытие одного из министерств – народного просвещения – непосредственно было инициировано Лагарпом. Александр I действительно придавал деятельности этого министерства большое значение, поставив во главе не только министра, но и совет, куда вошли его друзья из Негласного комитета – Новосильцев и Чарторыйский. Уже в январе 1803 года были приняты «Предварительные правила народного просвещения», заложившие принципы новой российской системы образования.
Тогда же, в начале 1803 года, Александром I была перестроена работа Комиссии законов, на которую Лагарп возлагал надежды по выполнению другой основополагающей задачи для русского государства – возведения стройной юридической системы, способной обеспечить в России правосудие. Указом Александра I эта Комиссия была переведена в ведение Министерства юстиции, и вскоре ее деятельность стал напрямую курировать Новосильцев.
С середины 1802 года начала выполняться еще одна мера, о которой Лагарп часто беседовал с царем – было объявлено о новом призыве колонистов для заселения южных губерний Российской империи (окончательно же правила, регламентирующие наделение землей в Новороссии, были утверждены в начале 1804 года). Наконец, 20 февраля 1803 года был принят важный указ для решения «крестьянского вопроса». Помещикам разрешалось заключать сделки с крепостными, переводя их в «вольные хлебопашцы», которые получали свои наделы в собственность. Инициатором указа выступил сенатор граф Сергей Петрович Румянцев, но Александр I смог воспользоваться его частной инициативой, чтобы превратить ее в общий закон, где впервые в публичной форме объявлялась приверженность российского правительства идее отмены крепостного права путем освобождения крестьян с землей за выкуп[309].
Лагарп желал постоянно сохранять сопричастность делам Александра I. Проезжая в мае 1802 года по территории Российской империи, а затем по ряду европейских стран, швейцарец чувствовал себя в роли своего рода «уполномоченного по делам реформ», поскольку от его внимания не ускользала ни одна мелочь, которая могла бы быть полезна Александру I и применена для улучшения его государства. Письма Лагарпа наполнены советами по организации почт, дорог, таможен, проведению инженерных работ, по развитию ботанических садов, даже по устройству увеселительных заведений для народа и др. Например, осматривая в Саксонии сокровища художественных музеев местного курфюрста, он сразу же подумал об Александре I и рекомендовал тому шире отворить двери своего Эрмитажа для публики, а главное, регулярно допускать туда художников, изучающих и копирующих полотна великих итальянских мастеров. Тем самым император сможет «распространить постепенно вкус к изящным искусствам, который, в свой черед, на общее просвещение повлияет», а также воспитать «национальных художников», в которых Россия так нуждается[310].
Немаловажны были сведения, представленные Лагарпом для реформы административного управления. По его просьбе знаток наполеоновского государственного аппарата Н.Ф. Тьессе составил обзор устройства французских министерств, разделения сфер их деятельности и внутренних механизмов работы. В августе 1802 года Лагарп отправил этот обзор Александру I, а тот позже передал его в руки своего статс-секретаря Михаила Михайловича Сперанского, предлагая использовать при подготовке очередного этапа российских реформ