Лагарпа также глубоко огорчило свидание двух императоров в октябре 1808 года в Эрфурте. Поездку туда он считал ошибкой и «западней», боясь, что она выльется в дальнейшее унижение царя, от которого Наполеон потребует очередных уступок. Накануне эрфуртской встречи, куда должен был выехать из Парижа российский посол, Лагарп даже демонстративно отказался передавать с ним какое-либо послание для Александра.
Из газет, а также вступая в беседы с теми русскими, которые оказываются в Париже, Лагарп узнавал подробности о внутренней жизни России. И эта картина тоже его не радовала. Прежде всего, он отмечал массовое недовольство верхушки подданных Александра I Тильзитским миром и его последствиями – об этом недовольстве не преминули сообщить французские газеты. Из какого-то разговора весной 1809 года Лагарп даже вынес впечатление, что против Александра I зреет заговор, и поспешил предупредить царя: «Если верить тому, о чем сии злые языки проговорились, Александр I ненавистные им либеральные идеи отринул и привязанность своего народа потерял», а среди вельмож и чиновников «есть недовольные, любители мятежей и смуты, которые перемены желают и, весьма возможно, ее готовят, скрывая преступные свои намерения под маской заботы об общественном благе» (7 апреля 1809 года).
Лагарп усматривал причины для этого недовольства в том, что реформы, предпринятые в начале александровского царствования, не приносят плодов; выбор отдельных министров неудачен (особенно швейцарец нападал на графа Н.П. Румянцева, к которому хранил личную неприязнь еще с конца екатерининского царствования, когда именно через Румянцева в Петербург были переданы доносы бернских властей на Лагарпа); в армии господствует «аракчеевщина» (строгие наказания дают за несоразмерные провинности вроде сбоя шагов, а сам военный министр граф Алексей Андреевич Аракчеев распоряжается теперь всеми назначениями и чинами, так что офицеры «отданы на милость самоуправца», цель которого – «превращение людей в простые машины»). В целом же Россия переживает жестокий внутренний кризис, в первую очередь обусловленный крахом ее внешней торговли и финансов как следствием присоединения к континентальной блокаде Англии. Все классы общества страдают, пишет с горечью Лагарп, и «на перемену монарха смотрят вовсе не как на общественное бедствие, но, напротив, как на событие желанное, даже долгожданное, ибо надеются, что тогда потери и страдания прекратятся» (письма от 31 марта 1808 года, 10 октября 1809 года, 16 января 1810 года).
В сентябре 1810 года Лагарп в очередной раз дополнил свое «политическое завещание» – послание к Александру I, которое тот должен был получить уже после смерти учителя (до этого Лагарп обращался к его составлению дважды, в 1803 и 1807 годах). Видя, что российский император ему давно не отвечает, Лагарп сетовал: «Письма мои Вас утомляют и даете Вы мне понять, что пора переписку прекратить и что советы мои и предложения теперь не ко времени». Между тем текущую политику Александра I он характеризовал как «одну ошибку за другой» под влиянием людей «себялюбивых, или продажных, или бессильных», призывая, впрочем, пока не поздно, исправить это и прислушаться к истине[347].
Александр I действительно не отвечал Лагарпу три года, направив тому новое письмо лишь в 1811-м, когда в Париж был назначен с особой доверенной миссией в качестве военного агента полковник Александр Иванович Чернышев. Но это не значило, что российского императора обижала критика Лагарпа – напротив, парадоксально, но с многими его высказываниями Александр I был в душе согласен, хотя и никак не проявлял этого на деле. Так, накануне свидания с Наполеоном в Эрфурте он написал матери пронзительное письмо, где пытался объяснить, почему поддерживает внешне дружеские отношения с «этим страшным колоссом, с этим врагом». Союз с ним – лишь способ временно приглушить его подозрения в отношении дальнейших намерений России, это необходимо, чтобы «иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства и силы… А для этого мы должны работать в глубочайшей тайне и не кричать о наших вооружениях и приготовлениях публично, не высказываться открыто против того, к кому мы питаем недоверие»[348].
Под этим словами мог подписаться и Лагарп. Неудивительно, что, отвечая ему 12 марта 1811 года, Александр I дал понять, что нуждается в его письмах и что не изменил либеральным взглядам («коими я Вам обязан и коим храню верность»), надеясь на успешное продолжение реформ («Мы же здесь движемся потихоньку, но все-таки в направлении идей либеральных»). Он готов и дальше, «с неизменной покорностью» выслушивать советы Лагарпа, даже если находит, что тот несправедлив к нему. А позже, в 1813 году, Александр I признал, что если в противостоянии с Наполеоном он и смог проявить «упорство и энергию», то обязан этим именно Лагарпу и его наставлениям: «В трудные моменты всегда Вас вспоминал, и желание быть достойным попечений Ваших, заслужить Ваше уважение меня укрепляло»[349].
Действительно, письма Лагарпа были полны призывов к последовательной и упорной борьбе с Наполеоном, в которой Россия не должна складывать оружия до тех пор, пока «не покарает наглецов» (16 мая 1811 года). С прибытием в Париж полковника Чернышева тот не только стал для Лагарпа постоянным заинтересованным собеседником по сюжетам, связанным с Россией, но и создал новый канал надежной и быстрой доставки писем в кабинет императора. В корреспонденции Лагарпа к Александру I вновь наступает «золотая пора». С начала 1811 до конца зимы 1812 года (момента отъезда Чернышева из Парижа) швейцарец отправил царю семнадцать писем, некоторые из которых по объему скорее сопоставимы с трактатами. Помимо разнообразных советов по российской внутренней политике, экономике, развитию торговли, полезным изобретениям и др., главнейшей темой в этих письмах являлась организация будущего военного сопротивления Наполеону. Лагарп с полной уверенностью предупреждал Александра I о готовящемся вторжении, видя знаки этого повсюду вокруг себя в Париже.
Некоторые из его выводов о ходе будущей кампании воплотились в жизнь в 1812 году. Так, Лагарп постоянно указывал, что русской армии необходимо пользоваться преимуществами, которые ей дает обширная территория империи, заставляя врага растягивать коммуникации и ослаблять ударную силу необходимостью оставлять посты и гарнизоны. Но особенно ратовал швейцарец за использование в войне народного ополчения: его вдохновлял пример как испанских партизан, так и близкого ему самому по духу горного населения Тироля, которое под водительством простого трактирщика Андреаса Гофера смогло в 1809 году нанести французам ряд поражений и больше года удерживало свою область свободной. Лагарп настолько верит в «силу народа», что при необходимости и сам готов сражаться – в случае если деспотизм Наполеона вызовет восстание в Швейцарии. В России же он заклинает Александра I воззвать к легендарным именам Минина и Пожарского, под чьи знамена могут стать 2 млн (!) русских ополченцев, которые (в случае своевременно приготовленных для них складов и оружия) неизменно приведут дерзкого врага к гибели.
Среди других тем этого периода, связанных с противостоянием с Наполеоном, обращает на себя внимание реакция Лагарпа на Польский вопрос. Ее подготовила многолетняя дружба с Костюшко, а также доверительные разговоры швейцарца с князем Михаилом Клеофасом Огинским, влиятельным магнатом, выступавшим за союз поляков и России. В письме к Александру I от 28 февраля 1811 года Лагарп поддержал и развернуто обосновал проект, о котором Огинский тогда же вел беседы с российским императором – восстановить королевство Польское под скипетром Александра I, первоначально образовав его лишь из тех губерний, которые вошли в состав Российской империи по разделам Польши, но имея целью, чтобы и остальные польские земли к нему присоединились усилиями самих поляков, которых это оторвало бы от привязанности к Наполеону и от участия во французской армии. К тому же (для Лагарпа это было едва ли не главным обстоятельством) новое государственное образование, монархом которого станет Александр I, послужит ему испытательным полигоном для реформ, которые еще пока рано сразу вводить в России, включая сюда и либеральную конституцию. Надо сказать, что Александр I длительное время сочувственно относился к этому проекту и размышлял о возможностях его осуществления вплоть до самого начала войны 1812 года[350].
На исходе февраля 1812 года А.И. Чернышеву пришлось спешно отбыть из Парижа в Петербург, что положило конец и необычайной эпистолярной активности Лагарпа. Миссия Чернышева во французской столице, помимо официального, носила и секретный разведывательный характер: он собирал сведения об армии Наполеона с помощью нанятых им осведомителей во французском Военном министерстве[351]. Неизвестно, в какой мере Лагарп знал об этом, но по крайней мере (как показывают позднейшие примечания к письмам) швейцарец был прекрасно осведомлен о том, как сразу после отъезда Чернышева французской полиции удалось раскрыть сеть его агентов, а сам полковник едва избежал ареста на границе. Последовавший громкий процесс над «русскими шпионами» носил пропагандистский характер, но, к счастью, никак не затронул Лагарпа. Тот, впрочем, счел своим долгом заступиться за Чернышева перед Александром I, подтверждая его «расторопность, ум и усердие» (1 мая 1812 года). Напротив, всяческое осуждение вызвало у Лагарпа поведение российского посла в Париже князя А.Б. Куракина (к которому швейцарец никогда не питал теплых чувств, низко оценивая его «нравственность») – весной 1812 года Куракин сперва вызвался самолично «договориться о мире» с Наполеоном, а после неудачи сложил с себя звание посла, но остался жить близ Парижа в качестве «частного лица».