Для Лагарпа очень важны были публичные свидетельства верности Александра I либеральному курсу. Они стали огромным утешением после длительного уныния, в которое швейцарца повергало общее реакционное направление политики в Европе, и особенно во Франции после Реставрации (о чем Лагарп не уставал сообщать царю, справедливо усматривая здесь вину не только французских ультрароялистов, но и союзных держав, попустительствующих такому курсу). Поэтому, прочитав Варшавскую речь императора, Лагарп поспешил написать ему короткую записку, где говорил, что провозглашенные «великие истины» произведут свое благотворное действие не только в Европе, но и в Новом свете, и что «обещания, данные Александром I, сделались залогами, данными всему роду человеческому» (22 мая 1818 года). В следующем письме от 1 августа он, не обинуясь, писал царю о том, что, даровав России конституцию, Александр исполнит свое «призвание» (правда, тут же подробно был описан весь огромный объем необходимой для этого подготовительной работы). В отношениях учителя и ученика вновь, казалось бы, наступало потепление.
Однако тем не менее существовала политическая сфера, которая явно разделяла Лагарпа и Александра I. Речь идет о деятельности последнего в рамках Священного союза. Акт о его создании, кулуарно подписанный монархами в качестве их персональной «декларации», был вскоре к удивлению дипломатических кругов торжественно опубликован в России вместе с манифестом Александра I от 25 декабря 1815 года (то есть к празднику Рождества Христова), который надлежало зачитать народу во всех храмах. Вскоре появился он и в европейских газетах. Высокий тон документа совершенно не соответствовал внешнеполитической практике того времени, а его эпитеты, отсылавшие к Священному Писанию и христианской нравственности в делах государственных и международных, наполнили недоумением не только Лагарпа, но и многих деятелей той эпохи. Более всего Лагарпа, видимо, возмутило, что судьбы народов в этом документе целиком и полностью передавались в руки их монархов, которые сравнивались с «отцами больших семейств», распоряжающимися своими подданными как детьми. «Название Священного союза народам спокойствия не внушает и в рассуждении их заветнейших интересов ничего определенного не сообщает», – писал позднее швейцарец (28 августа 1820 года).
Подобно многим европейским политикам, Лагарп увидел в провозглашении союза «филантропические намерения» Александра I, которые однако могли «навести на толкования весьма тревожные», причем вредят эти толкования прежде всего авторитету самого российского императора. Неоднократно Лагарпом в письмах высказывалась мысль, что политика Священного союза вдохновляется вовсе не Александром I (тут он ошибался), а кабинетами австрийским, прусским и даже английским – хотя Англия и не присоединилась к союзу! Но в чем Лагарп оказался прав, так это в том, что, создавая систему коллективной безопасности в Европе, основанную на евангельских принципах, Александр I принимал и принцип коллективной ответственности за все, что происходит в Европе, при этом его собственная роль как главы державы, внесшей решающий вклад в победу над Наполеоном, неизбежно умалялась.
С одной стороны, по мнению Лагарпа, «не успели объявить о создании Священного союза», как европейские правительства поспешили приписать «могущественному влиянию» России «все меры, вызывавшие сомнения или жалобы». С другой стороны, сам Александр I не свободен теперь в своих внешнеполитических решениях, поскольку должен сообразовываться с коллективными декларациями конгрессов Священного союза (а иначе попадет под упреки об «опасности преимущественного влияния России»). Лагарп с горечью замечал: «Если желает кто утратить главенствующее влияние, на которое имеет он все права, должен покориться ревнивым замечаниям конгресса, на котором завистники и трусы всегда стакнутся без труда и начнут козни плести» (25 июля 1817 года).
Именно поэтому Лагарп отказался от поездки в Аахен, где на первый конгресс, проводимый под эгидой Священного союза, осенью 1818 года собралась вся мировая политическая элита во главе с монархами. Характерно, что для некоторых политиков отсутствие Лагарпа в Аахене стало неприятным сюрпризом, поскольку они рассчитывали на его поддержку. Так, Бернардино Ривадавия, полномочный представитель Объединенных провинций Южной Америки (а с 1826 года – первый президент Аргентины), с которым Лагарп познакомился в Париже зимой 1817/18 года, хотел через царского наставника передать Александру I официальные акты бывших испанских колоний, провозгласивших независимость и теперь добивавшихся ее признания и защиты от возможного нападения со стороны Испании. В результате эти документы, привезенные в Аахен, но так и не переданные там российскому императору, должны были добираться до него окольным путем через Швейцарию. В канун конгресса к Лагарпу впервые написал и граф Эммануэль де Лас Каз, камергер Наполеона, сопровождавший того на остров Св. Елены, откуда был выслан обратно в Европу. Он пытался привлечь внимание союзных монархов, чтобы добиться смягчения условий содержания их пленника. Через посредничество Лагарпа Лас Каз надеялся лично обратиться в Аахене к Александру I и напомнить о «прежней дружбе» российского императора с тем, кого сейчас Лас Каз называл больным страдальцем[429].
Между тем Лагарп категорически не одобрял созыв Аахенского конгресса и не ждал от него ничего хорошего. Ему хватило опыта участия в Венском конгрессе чтобы понять, насколько дипломатический мир враждебен принципам, которые неизменно исповедовал бывший царский наставник. Поэтому даже естественное желание вновь повидаться с Александром не смогло перевесить отвращение Лагарпа к тому, что в его глазах являлось средоточием реакции против прав народов – и с ней, увы, теперь был связан и его ученик. Перечисляя принятые за последние три года правительствами реакционные меры во Франции, Испании, Савойе-Пьемонте, германских княжествах, стремление жестоко подавить движение за независимость в Южной Америке и др., Лагарп недоумевал, обращаясь к Александру I: «Убежденный, что правила Ваши прежними остались, и зная Ваш здравый рассудок, не умею я, признаюсь Вам с обыкновенной своей прямотой, объяснить противоречие между последними событиями и Вашими видами филантропическими и либеральными» (23 января 1818 года).
И надо сказать, что в отношении названных стран Лагарп с чуткостью хорошего измерительного прибора фиксировал события и настроения, предвещавшие будущие революционные потрясения. Часто швейцарец уподоблял себя Кассандре, предсказаниям которой никто не верит. При этом основной урок, который он хотел донести в конце 1810-х годов до Александра I, состоял в том, что революции готовят не неведомые «враги порядка» (бонапартисты, карбонарии и др.), а в куда большей мере – сами монархи. Восстановленные союзниками на тронах, они, как прежде, пренебрегают интересами своих народов и тем самым подготавливают взрыв их негодования. «Да, мы рабы, но мы объяты гневом», – эти стихи итальянского поэта о настроениях народных масс, недовольных последствиями европейской Реставрации, Лагарп цитировал еще в 1817 году в своем очередном завещании для Александра I (то есть письме, которое царь должен был получить после его смерти). Увы, но предсказания Лагарпа в этом отношении исполнились даже слишком скоро.
Путешествие с великим князем Михаилом Павловичем
Посреди новых забот по обустройству на родине и тревог о судьбах России и Европы Лагарпа ожидало неожиданное, но лестное приглашение. Весной 1818 года через графа М.И. Ламздорфа (свояка Лагарпа) императрица Мария Федоровна передала швейцарцу предложение, согласованное с Александром I, – сопровождать ее младшего сына, великого князя Михаила Павловича, в образовательном путешествии по Италии. Двадцатилетний Михаил не имел целью стать в этой поездке «ни знатоком древностей, ни археологом», но, вдохновленный чувством прекрасного и величием художественных памятников, памятью о великих людях и великих свершениях, смог бы лучше подготовиться к исполнению своих будущих государственных обязанностей[430].
Решение отправиться на несколько месяцев в такую поездку далось швейцарцу нелегко. Лагарпу уже исполнилось 64 года, к тому же его связывали те новые занятия, которые он возложил на себя в Лозанне, и нежелание надолго расставаться с женой. «Действуй я по собственной охоте, – писал Лагарп Устери, – остался бы здесь, чтобы продолжить труды, кои теперь вынужден прервать, а между тем окончить их я тем больше обязан, что в шестьдесят пять лет время нельзя растрачивать. Но судьба захотела по-иному, и я не смог отказать в этом последнем свидетельстве признательности тем, кто меня о том попросили. Впрочем, юноша весьма интересен»[431].
Во имя этой «признательности» к Императорской фамилии Лагарп вновь (как и 36 лет назад!) согласился принять на себя роль ментора в путешествии по Италии и… ждал этого почти восемь месяцев. В августе 1818 года Мария Федоровна написала ему, что прибытие Михаила состоится не ранее середины октября, но этот срок прошел, а даже месяц спустя у Лагарпа не было никаких новостей. И вот, наконец, императрица дала ему знать, что ее сын направляется в Лозанну. 13 декабря Лагарп встретил его на границе кантонов Во и Фрибур, после чего повез на ужин, который водузское правительство устроило в его честь, а затем к себе домой, где великий князь Михаил Павлович остановился на ночь[432].
Прибытие в Лозанну младшего брата российского императора стало тем большей радостью для Лагарпа, что он привез швейцарцу новое письмо Александра I, написанное после двух с половиной лет молчания (23 ноября / 5 декабря 1818 года). Оно же, увы, оказалось и последним в их переписке.