Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя — страница 61 из 69

Послание Александра не было ответом на какое-то конкретное из многочисленных писем Лагарпа. Император сразу признавался, что просто пользуется поводом и что не мог «позволить Михаилу уехать, не послав несколько строк» своему «любезному и почтенному другу». Дальше текст, написанный рукой Александра, прежде всего поражает своей теплотой и эмоциональностью по отношению к наставнику (отчасти напоминая интонации самых первых его писем к Лагарпу): «Стоит ли говорить о чувствах неистребимых, меня с Вами связывающих. Знаете Вы их уже давно, и ни искренность, ни сила их ослабеть не могут. Но должен я Вам сказать спасибо за все то интересное и зачастую столь драгоценное для меня, что в письмах Ваших содержится. Верьте, что одобрение почтенного моего наставника для меня бесценно, что память о нем со мною пребывает ежечасно и что очень часто я мысленно с ним беседую и угадать стараюсь советы, какие мог бы он мне дать».

Но вряд ли (памятуя об уже четко обозначившихся политических расхождениях Лагарпа и Александра I) последнюю фразу стоит воспринимать буквально: скорее всего, здесь имеют место устойчивые обороты, возникающие в сознании российского императора при мыслях об учителе, на что указывает и другая фраза, которую Александр повторял на протяжении уже четверти века и вновь повторяет в данном письме – о том, что обязан швейцарцу «почти всеми понятиями и познаниями своими».

Существенным же представляется иное предложение: то, в котором Александр пытается выразить религиозные начала своей политики и свидетельствует, «воздавая дань истине», что принимает важные решения, руководствуясь «той поддержкой, какую находим мы всегда, если просим о ней с безоговорочной верой в ее силу».

Подобные мистические настроения владели царем уже с 1815 года – тем не менее Лагарп напрямую услышал от него об этом только сейчас. В позднейшем примечании швейцарец не без укора пишет: «Тогда впервые Его Императорское Величество заговорил со мной о чувствах религиозных, которые враги его славы столькими способами исказить сумели». Совершенно очевидно, насколько эти чувства были чужды старому швейцарскому рационалисту, часто высмеивавшему в своих письмах религиозные предрассудки и осуждавшему их влияние на судьбы народов. Так что едва ли Александр I здесь рассчитывал найти понимание у своего учителя. Лагарп верно отмечает: «Слишком хорошо знал он и мой образ мысли, и мой характер, чтобы надеяться меня в свою веру обратить». Скорее всего, этой фразой (по сути, главной в письме!) император фиксирует всю глубину их расхождений, а общий тон письма, благородный и эмоционально возвышенный, лишь призван смягчить этот горький для обоих факт.

Но вернемся к предстоявшему Лагарпу путешествию по «классической земле», которое заняло шесть месяцев и закончилось в мае 1819 года. Великого князя Михаила Павловича сопровождал не только Лагарп, но и два генерала (Александр Павлович Алединский и Иван Федорович Паскевич), выполнявшие функции гувернеров (помимо них в свиту великого князя входили лекарь П.С. Михайловский и небольшой штат прислуги: два камердинера, придворный камер-лакей, два лакея, кучер, два фельдъегеря и придворный ездовой)[433]. Императрица Мария Федоровна вместе с Александром I начертали первоначальный маршрут поездки, детали же ее предстояло определить Лагарпу. В ней были предусмотрены как краткие знакомства с городами, проездом, так и долгие остановки в ключевых центрах (Флоренция, Рим, Неаполь).

Четырнадцатого декабря великий князь Михаил Павлович переехал из Лозанны в Женеву, где на следующий день в его честь кантональные власти устроили бал, а 16 декабря покинул Швейцарию и отправился в Турин, куда попал через перевал Мон-Сенис, проехав насквозь территорию Савойи (через Экс, Шамбери, Сен-Жан-де-Морьен и Сузу)[434]. Из Турина путь путешественников лежал в Геную (по дороге через Монферрат), Милан (через Нови, Тортону, Вогеру и Павию) и Флоренцию (через Лоди, Пьяченцу, Парму, Реджио, Модену и Болонью). Оттуда были предусмотрены экскурсии в Пизу, Лукку и Ливорно, затем путешественники переезжали в Рим (через Ареццо, Перуджу, берега Тразименского озера, Фолиньо и Сполето) и, наконец, в Неаполь, откуда обратный путь опять вел их в Рим, а затем в Венецию.

Естественно, брат российского императора не мог избежать посещения дворов итальянских монархов (на этом пути их насчитывалось целых восемь!), но старый республиканец настоял, чтобы великий князь везде останавливался бы в гостиницах или в домах соотечественников – например, в Риме путешественники жили в доме русского посланника Андрея Яковлевича Италинского, – а не селился бы во дворцах, подвергая себя стеснительному официальному этикету. Такой режим позволял наибольшее время отводить экскурсиям и осмотру достопримечательностей. Отличалась только первая большая остановка в Турине, где путешественникам был оказан роскошный прием в королевском дворце, что значительно стесняло великого князя и препятствовало его свободному знакомству с городом (свое неудовольствие этим Лагарп в мягкой форме высказал в письмах к Александру I и Марии Федоровне).

В лице швейцарца юный Михаил обрел живую энциклопедию. Позднее друг Лагарпа Даниэль-Александр Шаванн так оценил познавательный характер этой поездки: «Исторические памятники, литературные воспоминания, произведения искусства, античная, средневековая и современная Италия – все это было показано великому князю не только с эрудицией умелого чичероне, но и со всем авторитетом умудренного опытом человека, который пользуется впечатлением от стольких чудес, чтобы проникнуть к сердцу и извлечь из свидетельств великих перемен, по обломкам которых они ступают, уроки, наиболее соответствующие высокому общественному положению его ученика»[435].

Действительно, Лагарп по своей давней педагогической привычке старался на наглядных примерах преподносить уроки истории как примеры нравственности и достоинства народов, внимая «великим воспоминаниям и урокам, как древним, так и современным». Например, укрепления и роскошные монументы Генуэзской республики должны были указать на «национальный дух», который воодушевлял ее граждан, поскольку «наиболее замечательные произведения, которыми гордится Генуя, обязаны своим появлением не сокровищам государственной казны этого небольшого старинного города, но почти королевской щедрости отдельных его почтенных граждан». «Эти размышления, – сообщал Лагарп Марии Федоровне, – которые я представлял при случае великому князю, не были потеряны, его добрый рассудок по справедливости их оценил» (27 декабря 1818 года).

В Риме швейцарец повел Михаила Павловича в собор Св. Петра и музеи Ватикана, где хранится «самое прекрасное из того, что есть на земле». На римской земле они часто обращались мыслью к Александру I. Так, перед колонной Марка Аврелия и перед его конной статуей на Капитолийском холме Лагарп вновь и вновь вспоминал тот завет, который столько раз повторял своему царственному ученику: лишь создание долговечных учреждений обеспечивает процветание народа (17 февраля 1819 года). В Неаполе внимание путешественников привлекла великолепная коллекция античных бронзовых скульптур, а также лежавшие неподалеку, у подножия Везувия, развалины Помпей. На острове Капри, на вилле Тиберия они осмотрели «прекраснейшую в мире из мозаик», которая напомнила им некоторые флорентийские образцы. Но это место возбуждало не только чувство прекрасного – Лагарп вновь не упустил возможности поговорить со своим спутником об истории: «Прогуливаясь по этому полу, я вспомнил, как Тиберий и Сеян совещались на этом же самом месте, рассуждая о способах отнять у граждан питательную почву их стремлений к свободе».

В Сан-Марино, замечательно расположенном на горной вершине, откуда открывался вид от Анконских гор и Аппенин до хребтов Далмации, Лагарп не смог отказать себе в удовольствии обсудить с одним из местных чиновников то предложение, которое этому карликовому государству некогда сделал Наполеон. Восхитившись, как и многие, его красотами, французский исполин сказал, что готов отрезать от соседней Романьи немалый кусок, чтобы дать для Сан-Марино выход к морю. Но предложение было отклонено, опираясь на незыблемые доводы: десять веков маленькая республика славилась своей скромностью, поэтому и теперь не желала отступать от принятой системы. Правда, если Наполеон действительно хочет ей блага, она просит его лишь приказать своим таможенникам прекратить свои обычные притеснения.

Этот урок политической добродетели для великого князя Лагарп продолжил в Венеции, непосредственно перед Дворцом дожей, где красота архитектуры являла живой контраст с политическими нравами государства, вынужденного сложить свою независимость к ногам Бонапарта. И хотя памятники политической славы Венеции сохранились в целости, но ни один представитель тогдашнего правящего слоя не оказался их достойным. «Объяснение этого нашел я в апартаментах Совета десяти и государственной инквизиции, на потайных лестницах, коими водили узников (“либералов”), на “Мосту вздохов”, в так называемых “поцци” – глухих тюремных карцерах на уровне моря, в палате, где узников бесшумно душили, в отвесном ходе, коим в канал выбрасывали тела жертв. Все это показал я моему юному спутнику, чтобы объяснить, что нации гибнут тогда, когда их правители уничтожают в зародыше общественный дух»[436].

К словам Лагарпа можно добавить и другие свидетельства того, что Михаил Павлович действительно с большим удовольствием и пользой совершал это путешествие и вынес из него много достойных уроков. Мария Федоровна в ответных письмах Лагарпу не раз отмечала энтузиазм сына под впечатлением от увиденных им памятников искусства и истории: например, собора Св. Петра в Риме или ансамблей Флоренции – оттуда Михаил писал матери, делясь размышлениями по поводу поразившего его скромного могильного камня, под которым упокоился Козимо Медичи, основатель династии («Он вполне разумно счел, – передавала Лагарпу Мария Федоровна, – что такая скромность присуща истинному величию»). Юный великий князь часто сообщал матери об устройстве больниц и богаделен, которые привлекали его внимание. Среди природных красот Италии особенно очаровали Михаила Павловича холмы Тиволи и Неаполитанский залив, став воплощением «земного рая», а вид Помпей в особенности подействовал на воображение, «перенеся его на много веков назад»