termini technici. Это особенно заметно у Карла Штайнера, который, как показывает приведенная выше цитата, без обиняков использует выражения «пахан», «фраер», «урки», «блатные», «кусочники», не вдаваясь в тонкости этимологии. Среди перечисленных выражений есть два диаметрально противоположных по смыслу: «урки» и «фраера». При помощи этих терминов лагерная классовая система закрепляется еще и в языке: все заключенные либо «урки», либо «фраера».
В таких вышедших уже после изысканий Лихачева справочниках, как «Блатной словарь», «Краткий словарь криминала», «Блатной жаргон», «Еврейские корни русской фени», на первый план выходит этимологический аспект. Многое указывает на истоки в идише одесского криминального мира. «Фраер» происходит из средневерхненемецкого языка и означает как свободного мужчину, так и жениха, впоследствии – клиента борделя на жаргоне проституток. В одесском идише это слово приобретает легкий семантический сдвиг: «фраер» – это тот, кого можно обобрать, дурак, которого можно обмануть, облапошить. Солженицын комментирует этот термин – опять-таки с негодованием:
И что значит само их слово «фраерский»? Фраерский значит – общечеловеческий, такой, как у всех нормальных людей. Именно этот общечеловеческий мир, наш мир, с его моралью, привычками жизни и взаимным обращением, наиболее ненавистен блатным, наиболее высмеивается ими, наиболее противопоставляется своему антисоциальному антиобщественному кублý (СА II 358).
Еще один предмет скрупулезного описания – упомянутая игра в карты, во многих текстах предстающая как нечто такое, что возбуждает интерес и вселяет страх. Этому «развлечению», которому предавались в основном уголовники, уделяется внимание в книгах Созерко Мальсагова, Киселева-Громова, Чернавина. Карточную игру как увлекательную забаву преступников изображает уже Антон Чехов в своем отчете об условиях на сахалинской каторге (1890): он даже шутливо говорит о «маленько[м] Монте-Карло», имея в виду шулеров и ростовщиков. Наиболее вдумчивое описание картежничества дано в работе Лихачева «Картежные игры уголовников». Лихачев, близко сошедшийся с уголовниками после того, как один из них спас ему жизнь, имел возможность проследить ход и условия игры в карты. В работе, опубликованной в 1930 году в лагерном журнале «Соловецкие острова»[284], представлен результат «насыщенного описания» этого театрального действа, которое раз за разом разыгрывалось перед его глазами. Успех в игре – решающий этап криминальной карьеры, даже более важный для того, чтобы стать героем среди «шпаны», чем достижения на поприще разбоя и воровства. Успешный игрок становится важной персоной – «духовым», «жиганом». Игрок, не желающий ставить на кон деньги, «тряпки», а подчас и собственную жизнь, считался нарушителем воровского кодекса, достойным презрения. Истинный «жулик»[285] (эвфемистическое самоназвание игроков) всегда носил с собой карты, готовый играть где и когда угодно, даже во время ограбления. Лихачев говорит о физиологической потребности уголовников ощущать риск и опасность, удовлетворяемой при помощи азартной игры. Возбуждение при игре в карты сопоставимо с возбуждением от краж и налетов. Лихачев приводит высказывание одного уголовника: «выигрывать – все равно, что чувствовать, как скользит в руку под подкладкой фраера толстый бумажник». Сосредоточившись на описании, Лихачев воздерживается от морального комментария – лишь в конце работы он замечает, что в случае с ворами перевоспитательная функция лагеря потерпела неудачу. Его описание детально: изготовлению карт предшествует поиск бумаги, затем умельцы делают клей для скрепления нескольких слоев бумаги, краску для маркировки карт и, наконец, наносят на карты, вырезанные из склеенных листов, обозначения масти и достоинства. Играли в бараках на общих с неуголовниками нарах или под ними. Если начиналась игра, собирались любопытные. Лихачев приводит обширный список игр разной степени сложности[286]. Игра велась на деньги или всяческое «барахло», включая предметы одежды (кроме нижнего белья). Лихачев описывает игровой процесс, ходы, реакции проигравших и победителей. Неоднократно подчеркивается важность кодекса чести. Проигравший должен выплатить долг во что бы то ни стало, даже если требования победителя чрезмерны. Ученый упоминает случай, когда проигравший, лишившись всего имущества, отрубил себе два пальца и таким образом вернул долг. Ловкое жульничество тоже было частью игры: и когда уголовники играли друг с другом, и особенно тогда, когда удавалось вовлечь в игру «фраера», которого, как правило, обирали до нитки. Когда «фраер» соглашался участвовать в игре, пересекалась невидимая граница. Игра с ним, «фраерская игра», по стилю и наглости шулерства отличалась от игры с себе подобными – «шпанской игры».
Наблюдения Лихачева показывают, какое место занимали карты в лагерном существовании уголовников и какую функцию выполняли для поддержания их сплоченности. Лагерная жизнь и карточная игра основывались на одной и той же организационной структуре, вытекавшей из общих интересов: воровства и картежничества. Это позволяло жить по собственным правилам, во многом пренебрегая существующими. Само воровство было разновидностью игры и продолжало практиковаться в лагере: измученных новичков в буквальном смысле раздевали, отнимая хорошие пиджаки, брюки, свитера, а пока они спали, из-под голов у них вытаскивали спрятанный драгоценный хлеб. Карточная игра с сопутствующими шулерскими приемами, иерархией, жестокими требованиями и заказами на убийство (в процессе выигрышей и проигрышей случалось и такое) составляла самую суть уголовного мира, не менявшуюся ни в лагерях, ни в тюрьмах.
Карл Штайнер, первые месяцы заключения в 1937 году проведший на Соловках, а затем отбывший еще восемнадцать лет в других лагерях, подчеркивает важность карточной игры и тоже рассказывает о ней весьма подробно:
Уголовники постоянно играли в карты. Они разрезали на куски газетную бумагу, из хлебного мякиша делали клей и склеивали несколько слоев бумаги, из какой-то щели вытаскивали химический карандаш и красили карты (ШК 140).
Превращение хлеба в компонент для изготовления игральных карт свидетельствует о презрении уголовников к голодающим неуголовникам. Уголовники не голодали (почти) никогда; добыча еды входила в число их умений. Штайнер продолжает описание игры:
Играли на хлеб, на баланду и даже на одежду. <…> Однако уголовники играли не только на свою одежду, но и на одежду других заключенных. Особенно почетным считалось отнять вещи у какого-нибудь фраера. Жертва сидела спокойно на своем месте, ничего не подозревая. Тут к ней подходил уголовник и говорил:
– Сними-ка это, – и указывал на ту часть одежды, которую он только что проиграл.
Никто не пытался сопротивляться (ШК 140).
Одному такому случаю посвящена небольшая история «На представку» из «Колымских рассказов» Шаламова. Рассказчик от первого лица повествует о карточной партии, по итогам которой проигравший обязан «реквизировать» какую-нибудь вещь из барака и отдать победителю. Рассказчик поясняет игровую ситуацию, игровой код, прослеживает ход игры и описывает, как проигравший замечает свитер, принадлежащий напарнику рассказчика (они вместе пилят дрова), и требует снять его. Владелец свитера, не желая расставаться с этой последней памятью о жене, отказывается. Тогда его убивает ножом дневальный проигравшего:
Сашка [убийца. – Р. Л.] растянул руки убитого, разорвал нательную рубашку и стянул свитер через голову. Свитер был красный, и кровь на нем была едва заметна. Севочка [победитель. – Р. Л.] бережно, чтобы не запачкать пальцев, сложил свитер в фанерный чемодан. Игра была кончена, и я мог идти домой. Теперь надо было искать другого партнера для пилки дров (Ш I 53).
Это лишенное и намека на эмпатию повествование – «фактологическое» изложение обычая, который подтверждает при помощи еще более крайнего примера документалист Штайнер:
Но играли и на жизнь других людей. Когда начинались стычки между уголовниками и когда следовало ликвидировать заранее намеченную жертву, то это задание поручалось проигравшему. Если приговоренный находился здесь, рядом, то убийца это делал очень быстро – камнем или каким-нибудь другим предметом он разбивал голову. Если жертва была где-то в другом отделении, убийца должен был найти ее любой ценой и убить. Бывали случаи, когда жертву предупреждали об этом заранее. Тогда начиналось преследование. Иногда убийца годами гонялся за своей жертвой. Того же, кто отказывался совершать убийство или всяческими уловками оттягивал его, приговаривали к смерти за предательство (ШК 140–141).
Существовали, впрочем, и другие грани блатного мира. Уголовники хотели, чтобы их развлекали, и требовали от интеллигентов рассказывать истории, желательно приключенческие. В «Заклинателе змей» Шаламова рассказывается о судьбе одного новичка, которого бандиты запугивали, унижали, били по лицу, сгоняли с нар, принуждали спать у «параши», выносить ее и выполнять другие неприятные поручения. Положение притесняемого внезапно улучшается, когда выясняется, что он прекрасный рассказчик. Сам Шаламов всегда отказывался рассказывать истории на потребу уголовникам, но этот новичок, персонаж его рассказа, только рад обеспечить им литературные развлечения, чтобы взамен получить миску баланды или спальное место получше.
К теме литературных интересов уголовников принадлежит и слух, будто Осип Мандельштам читал им свои стихи во Владивостокском пересыльном лагере. Надежда Мандельштам, относившаяся к слухам о муже с неизменным скепсисом, поверила следующему рассказу одного свидетеля:
На чердаке горела свеча. Посередине стояла бочка, а на ней – открытые консервы и белый хлеб. Для голодающего лагеря это было неслыханным угощением – люди жили чечевичной похлебкой, да и той не хватало. К завтраку на человека приходилось с полстакана жижи…