– Нападение на офицера! – закричал он. – Контрреволюционный заговор! Мятеж!
Солдаты сорвали с плеч винтовки, передернули затворы.
Григорий Базаров зарычал и двинулся к Сычу. Антонов пудовым кулаком ударил Базарова под дых, сбил с ног. Григорий засучил ногами, забился в конвульсиях и потерял сознание.
– Разрешите приступить к работе? – спросил Антонов у офицера.
Сыч обругал всех матом, велел похоронить убитого и уехал дальше проверять отдаленные лесозаготовительные пункты. После его отъезда зэки съели рыбу, закопали Шамотю под приметной сосной и пошли работать.
Больше про этот инцидент не было написано ни слова.
Записи в тетради кончались датой: «9 октября 1960 г.». Кусакин закончил мемуары в день моего рождения. Мистика? Да нет, просто совпадение.
25
Мне запретила заниматься делом Паксеева, но в библиотеку-то никто ходить не запретил. Тягу к знаниям у советского человека не отбить, а библиотека – это храм науки и знаний.
Утром в понедельник я был у Натальи.
– Привет! Я заказывал книгу про руны. Ты ничего не подобрала?
– Здравствуйте, Андрей Николаевич. – Наталья доброжелательно улыбнулась. – Про руны, к сожалению, ни у нас, ни в областной библиотеке ничего нет.
На Наталье Антоновой сегодня была светлая блузка с узким черным бантом. Смотрелось очень элегантно, по-городскому.
– Наташа, а ты на меня жабу за колготки не таишь?
Она с деланым равнодушием пожала плечами:
– Колготки как колготки. На мне бы, конечно, лучше смотрелись, чем на Инге.
– Погоди, а ты что, видела, как они на ней смотрятся? Что же получается, холода еще не наступили, а она уже в них на работу пришла?
– Нет, конечно. Она только упаковку от них принесла и всем показала. Красивая вещь, что говорить! Андрей Николаевич, правда, что эти колготки пятьдесят рублей стоят?
– У них нет госцены, а на барахолке такие колготки идут по четвертному. Инга в два раза цену накинула. Хорошо хоть не сто рублей загнула. Так ты на меня из-за колготок не в претензии?
– Нет, конечно… Андрей Николаевич, папа сказал, что эти колготки вовсе никакой не подарок, а «черная метка», «торпеда». Он говорит: «У нас на лесоповале иногда тоже такие «подарки» делали. Если человек не понимал, то его деревом придавливало».
– Какой умный у тебя папа! – восхитился я. – Как он догадался?
– Говорит, что по глазам. Я тоже догадалась, что Инга сама боится этого подарка. Боится, но всем показывает.
– Наташа, я понимаю, твой отец – человек бывалый, он много на своем веку повидал, а как ты догадалась? Это ведь действительно не совсем подарок. Больше всего это на «торпеду» похоже.
– Инга на втором этаже мыла мой коридор, а сейчас, после колготок, решила поменяться и мыть в Малом зале сцену. У меня же ей просто – помыла и пошла домой, а в Малом зале придется ждать конца репетиций. У нее ребенок маленький. Я позвала ее в библиотеку и говорю: «Не майся дурью, оставь все, как есть. Я на подарки от Андрея Николаевича не рассчитываю, так что ты мне ничего не должна».
– Зная Ингу, могу предположить, что «спасибо» она тебе не сказала.
– Конечно, нет. Она не знает таких слов, но меняться полами не стала. Андрей Николаевич, а что такое «торпеда» и как ее вшивают? Я у папы спрашивала, он ничего не стал рассказывать.
«Как приятно играть в познавательные игры!»
– Наташа, я видел здесь книгу на эту тему. Не веришь? Пойдем покажу.
Я завел ее за стеллаж, обнял и зашептал в ухо:
– Когда алкоголик хочет завязать, но не может остановиться, он просит врача, и тот вшивает ему ампулу, сюда, – мои руки заскользили по ее ягодицам, – или сюда, или сюда.
Рассказывая о «торпеде», я нашарил у Натальи мест десять, куда бы вшил ампулу.
– Если алкоголик после «торпеды» выпьет хоть грамм спиртного, она растворится в его теле, и он умрет. Говорят, что Высоцкий так умер. Хотел сам себе «торпеду» вырезать, но не смог.
Я с наслаждением поцеловал Наталью. Я чувствовал, как во мне разгорается желание овладеть ею. Закрыть дверь в библиотеку и…
– Теперь скажи мне, – я с силой сжал ее ягодицы, – тебе же снился сон, как я насилую тебя. Скажи «Да!». Я наутро по глазам видел, что нам снилось одно и то же. Ты кусалась, царапала мне спину, мы оба сходили с ума от страсти. Тебе это снилось?
Она потянулась ко мне губами, но вместо поцелуя укусила.
– Наташа, ты совсем не умеешь целоваться, – прошептал я ей на ухо.
– А Марина умеет? – ответно прошептала она.
– У Марины опыт.
– Ты не ревнуешь ее к этому опыту?
– Как видишь, нет.
– Если Марина узнает, что ты ко мне приставал…
– Наташа, – скользя губами по ее щеке, прошептал я, – вы сестры, без скандала разберетесь.
Я хотел спросить Наталью, о чем они договорились на картофельном поле, но не успел. У входа в библиотеку раздались тяжелые шаги. Мы вышли из-за стеллажа. Посетителем оказался Михаил Антонов. Стрельнув глазами по мне, по дочке (бант набок, прическа растрепана), он, естественно, обо всем догадался, но виду не подал.
– Наташа, мать просила, как пойдешь домой, зайди хлеба купи.
– Хорошо, папа. – Наталья поправила бант, достала из стола расческу. Внезапный визит отца ее нисколько не смутил.
«Ее отец прекрасно видит, – подумал я, – что между мной, Мариной и Натальей образуется непонятный треугольник. Михаил Ильич застает свою младшую дочь в пикантной ситуации и вида не подает. Такое ощущение, что старшие Антоновы пустили ситуацию на самотек: как все сложится, так тому и быть! А я еще не готов к ответу, я еще не решил, кого из сестер повести в ЗАГС. Вчера я склонялся к Марине, а сегодня мое сердце безраздельно принадлежит Наталье».
Не успел Антонов выйти, как в библиотеку пришел Анатолий Седов. Увидев нас, он остановился в дверях, помедлил секунду и сделал шаг вперед.
– Здравствуйте, – не совсем уверенным тоном сказал учитель.
Антонов, буркнув что-то нечленораздельное, обошел Седова и скрылся в дверях.
Я поздоровался с учителем за руку. Наталья, не обращая на него внимания, подошла к зеркалу, стала приводить прическу в порядок.
– Я пришел журнал вернуть, – сказал Седов.
– Хорошо, Анатолий Сергеевич, положите на стол, я спишу его с вашего формуляра.
Учитель хотел еще что-то сказать, но Наталья как стояла, так и осталась стоять к нему спиной, всем своим видом показывая, что не настроена на общение.
– Потом зайду, – сказал он, обращаясь ко мне, – сейчас время поджимает.
Он оставил журнал и вышел.
«Библиотекарь на рабочем месте не может так демонстративно игнорировать читателя. Эта сценка разыграна Натальей специально для меня, чтобы я голову не ломал: был между ней и Седовым конфликт или нет. Конфликт был, и отголоски его не утихли до сих пор. Это конфликт не учителя и ученицы, не библиотекаря и читателя, а мужчины и женщины. Что за отношения между ними были? Я-то полагал, что Наташа – невинное дитя, но, видно, ошибался».
Наталья повернулась ко мне. Визит учителя испортил ей настроение. Мы оба не знали, что дальше делать. Продолжать так резко вспыхнувшие ласки – как-то уже не то, а говорить вроде не о чем. Не возвращаться же к теме колготок?
По коридору раздался топот детских ног.
– Школьники, – сказала Наталья. – Это надолго.
– Да я уже понял, что надолго. – Я попрощался и пошел на работу.
«Не библиотека, а какой-то проходной двор, – размышлял я по пути в РОВД. – Пять минут нельзя одним побыть. Такое славное начало, и на тебе – папаша пришел! Сам, что ли, не может вечером в магазин зайти? Потом учитель приперся».
Я остановился, посмотрел на стенд с заповедями «Морального кодекса строителя коммунизма».
«А ведь я ревную ее, – отчетливо понял я. – Мне неприятна сама мысль, что между ней и Седовым могли быть интимные отношения».
– Изучаешь? – проходя мимо, спросил замполит. – Молодец! Комсомолец тоже должен знать «Моральный кодекс».
Вечером явилась Марина.
– Ты сразу не мог объяснить, что эти колготки вовсе никакой не подарок? – обрушилась она с упреками. – Я дурочкой себя чувствую, мне людям в глаза стыдно смотреть, а это, оказывается, «торпеда», предупреждение. Почему мне папа должен все объяснять, когда ты есть?
Марина подошла, обняла меня.
– Дай слово, что в другой раз заранее мне все разъяснишь, чтобы я с ума не сходила. Скажи, эти колготки правда стоят пятьдесят рублей?
– Марина, мне их за госцену отдали, за десятку. Чего вы все Ингу слушаете? Она вам еще не такой лапши на уши навешает.
– Что у тебя с губой? – присмотрелась она.
– Целовался с одной чувихой – темперамент из нее так и брызгал! Видишь, губу прикусила.
– Я тебя серьезно спрашиваю!
– А я серьезно отвечаю: автобус резко затормозил, мужик, что впереди меня стоял, головой прямо в лицо мне въехал. Я думал, уже все прошло. В воскресенье это было.
– Я тебе сейчас все вылечу! – Она нежно-нежно поцеловала меня.
Перед сном, выждав удобный момент, я спросил:
– Марина, а что между Наташкой и учителем Седовым было?
– А тебе-то какое дело? – не задумываясь, ответила она.
– Большой секрет, что ли? У тебя от меня есть секреты?
– Секретов нет. Между ними ничего не было.
Акции Марины на моей внутренней бирже резко пошли вниз. Чего врать-то на ровном месте? Нехорошо с мелкой лжи начинать выстраивать отношения.
На другой день я вызвал на разговор Антонова Михаила.
– У тебя ко мне серьезное дело? – хмуро спросил он. – Тогда пошли прогуляемся вдоль Иланки.
Проулком мы вышли за огороды на берег реки. Был тихий осенний вечер. Нежаркое солнце ярко светило, на небе не было ни облачка. На другом берегу Иланки паслось стадо. Женщины, человек шесть, неизвестно зачем собрались у кромки воды. Если бы события происходили лет двадцать назад, то я бы подумал, что они пришли полоскать белье.
Я рассказал Антонову, как его приятель Кусакин умер у меня на руках.