вет, его тело двигается волнообразно (ундулирует), ему также нужен гибкий скелет – и поэтому у ската вместо костей хрящи. Пищевод у человека должен расширяться, чтобы пропускать пищу и не страдать от ее выступающих частей – и поэтому пищевод эластичен и одновременно снабжен мышцами. Пенис мужчины должен быть способен и расслабляться, и вытягиваться, наливаясь пневмой, и поэтому этот орган составлен из подходящего вещества. Все перечисленное – примеры условной необходимости, определяющей свойства какой-либо однородной части.
С надгортанником дело обстоит иначе. Аристотель замечает, что шея устроена не слишком рационально. Поскольку гортань и трахея расположены непосредственно спереди пищевода, животные могут задохнуться, подавившись пищей. Формируя млекопитающих, природа обошла это затруднение: сконструировала “крышку” для гортани – надгортанник, который во время глотания закрывается. Но у птиц и рептилий надгортанника нет. Почему? Аристотель отвечает: мясо и кожа этих животных “сухие”, и “не может быть подвижной часть, составленная из подобного мяса и подобной кожи”. Впрочем, птицам и пресмыкающимся природа предложила другое решение: сокращение гортани при необходимости[74].
Аристотель обычно уверен в собственных знаниях относительно функций тех или иных органов. Однако селезенка представляет для него загадку. Ученый небезосновательно считает, что она не жизненно важна. Аристотель знает, что у многих животных с кровью селезенка мала, и думает, что у иных ее вовсе нет. Поэтому он считает вероятным, что этот орган появился в противовес печени (вообще-то Аристотелю нравится объединять органы в пары по сторонам от основной оси тела), что селезенка помогает печени переваривать пищу или способствует “подвешиванию” кровеносных сосудов к органам. Но ученый отзывается о селезенке как о необязательном органе, которому природа нашла иное, не особенно важное, применение[75].
Конечно, не все отходы жизнедеятельности бесполезны. Аристотель относил к ним и желчь. И шел в этом случае против общего мнения. Греки использовали для гадания желчные пузыри жертвенных животных. Более рационально мыслящие натурфилософы выдвигали гипотезу, что желчный пузырь может быть органом чувств. Гиппократики и Платон считали, что желчь появляется при различных заболеваниях. Аристотель это отрицает и, приводя данные сравнительной анатомии (у одних животных есть желчный пузырь, а у других нет), утверждает, что желчь – это некое образующееся в печени выделение из крови. Это выделение изливается в кишечник, и в целом оно бесполезно: “Иногда природа обращает в пользу даже выделения; однако поэтому не следует всюду искать цель, но раз некоторые вещи обладают такими-то свойствами, из этого по необходимости возникает многое другое”[76].
Когда Аристотель делает вскрытия и анализирует увиденное, он ступает на скользкую дорожку. Над ним высятся телеологические горы Платона, а под ним разверзлась бездна безжалостного материализма натурфилософов. Аристотель, понимая, что все это нельзя игнорировать, рассматривает каждую часть последовательно и признает первенство то за функциональными целями, то за физиологией, а часто (и в этом его большая заслуга) обращается к их малозаметному взаимодействию. Тем не менее по мере чтения трактата “О частях животных” становится ясно, что за объяснениями, проистекающими из аристотелевских четырех причин, лежит совершенно иной ряд принципов, которые правильнее причислить к экономическим, а не к телеологическим и не к материальным.
Зевс создал человека, Афина – дом, Посейдон – быка. Они просят Мома, бога насмешки, выступить судьей и решить, чье творение лучше. Мом громит всех. По Эзопу, у человека “нет в груди дверцы, чтоб в сердце были тайные видны чувства”, у дома “нет крепких колес и нельзя в нем укатить, куда хочешь, и от дурных соседей без труда скрыться”, а бык плох тем, что “бычий глаз от бычьего далек рога и быку не увидать, куда бьет он”. Раздраженный Зевс, потративший на сотворение человека порядочно времени, изгоняет Мома с Олимпа.
В трактате “О частях животных” Аристотель пересказывает сюжет, но в его версии Мом выдвигает предположение, что у быка рога должны быть на плечах, поскольку это наиболее эффективно. Аристотель окорачивает своего персонажа: “Непроницателен Мом, раз он делает такой упрек”. Мому следовало бы поискать информацию о силе и направлении удара бычьих рогов. К тому же, если бы рога находились на плечах или где-либо еще, они мешали бы животному двигаться. Так что они именно там, где должны быть: на голове.
Это классический телеологический довод к условной необходимости. Рога нужны для защиты, и поэтому они помещаются в самой подходящей точке тела, пусть и подвержены другим функциональным ограничениям. Аристотель прибавляет детали: о прочности рогов, о том, что у оленя они сплошные, а у быка полые, зато укреплены в основании, и т. д. Такие рассуждения настолько адаптационистские, насколько это возможно. И снова мы ждем, что Аристотель, приступая к объяснению того, почему у большинства животных нет рогов, покажет: образ жизни одних требует рогов, а других – не требует. Однако вместо этого Аристотель вводит ряд дополнительных закономерностей, связанных с телесной экономикой.
В “Политике” Аристотель отмечает, что жизнь домохозяйства сводится к управлению (кто кому подчиняется), а также к экономике (как приобретаются и распределяются материальные блага). Аристотель – за естественный порядок вещей. Существует иерархия: хозяин дома, его жена, дети, рабы, скот. Есть (или должно существовать) природный предел богатству. Стагирит крайне отрицательно относится к случаям, когда кто-либо получает деньги сверх необходимого: перепродажа неестественна, ростовщичество отвратительно. В этом смысле Аристотель похож на интеллектуала, презирающего буржуа. Тон философа похож на тон кембриджских преподавателей 40-х гг. (вспоминаешь Фрэнка Реймонда Ливиса): непререкаемый, нравоучительный, пуританский.
Аристотель, размышляя о домашнем хозяйстве, приводит примеры из мира животных. А когда пишет о животных, то приводит примеры из экономики: “Природа всегда предоставляет каждую вещь тем, кто может ее использовать”. Или: “Природа ничего излишнего и напрасного не делает”. Или: “Что природа отнимает в одном месте, то отдает другим частям”. Или: “Где есть возможность пользоваться двумя инструментами для двух дел, причем один не мешает другому, там природа никогда не поступает, как кузнечных дел мастер, изготовляя ради дешевизны вертел-подсвечник, но только там, где не представляется возможности, она употребляет одну и ту же вещь для многих целей”. Аристотелю нужны эти принципы, чтобы его телеологические объяснения имели смысл. Однако в его планы не входит их доказательство: это аксиомы. Гераклит сказал: “Природа любит скрываться”. Но не от Аристотеля! Он пишет о природе так, будто она владеет таверной по соседству.
Аристотель двояко оценивает рога у животных. Конечно, рога нужны для защиты. С другой стороны, можно обойтись и без рогов, а в ряде случаев они даже мешают. Аристотеля впечатляет, что самцы оленя ежегодно сбрасывают рога. И мне кажется, что он ни разу не наблюдал за этими копытными. Он рассказывает о применении рогов для защиты от хищников (об этом ему могли рассказать охотники), но не упоминает, что рога нужны самцам для конкуренции за самок. Возможно, он никогда не видел, как сражаются олени[77].
Тот факт, что рога не очень полезны, отражен в их происхождении. Когда животные “строят” из питательных веществ тело, они сначала создают наиболее важные для жизни органы, используя питание высшего качества, а если остались “строительные материалы”, то тратят их на менее важные органы. У аристотелевского рачительного хозяина после семейного обеда остается немного костей. Эти кости наш персонаж бросает полудикой кошке, развалившейся под дверью. Вообще-то кошка скорее надоедливый вредитель и дома ее держать не хочется, но она нравится детям, да и мышей ловит. Рога – как кошки: обходятся дешево, но толку от них мало.
Elaphos Аристотеля – благородный олень (Cervus elaphus)
Так почему рога есть не у всех животных? Аристотель дает два ответа. Один вполне согласуется с образом рачительного хозяина: у животных, как правило, не бывает “лишних” органов. Стагирит отмечает, что животных могут защищать их большой размер, высокая скорость, рога, бивни или клыки. Но если у существа уже есть одно средство защиты, второе ему не нужно, поскольку природа не делает “ничего напрасного или излишнего”.
Здесь действует иной экономический принцип. В “Истории животных” Аристотель выявляет целую систему ассоциированных признаков живородящих четвероногих (млекопитающих), в т. ч. тот факт, что рогатые жвачные животные имеют неодинаковый набор зубов в верхней и нижней челюсти, а безрогие (например, лошади) – одинаковый. Рога и зубы должны быть прочными, и поэтому они большей частью из землистого вещества. Аристотель предполагает, что между рогами и зубами есть своеобразный баланс: организм может получить либо рога, либо полный комплект зубов, но не то и другое сразу, поскольку “что природа отнимает в одном месте, то отдает другим частям”[78]. Он с особой тщательностью применяет принцип распределения ресурсов. Аристотель замечает, что рога крупных животных непропорционально велики по сравнению с рогами мелких, таких как газель-доркас (самое мелкое из известных ему жвачных). Ученый объясняет эту закономерность тем, что у крупных жвачных в пересчете на массу тела остается больше излишков землистого вещества. Соответственно, первые могут больше потратить на рога. Он затрагивает одну из важнейших закономерностей, демонстрируемых живыми организмами – и до сих пор труднообъяснимую