м временем леди Эшбрук продолжала точно следовать своему распорядку, от которого ни на йоту не отступала всю тревожную неделю. Во второй половине дня она вышла в сквер и, когда Хамфри по обыкновению отправился за газетой, помахала ему солнечным зонтиком, как махала и другим знакомым. Прогуливалась по аллее она немного дольше, чем в предыдущие дни, сидела на скамье немного меньше, а зонтик над головой держала более твердой рукой. Но в остальном все было как всегда — только в начале вечера к ней явился ее поверенный, которому Хамфри по ее просьбе позвонил.
В половине седьмого, когда Кейт вернулась из больницы, Поль со службы, а Селия — от маленького сына, они все собрались в гостиной Поля. Гостиная, как и у Кейт, была по-старинному отделена перегородкой от второй комнаты, где Поль устроил кабинет. Обставлена она была по-мужски аскетично и скудно, а вернее мужчиной, лишенным вкуса к уюту и потребности в нем. Дорогой на вид письменный стол он скорее всего купил по настоянию какой-нибудь женщины. Хамфри, войдя вслед за остальными тремя, заинтересовался картинами, написанными в манере, близкой к неоэкспрессионизму. Художник был, по-видимому, дилетантом, но талантливым. Он спросил у Поля, кто их написал. Селия. Хамфри несколько секунд смотрел на Селию, а потом выразил надежду, что она будет и дальше заниматься живописью.
— Почему бы и нет? — сказала она с полным спокойствием и тем же невозмутимым тоном спросила: — А вы понимаете в картинах?
— На своем веку я их повидал не так уж мало, — скромно ответил Хамфри.
Кейт взглянула на него с дружеской насмешкой. Как-то она сказала ему, что он кутается в безвестность, как в теплое пальто. Хамфри ничего не имел против. Он не собирался менять свой стиль, а как только все они заговорили о леди Эшбрук, его заразило и согрело чувство, царившее в комнате. Все они были здоровыми и, если не считать его самого, молодыми деятельными людьми в самом расцвете сил. А здоровые люди испытывают чисто физическую радость оттого, что кому-то становится лучше. Им нередко приходится смиряться со зрелищем болезней, но когда кто-нибудь выздоравливает, они ощущают себя частью общечеловеческого союза. Если кто-то вырвется из хватки смерти, это уже победа. Хамфри не притворялся перед собой, будто людей, как здоровых, так и нет, особенно удручает известие о чьей-то смерти, но порой они ощущают тихую товарищескую радость при известии о том, что кто-то поправляется. Однако в гостиной Поля в этот вечер царило более сложное чувство. Их радость не была просто тихой и товарищеской: им словно бы казалось, что леди Эшбрук им очень близка — как родственница, которую они любили в детстве.
Странно, размышлял Хамфри: они питают к старухе больше симпатии и уважения, чем он сам. А может быть, и не так уж это странно. Именно холодные, никому ничего не дающие люди часто внушают наибольшую преданность. Определенный вид ледяной сдержанности, свойственный, в частности, леди Эшбрук, почему-то вызывает почтение, трепет и совершенно нелогичное желание возводить носителей этого качества на пьедестал. Если говорить о нравственных достоинствах, то Кейт, с точки зрения Хамфри, стоила в сотни раз больше леди Эшбрук, но он не сомневался, что, окажись в том же положении Кейт, ей не досталась бы и сотой доли того преданного внимания, каким была сейчас окружена себялюбивая старуха. Провидение распорядилось тут совсем уж нелепо, что, впрочем, провидению весьма свойственно. А Кейт вкладывала в обсуждение их планов куда больше энтузиазма, чем все остальные, да и искренности тоже.
Что можно устроить? Для шумных празднований леди Эшбрук слишком стара. Вряд ли у нее достанет сил поехать в ресторан. Да и в любом случае Хамфри не был уверен, что она на это согласится. Устроить в честь нее небольшой прием?
— Но только чтобы не вышло, как с бриджем в воскресенье! — сказала Кейт. — Я слышала, это было ужасно. — Она улыбнулась Хамфри, единственному, кто мог ей об этом сообщить.
— Это было не слишком своевременно, — уточнил Поль. — Ланселот Лоузби, по-видимому, считает, что все люди лишены нервов. — У него имелись свои причины. — Селия сказала это с обычной своей рассудочностью, словно была совершенно невосприимчива к чарам Лоузби.
Однако теперь нервы успокоились. И уже незачем ходить на цыпочках, решили все. Возможно, она будет даже рада убедиться, что все за нее рады. Но где это устроить? У нее? Нет, ничего не выйдет. Она не захочет.
— Можно у меня, — с некоторым колебанием сказала Кейт. — Или это для нее далеко?
Нет — ведь она почти каждый день проходит по аллее в сквере почти до самого дома Кейт. Или кто-нибудь ее подвезет.
— Но, правда, — добавила Кейт уже без колебаний, хотя и выдавая их причину, — она ко мне не слишком благоволит.
— Не думаю, чтобы это ее обеспокоило. — Хамфри счел, что они слишком уж оберегают щепетильность леди Эшбрук. — Она никогда не страдала особой деликатностью. Деликатностью сердца, имею я в виду. Возможно, вы это замечали.
— Меня она как будто терпит. — Селия сказала это без всякого тщеславия, а только с легким удивлением. — Я никогда не могла понять почему.
— Для вас это лишние хлопоты. А вам и без того их хватает, — сказал Хамфри, повернувшись к Кейт.
— Ерунда. Это я могу устроить левой рукой, с завязанными глазами.
Они заспорили, но и у Поля и у Хамфри хозяйство велось по-холостяцки, а Селия жила слишком далеко.
— Это потребует денег. Из своих вы ни пенса тратить не должны! — Хамфри редко говорил с Кейт таким категоричным тоном.
— У меня вполне хватит.
Но они запротестовали. Поль сказал, что оплатит все он. Они знали, что свободных денег у него больше, чем у них, — и солидное жалованье в банке и собственное состояние.
А какой день выбрать? После воскресенья? В начале следующей недели? Или даже прямо в понедельник? Кого пригласить? Кейт была тверда, решительна, весела. Все колебания кончились. Не следует слишком ошеломлять старушку — они четверо и те знакомые, которые ей, по-видимому, более или менее приятны. И ее доктор. Но никого из живущих поблизости именитых реликвий 20-х годов, хотя леди Эшбрук, подумал Хамфри, возможно, была бы не прочь позлорадствовать на их счет, не сомневаясь, что они почувствуют разочарование, увидев ее еще живой. Затем Кейт объявила:
— Я приглашу Сьюзен Теркилл. И ее мерзкого отца.
— Сьюзен? — растерянно переспросил Хамфри. — Но я бы не сказал…
Он не мог сослаться на то, что услышал утром, однако и Поль и Селия прекрасно догадались, как вел себя Лоузби. Все трое чувствовали, что Кейт перегибает палку. Тем не менее она стояла на своем.
— Ей это может пойти на пользу, — сказала она.
— Жизнь все-таки не площадка для моральной гимнастики. — Хамфри рассердился на нее.
— Пусть посмотрит правде в глаза. И вообще заранее ничего знать нельзя.
Кейт словно утратила обычную практичность, не то затаив слабую надежду, не то что-то замыслив. Потом она сказала, что пригласит Алека Лурию.
— Леди Эшбрук его не выносит, — возразил Поль.
— И пусть. Это ей может пойти на пользу! — Она взглянула на Хамфри с вызывающей улыбкой. — Ему это будет приятно, и он придаст вечеру тон. Кроме того, он мне нравится и я хочу его позвать. Вовсе не обязательно делать все по обычаю леди Эшбрук. Ей придется привыкнуть и к нашим обычаям.
На этом энергичном возгласе Кейт разговор закончился. Собственно говоря, на душе у них было и радостно и спокойно. Речь шла о мелочах, о самых простых прозаических приготовлениях, но их сплачивало общее настроение, согревало ощущение товарищества, словно они объединяли усилия ради какой-то более значительной цели.
В понедельник вечером у Лефроев леди Эшбрук была сама любезность. Ее сопровождал Поль, и она пожелала отправиться туда пешком: медленно, но держа спину совершенно прямо, она перешла площадь, а затем прошла почти до конца противоположной стороны. Хотя там не было никакой тени, она не раскрыла зонтик, а держала его в затянутой белой перчаткой руке, как на званом чаепитии в саду, игнорируя и солнце и прочие неудобства. Почти без едкости в голосе она предупредила Поля (такого тона он у нее еще никогда не слышал), что они должны прийти точно в шесть часов двадцать пять минут.
— Когда в вашу честь устраивают прием, следует приходить на пять минут раньше назначенного времени. — Затем она продолжала: — Надо признать, это очень предупредительно с их стороны. Полагаю, мне отведена роль почетного гостя. Хотя это несколько смешно. По-видимому, только потому, что я осталась в живых. Но, согласитесь, в мире, кроме меня, в живых осталось еще много людей.
Встретила их не Кейт, а Монти Лефрой, который уже ждал в дверях. Он торжественно ее приветствовал.
— Очень рад видеть вас у себя, леди Эшбрук, — сказал он, приподнимая и разводя руки напыщенным жестом. Держался он столь же величаво, как и Алек Лурия, хотя мало кто признал бы за ним право на это. Он стоял с таким видом, словно не сомневался, что его должен узнать всякий.
— Так любезно с вашей стороны пригласить меня, мистер Лефрой!
«Какая вежливость!» — подумал Поль, которому доводилось выслушивать ее мнение о Монти.
Они шли рядом с ней по лестнице, потому что она не пожелала, чтобы ее поддерживали. Кейт раздвинула складные двери, и ее гостиная стала такой же длинной, как у леди Эшбрук.
— Как поживаете, миссис Лефрой? — Леди Эшбрук наклонила голову. — Я как раз говорила вашему мужу, что вы очень любезны.
Кейт неуверенно улыбнулась и сказала, что хотела бы, пока не пришли остальные гости, усадить леди Эшбрук в кресло в дальнем конце комнаты. Там за окном виднелся ясень, росший в садике Лефроев.
— Селия, дорогая моя! — позвала старуха звучным голосом и подставила ей щеку.
Алек Лурия был встречен не столь ласково.
— Профессор Лурия, если не ошибаюсь?
Сьюзен Теркилл, расстроенная, замкнувшаяся в себе, держалась в стороне от леди Эшбрук. Но Хамфри с удивлением подумал, что выглядит она далеко не такой измученной, как в прошлый раз, когда он видел ее тут. Она разговаривала, хотя и не улыбалась, с одним из молодых людей, и Хамфри впервые заметил, что она действительно очень хорошенькая. Она вошла с отцом, и сторонние наблюдатели получили возможность любоваться, как Том Теркилл и Монти Лефрой соперничают, стараясь монополизировать леди Эшбрук. Однако ни тому, ни другому это не удавалось. Она взглядом подозвала к себе Хамфри и Поля.