Том Теркилл вскоре сам стал притягательным центром. Несмотря на то, что о нем писалось, а может быть, как раз благодаря этому молодежь собралась вокруг него. Он, казалось, ничем не был озабочен и блистал куда больше, чем в разговоре с глазу на глаз. Хамфри признал про себя, что Теркилл безусловно обладает качествами, которые присущи кинозвездам.
Поль заказал много спиртных напитков, но пили для лондонского званого вечера мало. По чистой случайности большинство присутствующих предпочитало от них воздерживаться: Монти — оберегая свое драгоценное здоровье, Лурия — по давней привычке, молодежь — потому что у нее были другие обычаи, так что Хамфри на этом фоне выглядел чуть ли не горьким пьяницей. Тем не менее вечер удался, а из-за дальнейшего надолго сохранился в памяти многих из бывших там.
Настроение леди Эшбрук нисколько не было омрачено присутствием тех, кого она не одобряла или презирала, — Теркиллов и этого еврейского субъекта, которого так почтительно слушают. Всю свою жизнь она умела не замечать им подобных. Раздражало ее общество сверстников и сверстниц — особенно дам, которые пользовались успехом в дни ее собственной юности. Они были напоминанием о неизбежности смерти. Но тут никто не вызывал у нее подобных мыслей. Динозавров не приглашать! Так решили Поль и Кейт, и их не пригласили. Как заметил Поль после конца их совещания, одного динозавра более чем достаточно.
Итак, Том Теркилл был центром кружка восхищающихся или любопытствующих (одно, впрочем, не исключало другого), Лурия вел глубокомысленный разговор с Монти Лефроем, леди Эшбрук весело беседовала со своими приятелями, и все были довольны. И — совсем уже редкость, как мог засвидетельствовать Хамфри, — леди Эшбрук даже предалась воспоминаниям, что не было у нее в привычках, поскольку прошлое, по ее мнению, принадлежало прошлому. Она заговорила о том, как в 900-х годах проводили время гости, приглашенные на несколько дней в чей-нибудь загородный дом.
— Я замечаю, — сказала она Полю, — что вы и ваши друзья всегда называете всех по имени.
— Чаще всего, — ответил Поль.
— С места в карьер.
— И даже раньше.
— В дни моей молодости этого еще не было, — сказала она. — Да и в ваше время тоже, Хамфри.
— Только-только начинало входить в моду.
— Трудно придумать что-нибудь более жуткое, чем эти поездки за город в конце недели. Они были невообразимо нудными. Сойти к завтраку в столовую значило обязательно наткнуться на поразительно нудных молодых людей — может быть, это моя фантазия, но, по-моему, воротнички у них всегда упирались в подбородки и они говорили друг другу: «Думаете пройтись, Постлуэйт?» — «Неплохая мысль, Катбертсон». И до конца своих дней они иначе друг друга не называли.
Леди Эшбрук с блеском передразнила манеру речи, когда-то принятую в кругах английской аристократии. Сама она вопреки мнению своих молодых знакомых сохранила от этой манеры только кое-какие интонации. Но Поль думал о другом. Раз она так склонна замечать современные обычаи, ей не следовало бы называть Кейт, с которой она хорошо знакома, «миссис Лефрой». Однако леди Эшбрук, хотя она строго соблюдала все правила вежливости и позаботилась о том, чтобы явиться точно в назначенное время, никогда не обладала ни малейшей деликатностью сердца, как назвал это Хамфри.
Леди Эшбрук была в прекрасном настроении. И большинство присутствующих тоже. В полную противоположность тому злосчастному воскресенью. Подоплека этого была проста. Все здесь, кроме двоих-троих, у кого были собственные тревоги, глядели на величественную старуху в кресле без тягостного чувства, потому что ничто не тяготило ее.
Несмотря на жару, гости, словно пчелы, роились в дальней части комнаты, в нескольких шагах от кресел Тома Теркилла и леди Эшбрук. Температура повысилась, а с ней усилилось жужжание голосов. В общем шуме Селия смогла тихо поговорить с Хамфри так, что ему не пришлось покидать своего поста возле старухи.
— Получилось очень неплохо, — сказала она.
— Я рад, что мы это устроили, — ответил Хамфри.
Монти Лефрой, циркулировавший теперь по гостиной со снисходительным достоинством человека, уверенного во всеобщем почтении, их услышал. Своим красивым, звучным, хорошо поставленным голосом он сообщил им:
— Вы абсолютно правы. Я очень-очень рад, что мы это устроили. Я очень рад, что мы устроили это.
— Все сделала одна Кейт, — сказала Селия самым отчужденным своим тоном. Самолюбование действовало на нее не более, чем расчетливое обаяние.
— Она удивительная женщина! — Монти сказал это невозмутимо, как бы давая Кейт свое благословение. — Она всегда служила мне поддержкой. Больной поддержкой.
— Неужели? — Отчуждение в голосе Селии стало ледяным.
— Вы проповедуете давно обращенному, дорогая моя. — Монти вновь благословил Кейт. — Просто не знаю, что бы я делал без нее. — Он обратился к Хамфри и к другой теме: — Я беседовал с вашим другом Лурией. Очень умный человек. Я объяснил ему, что для решения любой трудной задачи необходимо иметь возможность не думать ни о чем другом, буквально ни о чем другом, по сорок минут в день. Казалось бы, немного, сказал я, но за всю интеллектуальную историю человечества наберется очень-очень мало людей, которым это удавалось. Крайне утомительно. И я замечаю, что с возрастом это становится все более утомительным. И повергает в сон. Я сплю днем и ночью. Да, днем и ночью.
— А вы решили свою задачу? — Селия задала свой вопрос без всякого выражения, но отнюдь не невинно.
— Увидим. Увидим. Я думаю вскоре приступить к работе над моей книгой.
— И сколько времени она потребует? — Еще один вопрос без всякого выражения.
— Несколько лет. Тут спешка может только повредить. Книга будет очень короткой. Страниц двести. А если удастся, то и меньше. Чем короче, тем лучше. Я хочу изложить все, что мной продумано.
И, словно благословив их, он пошел дальше. Хамфри не принимал участия в этом разговоре. Он заметил, что Селия смотрит на него как будто с жалостью. То, что она затем сказала, словно ни с чем не было связано, словно случайно, вот сейчас пришло ей в голову. Она просто осведомилась:
— Вы хотите, чтобы что-то случилось? Так что именно? — Она смотрела на него ясными глазами, спокойно и дружески.
— В каком смысле — случилось?
— В том смысле, что вам недостаточно только сидеть и ждать, ведь правда?
Она была немногим старше его дочери, и подобный вопрос мог показаться наглым.
Но он его так не принял. Ему показалось, что она знает ответ. Однако она вряд ли ждала от него ответа сейчас. Впрочем, даже разговаривай они наедине, скрытность и подозрительность помешали бы ему быть честным до конца. А потому он сказал:
— Я далеко вперед не заглядываю. Старый рецепт Сиднея Смита, как сохранить хорошее расположение духа: за завтраком не заглядывайте дальше обеда. Очень облегчает жизнь.
— Но всегда же это вас удовлетворять не будет, ведь правда? Меня бы это не удовлетворило…
Он сразу же воспользовался возможностью уклониться от разговора о себе.
— Значит, вы хотите, чтобы что-то случилось? Что же именно?
— Если бы я знала! — Она смотрела на него с полной искренностью, открыто, ничего не требуя. — Нет, я не чувствую себя несчастной. Я не склонна к депрессиям. Поль — пожалуй, но не я. Возможно, это придало бы энергии. Вот мне кажется, я хотела бы написать несколько по-настоящему хороших картин… Но нет, мне не хватает увлеченности.
— Но вы ведь снова выйдете замуж?
— Знаете, я не уверена. Мне даже и тут не хватает увлеченности. — Она сказала это со странной детской улыбкой. Она цитировала себя и смеялась над собой. — Прошлое мое замужество не слишком мне удалось, верно? И со мной не так просто ужиться.
— Ну, послушайте! Поль женится на вас хоть завтра.
— Конечно. Если решит, что я этого хочу или что мне это нужно. Поль — человек долга. Только я боюсь, что это будет плохо для него.
— Но вы же его любите? — Хамфри заметил, что говорит так свободно, словно они с Селией были когда-то мужем и женой.
— О да, я его очень люблю. Гораздо больше, чем он меня. Но я не убеждена, что мне подойдет образ жизни, который придется вести его жене. Что бы он ни говорил, а он создан для большой игры. Он может искренне верить, будто сумеет уклониться от нее, но я твердо знаю, что другого пути у него нет. А эту его будущую жизнь мне делить не под силу. Я вся сожмусь. Наши отношения — это одно, но ему скоро понадобится хозяйка дома. А на это я не гожусь. Это не для меня.
— Вы к себе несправедливы.
— Не думаю.
— Я бы сказал, что решать это должен он.
Она не искала утешения, и он не стал ее больше разуверять. По-видимому, со своими трудностями она вполне справлялась сама.
Шум вокруг стал громче. Леди Эшбрук улыбалась самой надменной своей улыбкой — возможно, после особенно злокозненного сарказма, — и все вокруг ей аплодировали. Селия посмотрела Хамфри прямо в лицо и повторила просто, без малейшей иронии:
— Все получилось очень неплохо.
Примерно час спустя Хамфри шел через площадь к своему дому рядом с Алеком Лурией. Разговаривая с Селией, Хамфри высказал стоический совет не заглядывать далеко вперед, но сам он был не слишком склонен ему следовать. Лурия заметил, что не раз слышал, как Монти Лефроя называли затворником, но в обществе, которое они сейчас покинули, он затворником отнюдь не выглядел. Было любопытно наблюдать, как он расхаживает по своей гостиной, распуская хвост.
Не заглядывать далеко вперед, возможно, и хорошо, но у Хамфри ничего не выходило. На Монти он смотрел отнюдь не столь отвлеченным взглядом и, наблюдая за ним, начинал мечтать о будущем и даже строил планы.
— …распуская хвост. Явная мания величия. Например, как он откидывает голову — вы, наверное, замечали такое движение у тех, кто ею страдает?
— Может быть, — пробормотал Хамфри.
— С другой стороны, — задумчиво продолжал Лурия, — он ведь не вовсе пустое место. Что-то в нем прежде было. Вероятно, его считали многообещающим. А это не так уж приятно, если люди говорят вам, что вы способны на чудеса, а потом требуют их от вас. Среди моих школьных товарищей это было своего рода профессиональным заболеванием. Еще один рок, преследующий евреев. Он-то, конечно, не еврей — во всяком случае, не похоже, — но я мог бы показать вам немало таких, как он, в Гринвич-Виллидже, когда они еще там жили.