Мария рядом с ним опять перекрестилась. И только гораздо позже, когда уже приехали врачи, Хамфри понял, что смотрел на рукоятку молотка, который вместе с другими инструментами для мелких починок всегда лежал в ящике рядом с креслом леди Эшбрук. Молоток, пробив череп, ушел в мозг, и над головой загибались только рожки гвоздодера.
Хамфри все еще не мог пошевелиться. Наконец он заговорил.
— Ну… — сказал он Марии, употребив самое расплывчатое из всех многозначных междометий. — Ну, помочь мы ничем не можем, Я сейчас позвоню.
Несмотря на кавардак, телефонный аппарат остался на месте, как и карточка с телефонными номерами друзей леди Эшбрук, как и ежедневник для записи деловых встреч и приглашений, открытый на июле. Машинально Хамфри прочел в графе 30 июля: «Теркилл, Итонская площадь, 36, час дня». Это приглашение она приняла.
Номера полицейского участка на карточке не было, но Хамфри его вспомнил. Он сказал дежурному:
— Говорит Хамфри Ли. Я бывал у вас. Я звоню с Эйлстоунской площади, из дома номер семьдесят два. Из дома леди Эшбрук. Она убита… Да-да, не умерла, а убита. Вы сообщите немедленно? Да, никаких сомнений… По меньшей мере сутки.
А когда Хамфри узнал об этом? Несколько минут назад, ответил Хамфри терпеливо, давно свыкнувшись с такими формальностями. Он был близким другом покойной, и ее приходящая прислуга прибежала к нему. Эта прислуга — иностранка? Да, ответил Хамфри, и в трубке послышался удовлетворенный возглас. Им звонили в семь сорок шесть, но они не разобрали адреса. Патрульная машина как раз пытается его установить.
— Сообщите им, — распорядился Хамфри. Любое действие было лучше бездействия. — Я останусь здесь. И пришлите еще кого-нибудь. С этим необходимо разобраться как можно скорее.
— Я понял, сэр. — Сработала привычка подчиняться: Хамфри, сам того не заметив, заговорил своим прежним служебным тоном. — Скверное дело. Сержант будет у вас через пять минут.
В ожидании Хамфри решил позвонить доктору Перримену. Конечно, скоро явится полицейский врач, но присутствие ее врача не помешает. Перримен уехал к больному, однако секретарша обещала связаться с ним по радиотелефону.
— Передайте, что это не срочно. Она умерла. Но когда он освободится, я полагаю, он захочет взглянуть на нее.
Полицейский пришел меньше чем через пять минут. Хамфри встретил его за дверями гостиной. Это был высокий молодой человек, красивый, с уверенными движениями. Он назвал себя — сержант уголовной полиции, но фамилию Хамфри не разобрал. Полицейский предупредил Марию, которая стояла на лестнице рядом с Хамфри, что он должен будет задать ей несколько вопросов. Затем они с Хамфри вошли в разгромленную комнату. В первый момент сержант выругался, но когда Хамфри сказал: «Вот она», молодой человек посмотрел и умолк. Молчал он так долго, что Хамфри заговорил было сам, но тут же оборвал фразу — сержант сдерживал рвотные спазмы.
Первый взгляд на этот деревянный нарост вызвал тошноту и у Хамфри, который при всей своей нервной чуткости физической брезгливостью не отличался, а во время войны видел много разорванных на куски человеческих тел. И даже эти кровавые лоскутья были не так страшны, как разорванный надвое труп его приятеля: голова и туловище по пояс отлетели в одну сторону, а остальное — в другую… Как многие его сверстники, в этом отношении он загрубел. Тем не менее когда он увидел голову старухи, ему пришлось употребить всю свою волю, чтобы обрести клиническое хладнокровие. Этот молодой человек, несомненно, видел трупы — людей, погибших в автомобильных катастрофах, самоубийц или даже одну-две жертвы убийств, — но такого зрелища он не выдержал и судорожно сглатывал. Хамфри сказал;
— Выйдемте.
В коридоре сержант попытался призвать на помощь служебную выдержку. Хамфри спросил, как его фамилия, опять не расслышал, а потом она затерялась среди фамилий множества полицейских, которые ему вскоре пришлось услышать. Возможно, фамилия сержанта была Робинсон. Голос у него срывался, но он произнес обычную формулу:
— Здесь ничего нельзя трогать.
— Я понимаю, — сказал Хамфри.
— А вы или она тут что-нибудь уже трогали?
Хамфри перевел вопрос, и Мария энергично замотала головой. Как бы ни подействовало на нее зрелище этой комнаты — «очень нехороший вид», повторяла она, — желудок у нее, во всяком случае, подумал Хамфри, крепче, чем у сержанта или у него самого. Хамфри ответил, что он ни к чему не прикасался, кроме телефона.
— Собственно, вам не следовало бы им пользоваться! — Молодой человек быстро приходил в себя. — Но что сделано, то сделано. А больше ничего вы не трогали? Я поставлю у дверей человека, пока мы тут не кончим.
— Возможно, приедет ее врач, — сказал Хамфри.
— Трогать и ему ничего нельзя. Пусть посмотрит с порога.
По лестнице поднялся полицейский патрульный, которого послали выяснить, в чем дело, когда звонок Марии вверг участок в недоумение. Сержант приказал ему встать у дверей гостиной, самому ничего не предпринимать и не допускать, чтобы кто-нибудь, кроме полицейского врача и инспекторов уголовного розыска, прикасался к чему бы то ни было, брал в руки или передвигал какие-нибудь предметы.
— Там лежит труп. И должен вас предупредить: зрелище не из приятных, — сказал сержант с небрежностью, словно бы рожденной долгим опытом, успешно разыгрывая закаленного сыщика, который и от десятка трупов бровью не поведет.
Он взялся за дело. Спросил Марию, где стоит другой телефонный аппарат, и позвонил в участок на Джеральд-роуд, чтобы они сообщили старшему инспектору. И полицейскому врачу, как только старший инспектор это санкционирует. Он, конечно, сначала сам захочет взглянуть, сказал сержант тоном совсем уж многоопытного служаки. Трупы не имеют привычки бегать. Врач может полчаса и подождать.
Затем сержант попробовал использовать удобный случай отличиться. Вести опрос предстояло другим, но почему бы не приобщить к делу и свои заметки? Молодой человек был явно самонадеян, но Хамфри он скорее нравился.
Хамфри переводил ему ответы Марии. Сам он почти ничего нового не узнал, кроме того, что ее муж работает официантом в кафе на Фулем-роуд. Утром она пришла в обычное время, примерно без двадцати восемь. Поставила греться воду для кофе и поднялась наверх. Заметила, что дверь гостиной открыта. И увидела то, что они сами видели. Когда она спустилась вниз, чтобы сходить за Хамфри, то заметила еще одно: дверь садовой комнаты (то есть комнаты с дверью в сад) тоже была открыта настежь.
— Пока достаточно. Мне ни вы, ни она больше не требуетесь, благодарю вас. Старший инспектор, конечно, захочет поговорить с вами. Еще раз благодарю вас.
Сержант наслаждался последними минутами своего пребывания у власти. Но при всей своей нагловатости он был вежлив.
— Ах да! Я забыл спросить вас. Необходимо уведомить ближайших родственников. Вы не могли бы мне их назвать?
— У нее есть сын. Лорд Певенси. Насколько мне известно, он живет в Марокко.
Лорда Певенси он видел всего раз в жизни.
— Они поддерживали отношения?
— Последние годы он, по-моему, здесь не бывал. Но она поддерживала отношения со своим внуком, — продолжал Хамфри. — Он служит в Германии. И две недели назад приезжал навестить ее.
Хамфри добавил, что он, если нужно, может позвонить в штаб дивизии и связаться с Лоузби.
К этому времени в доме появилось полдесятка полицейских, из них двое в штатском. Старшему инспектору из местного участка было коротко доложено о показаниях Хамфри и о том, что войти и выйти можно еще и через сад. Он позвонил в несколько мест, поговорил с Хамфри, делая заметки, а потом с дружеской почтительностью сказал, что официальные показания можно будет дать и позже. Все происходило быстро и деловито. Приехал полицейский врач, установил факт смерти, дал свое заключение и уехал, а тем временем к Хамфри присоединился в коридоре доктор Перримен. В гостиную ему войти не разрешили, но, как и сказал молодой сержант, позволили посмотреть с порога.
— Очень нехорошо, — сказал Перримен задумчиво. Взгляд его красивых глаз был устремлен мимо трупа и опрокинутой мебели куда-то в пространство.
По лестнице поднимались все новые полицейские.
— Я тут ничем полезен быть не могу, — сказал Перримен, и они с Хамфри спустились вниз. — Конечно, — заметил Перримен, словно разговаривая сам с собой, — она в любом случае прожила бы недолго.
— Но ведь она была здорова?
— Ей было восемьдесят два года. Она могла бы прожить еще несколько лет, а могла бы умереть еще до осени.
— Как бы то ни было, — сказал Хамфри, — а это очень безобразная смерть.
Это снова был отзвук фразы, которую обронила Селия.
— Но, может быть, более милосердная, чем та, которой она боялась, — сказал Перримен. — Они ведь не знают, как она умерла. Если смертельным был удар по голове, то она практически ничего не почувствовала. Ну, словно стукнулась головой об стену. А потом — никакой боли, провал в ничто. Некоторые люди умирают очень легко.
— Надеюсь, она не догадывалась, что ее сейчас убьют.
— А какая разница?
— Умирать в страхе — это ужасно.
— Но это продлилось бы недолго. А потом — все. — Доктор Перримен сказал это так, словно успокаивал пациента. — Возможно, мы придаем смерти слишком уж большое значение. Я часто думаю, что наши предки относились к ней разумнее, чем мы. Они не пытались делать вид, будто ее не существует.
Спорить против этого не приходилось. Перримен не был шаблонным человеком, и его мысли были достаточно оригинальными, но в это утро они не вызывали у Хамфри ничего, кроме злости. Как и мелкая ложь, которую он обнаружил, когда дозвонился в штаб дивизии Лоузби. С ним говорила девушка — предположительно из женской вспомогательной службы ВВС — спокойно и дружелюбно.
— Нет, сэр. Капитан лорд Лоузби сейчас отсутствует. Он в Англии в отпуску в связи с тяжелым состоянием его бабушки.
— Но ведь его отпуск кончился две недели назад?!
— Совершенно верно, сэр, но, если не ошибаюсь, его снова вызвали домой, так как в прошлый четверг ей стало хуже.