Брайерс позвал трассолога и попросил взять еще несколько проб с пола и со стен вокруг трупа. Затем труп уложили на носилки и снесли вниз. На тротуаре стояла кучка зевак — новость уже облетела площадь и ее окрестности. Небольшой автомобильный кортеж тронулся в путь: впереди санитарная машина, затем казенный автомобиль Брайерса и Морган в собственной машине.
Ехали они с полицейской скоростью и вскоре уже мчались по одной из широких улиц Ист-Энда — низкие здания, убогие лавчонки с лупящейся краской, еврейские фамилии, звезды Давида. Шинглер, сидевший рядом с Брайерсом на заднем сиденье, попытался завязать разговор. Но Брайерс отмалчивался. Ему хватало собственных мыслей.
Главный корпус больницы, массивный и темный, построенный в конце прошлого века, их не интересовал. Владения Моргана находились в переулке — небольшие скученные здания, послевоенный конгломерат, даже два дома из готовых деталей. Большая яркая вывеска, как на пивной или на заманивающей прихожан церкви, гласила: «Кафедра судебной медицины и патологической анатомии». Пусть владения Моргана были неказисты, но он ими гордился.
Когда они вышли из машин, он сказал Брайерсу:
— Откладывать незачем, верно?
При взгляде со стороны могло показаться, что никто из них особенно не спешит. Но торопливость — это обычная ошибка начинающих. Брайерс и Морган поддерживали ровный темп без рывков и остановок. Их встретил кто-то из сотрудников Моргана с двумя конвертами, адресованными старшему суперинтенденту Брайерсу. Брайерс быстро проглядел их содержимое и протянул листки Шинглеру. Скотленд-Ярд прислал сведения о леди Эшбрук. Чисто формальные: возраст, первый и второй браки, фамилии родственников.
Вслед за Морганом они вошли в морг — обширный, освещенный плафонами зал с мраморными столами, белый, безликий. И в помещение поменьше с одним столом, сверкающим под лампой дневного света. Там их ждал заведующий моргом, фамилия которого оказалась Агню. Он был уже в халате, не белом, а оливково-зеленом. Зайдя за перегородку, они и Морган надели такие же халаты. На стене висели маски, но Морган и сам не надел маску и им не предложил. Про него рассказывали, будто он произносит перед студентами целые речи, убеждая их, что обоняние — чрезвычайно важное чувство и нечего затыкать нос.
Из боковой комнаты, которую Морган отвел под свою секционную, был виден учебный зал. Они все встали вокруг единственного стола — сам Морган, еще один прозектор, заведующий моргом и лаборант, Брайерс, Шинглер и фотограф. Труп усадили в кресло около стола. Выглядел он точно так же, как в гостиной, — одетый, нетронутый.
— Начинаем? — сказал Морган.
— Начинаем. — Брайерс кивнул.
— От головы и вниз. Волосы, конечно, сбреем потом.
Камера защелкала — вид головы спереди, сбоку, сверху.
— Снимки повреждений, — машинально попросил Брайерс.
— Мне нужны мазки. Немедленно отправьте их мушиным ребятам, — сказал Морган, повернувшись к Агню. — Скажите, что срочно.
Мазки из носа и рта: сгустки крови и слизи, шевелящиеся личинки.
— Тоже мушиным ребятам.
Опять защелкала камера.
— Теперь раздевайте. Надо выяснить, не надели ли на нее что-нибудь после того, как она была убита. Не торопитесь.
Это сказал Морган. А Брайерс прибавил:
— Фотографии каждого этапа.
Бережно, с хирургической осторожностью молоток был извлечем из раны. Фотографии повреждений. Затем Агню с помощником начали снимать одежду. Это оказалось просто. Из-за жары она оделась очень легко. Сняли платье, и Морган остановил их, чтобы осмотреть синяки на шее и плечах.
— Большого усилия не прилагалось, — сказал он Брайерсу вполголоса.
Все это время Шинглер шептал в свой диктофон.
Под платьем шелковая комбинация.
— Видимых пятен нет, — сказал Агню.
— Проверьте, — ответил Морган.
Легкий бюстгальтер, очень легкий пояс.
— Ей он был ни к чему, — пробормотал Морган. — Сколько ей было лет?
Брайерс ответил.
— Черт побери, она сумела сохранить фигуру! — буркнул Морган.
Без одежды тело не казалось таким худым, только ноги ниже колен выглядели как палки.
— Кстати, а кто она такая? — тихо спросил Морган у Брайерса.
Брайерс ответил.
— Черт! — воскликнул Морган в первый раз полным голосом. — Знать среди знати! — В его интонациях вдруг появилась обычно несвойственная ему уэльсская напевность. Очевидно, это была какая-то шутка, непонятная остальным.
Снимаются чулки. Шелковое трико.
— Проверьте их. Найдете мочу. Мне надо знать, нет ли чего-нибудь еще.
Эти инструкции были излишними — Агню не уступал ему в опытности.
— Ну, значит, так, — сказал Морган. — Подготовьте, пожалуйста. Десяти минут хватит?
— Должно хватить, — неторопливо сказал Агню.
— А мы пока выйдем. — И Морган увел их из секционной. Снаружи он сказал Брайерсу: — Можете выкурить сигарету.
Морган прекрасно знал, что Брайерс, заядлый курильщик, все утро был обречен на воздержание. Теперь он тотчас вытащил пачку. Они с Морганом против обыкновения молчали, и только Шинглер, весь подобранный, такой же глянцевитый, как его каштановые волосы, пытался поддержать разговор. Он был наблюдателен, находчив, и его приходилось слушать.
— Дадим им четверть часа, — сказал Морган, словно ждал опоздавших гостей. Но повел их назад в секционную на три минуты раньше.
Труп был уложен на столе, волосы на голове и теле сбриты. Без волос голова казалась очень маленькой. Тело выглядело чистым, худым, но не исхудалым — молодым. Как уже отметил Морган, сохранилась она для своих лет на редкость хорошо. Впрочем, через его руки прошли бесчисленные тела, и он успел убедиться в том, что знатоки любви обнаружили давным-давно: лица, как правило, стареют, но тела — далеко не всегда. Для некоторых это оказывалось приятным открытием.
— Ну хорошо, — сказал Морган. Он раздул ноздри и раздувал их еще несколько раз на протяжении следующего получаса. Как и в гостиной, чуть тянуло сладковатым запахом разложения. Но больше пока — ничего. За исключением еще одного слабого нюанса, без которого он предпочел бы обойтись, — оставшегося после предыдущего вскрытия запаха формалина.
Брайерс и Шинглер не сразу поняли, что Агню уже снимает черепную крышку. Он вынул мозг и самым обыденным движением подал Моргану, который несколько секунд его рассматривал, а потом сказал:
— Два удара. Второй ее убил бы. Если бы она уже не умерла.
Дальше Морган продолжал сам. При такого рода вскрытии был вполне допустим разрез от гортани до лобка. И Морган его сделал. Чаще он предпочитает большой у-образный разрез, думал Брайерс, следя за ним. Морган извлек сердце и легкие.
— Ни единого признака. Никакой патологии. Она была покрепче многих из нас, — сказал он с легкой завистью.
Внутренние органы аккуратно укладывались в раковине. Печень, почки. На желудке он задержался.
— Им займемся поподробнее. Почему бы и не узнать, что она ела последний раз в жизни. — Он вставил палец в одно из отверстий. — Вот это могло ее немного беспокоить. Ничего патологического, я бы сказал. Просто поизносилось. Но удовольствия мало.
Труп лежал на столе — выпотрошенная оболочка, и только. Внутренние органы были выставлены на всеобщее обозрение. Только врачи, да, может быть, Агню смогли бы отличить их от своих собственных, если бы эти последние были положены рядом. Или от потрохов в старинной мясной лавке.
— Вот пока и все.
Морган вышел, но вскоре вернулся. Его руки снова были чистыми и белыми. Он сказал Брайерсу: «Пошли поговорим» — и добавил, повернувшись к Шинглеру:
— И вы с нами? — Он задал свой вопрос так, словно предпочел бы, чтобы Шинглер отказался, но надеяться на это не приходилось.
«Пошли» — это означало пройти по проулкам, вверх и вниз по лестницам и коридорам, словно в неудачно построенном отеле, в кабинет Моргана. Захламленная комната с фотографиями велосипедных команд, студенческих групп и словно бы не к месту оскаленных зубов. Эти последние были сувениром судебного разбирательства, включенного в «Знаменитые английские процессы», на котором заключение Моргана решило исход дела. «Поговорим» на эвфемистическом языке морга означало в первую и главную очередь «выпьем». Едва они вошли в кабинет, Морган извлек из-за своего письменного стола бутылку виски. Он налил Брайерсу, почти не разбавив, а себе — совсем не разбавив. Шинглер взял свой стакан, разбавил побольше и начал пить мелкими глотками. Морган и Брайерс выпили виски залпом.
Они переговаривались, обмениваясь замечаниями, словно подавая и отбивая мячи в пинг-понге. Они разговаривали с механическим спокойствием профессионалов. На самом же деле оба испытывали облегчение, что вскрытие осталось позади. Да, на счету Моргана было множество вскрытий. Да, он любил применять свою сноровку и щеголять ею. Да, Брайерс любил свою работу и был рад воспользоваться помощью патологоанатома. Но это была одна из тех сторон работы, которые все еще стоили большого внутреннего напряжения. И он и Морган были здоровыми, нормальными людьми и иногда не могли полностью его спрятать. Оно прорывалось в их чрезмерном дружеском подкалывании. Почти все время они жили рядом со смертью. Но смерть им не нравилась. Теперь, положив перед собой пачку сигарет, Брайерс почувствовал себя свободнее. Вскрытия никому не доставляют удовольствия. Никому за исключением, быть может, равнодушных людей. На Нормана Шинглера оно как будто совершенно не подействовало. Вскрытия были для него источником полезных сведений, и он сосредоточивался только на этом — на том, чтобы совершенствоваться в своей профессии.
Брайерс закурил очередную сигарету, и они заговорили как сотрудники, занятые одной проблемой.
— Кое-что и так ясно, — сказал Морган. — Причина смерти. Ни малейших сомнений. А вот почему ей потом проломили череп, вам придется узнать самому. Я тут ничем помочь не могу. Время смерти? Чуть-чуть уточним. Вам очень повезет, если обнаружится что-нибудь более позитивное. Какой-нибудь ваш подчиненный откопает очевидца. Впрочем, после всего того, что мы с вами видели, я ему не поверю. Ну да вы сами все слышали.