Позднее, не в этот вечер, а потом — Хамфри подумал, что эта встреча прошла совсем не так, как можно было ожидать. С одной стороны, верховный жрец западной цивилизации, патриарх еврейской интеллигенции, именитый ученый. С другой — энергичный, суровый профессиональный полицейский. Между ними завязывается разговор о преступлений и наказании. Так чего же можно было ожидать? Уж никак не того, что последовало. Но в любом случае Хамфри с интересом наблюдал, как эти двое ставят друг друга в тупик. Маленький эпизод из человеческой комедии, которую он готов был смотреть без конца. И удовольствие он получил большое.
В субботу, уже в августе, Хамфри увидел Кейт на той стороне площади и направился к ней. Он сказал, что ничего нового не слышал, а потом обвел взглядом безмятежные, залитые солнцем дома и добавил:
— Жизнь продолжается.
— А что же еще прикажете ей делать? Вы бы могли сказать что-нибудь пооригинальнее.
Она улыбнулась своей безобразной, нахальной, обаятельной улыбкой, и Хамфри с легким сердцем попытался реабилитировать себя:
— Кто бы догадался, что страна идет к банкротству?
Он не сказал — но она и так поняла, — что думает он вовсе не об этой угрозе, а о других, более непосредственных: в связи с убийством леди Эшбрук пока еще никого не арестовали. У него были свои подозрения, но смутные, еще не выкристаллизовавшиеся. Он не сомневался, что Фрэнк Брайерс с видом полной откровенности сообщает ему ничего не значащие частности и умалчивает о том, чем занимается на самом деле. Выяснилось, что Лоузби и Сьюзен допрашивались по нескольку раз. Только услышал он об этом не от Брайерса. Его очень интересовало, что же удалось выяснить относительно других причастных людей. Но Брайерс был мастером двойной игры. И впервые использовал это свое умение против Хамфри. Да, конечно, он ему сказал, что они собираются установить, где были и чем занимались самые разные люди вечером 24 июля и в ночь на 25-е. Но только круглый идиот, с раздражением и тревогой думал Хамфри, не догадался бы об этом сам.
Его сердило, что Брайерс держится с ним как со старым другом, но не доверяет ему. Однако Хамфри считал, что знает, в каком направлении идут розыски. И если он прав, значит, некоторые его знакомые живут под дамокловым мечом. Тем не менее, как он и заявил утром, жизнь продолжалась. И несколько часов спустя на званом обеде быстрый взгляд Кейт показал ему, что она не забыла этих его слов. Тогда, утром, он решил, что безопаснее будет не рассказывать ей о своих подозрениях. Вот и сейчас кто-то из сидящих за столом, возможно, скрывает непреходящее напряжение.
Впрочем, обед, хотя атмосфера и оставляла желать лучшего, прошел без особых шероховатостей. Давал его Том Теркилл у себя на Итонской площади. Ему пришлось отменить званый завтрак, гвоздем которого предстояло быть леди Эшбрук, — как свидетельствовала запись в ее ежедневнике, последнее принятое ею приглашение. Тем не менее его продолжала грызть мысль, что он не отплатил гостеприимством за гостеприимство. Выходило, что кто-то получил над ним моральный перевес. Результатом явился этот обед, чуть ли не банкет — среди его соседей вряд ли кто-нибудь решился бы устроить нечто подобное у себя дома: Лефрой, Поль и Селия, Перримены, Алек Лурия, Хамфри, его собственная дочь. Все, с кем надо рассчитаться за приглашения перед смертью леди Эшбрук, и еще двое, кого просто стоило пригласить. Этими двумя были член кабинета с супругой — Теркилл не собирался расходовать вечер понапрасну. Роль хозяйки с полной невозмутимостью играла его политическая советница Стелла Армстронг, пышная, красивая, слишком уж яркая для силы позади трона.
Столовая Тома Теркилла примыкала к гостиной, была одной с ней величины и обставлена с таким же уверенным вкусом. На стенах еще картины, но не такие будоражащие, как в соседней комнате, дающие отдых глазу. Два Крома, один Чиннери, серия акварелей Боннингтона. Кто-то вложил во все это немало заботы, подумал Хамфри, как и в прошлый раз.
Над длинным обеденным столом царила люстра, заливая сиянием скатерть, салфетки, серебро, хрусталь. Женщины были в вечерних туалетах. Хамфри пришло в голову, что в дни его молодости для подобного обеда в подобном месте мужчины надели бы смокинги или даже фраки, если вернуться к самым первым званым вечерам в его жизни. А теперь — ни единого смокинга. Но, с другой стороны, еда, хотя и не такая обильная, была, насколько помнил Хамфри, лучше, а вина, во всяком случае, не хуже. Хотя Теркилл сам не пил, он явно пользовался советами знатока.
Все это выглядело таким надежным! Хамфри вспомнились подобные обеды перед войной — и то же ощущение надежности и безопасности. Почти все люди чувствуют себя в безопасности, пока не оказывается, что уже поздно, Сколько раз ему доводилось видеть, как люди вообще не помышляли даже о возможности беды. Наверное, перед каждой революцией бывало много таких же изысканных банкетов для избранных. И, наверное, так же бездумно люди относились к опасностям, которые грозят лично им.
Тем не менее с самого начала вечер не задался. Теркилл сел за стол весь во власти мании преследования. Глядя прямо перед собой, он спросил, понимает ли хоть кто-нибудь, что с ним делают. Вопрос, молящий о жалости, на который невозможно ответить. Может быть, он подразумевал свои иски? Но юристы — в их числе отец Поля Мейсона — не сомневались, что он выиграет. Новые нападки в газетах? Ничего подобного, возмущенно заявил Теркилл. И дал понять, что пресса теперь на его стороне.
— Вы знаете, что со мной делают? — Он отпил сухого вина из неполной рюмки, словно хотел вымыть из своего голоса наждак и скрипучий песок, а потом ответил сам себе: — Полицейские! — И продолжал: — Они торчали здесь добрых два часа, отнимая время. Или они думают, что его у меня девать некуда? Спрашивали, где я был и что делал в тот вечер.
— Это всего лишь формальность, — сказал Хамфри. Как и в разговоре с Теркиллом с глазу на глаз, было трудно удержаться и не начать его успокаивать.
— Ну, не знаю. Вряд ли они позволили бы себе обойтись так с каким-нибудь тори. Интересно, сколько наших внесено в черные списки. Интересно, сколько тори значится в досье службы безопасности и сколько наших.
Теркилл словно бы вернулся в дни своей радикальной молодости. Он не спускал глаз с Хамфри, подозревая, что тот мог бы дать ему совершенно точную информацию. Хамфри ответил ему невинным взглядом, который выработал за долгие годы своей работы.
Лурия заговорил с невозмутимостью арбитра:
— Если это может послужить вам утешением, мистер Теркилл, то со мной они обошлись точно так же.
— Черт возьми! А ведь вы американец…
— Но я тоже оказался по соседству. Возможно, это многого не стоит, но я разговаривал с несколькими старшими чинами вашей полиции. И впечатление у меня осталось самое благоприятное. Вести расследование в этом районе им очень нелегко.
Лурия как никто умел соединять благожелательную снисходительность с внушительностью.
Тут в разговор вступила Селия. Еще в гостиной, перед началом обеда, Хамфри заметил, что она разговаривает гораздо свободнее, чем прежде, а Поль молчит. Они в последний раз приняли приглашение пойти куда-то вместе — еще в июле они согласились, что им лучше расстаться.
Селия сказала словно бы весело, звонко, но с какой-то странной настойчивостью в тоне:
— Не правда ли, как-то легче знать, что и все остальные терпят то же? Мистер Теркилл, вам когда-нибудь прежде приходилось отвечать на вопросы полицейского? Мне — нет. Полицейские выглядят совсем по-другому, когда они вас допрашивают. Невольно задумываешься.
— В этом что-то есть, миссис Хоторн. — Улыбка Теркилла внезапно стала простодушной, обаятельной. — В этом что-то есть.
— Именно то, что я втолковываю средним классам с самой юности, — сказала Стелла Армстронг, которая была столь же образцовым продуктом средних классов, как и сама Селия, но сочла необходимым поддержать позицию своей партии.
И все-таки, хотя Теркилл умел контролировать свои параноические наклонности или же на время справляться с ними, словно с припадком беспричинной ревности, вечер не задался. Тем, чьи нервы все время оставались в напряжении — а таких за столом было несколько, — казалось, будто воздух пронизан тревогой. Пока обсуждались страдания Теркилла, Хамфри наблюдал, как Кейт слушает сидящего рядом с ней доктора Перримена — слушает с увлечением, с тем нежным лукавством и вниманием, какими иногда одаряла его самого. Это — в большей степени, чем ему хотелось бы признать, — возбудило особую тревогу и в нем.
В этих кругах дамы в конце обеда давно уже не удалялись в гостиную, оставляя мужчин за портвейном, и теперь все остались на своих местах. Портвейн и коньяк были разлиты, и Лурия, который нелегко отказывался от излюбленных тем, осведомился, как они все смотрят на проблему смертной казни. Ничего утешительного он не услышал: почти никто с ним не согласился.
Он словно бы серьезнейшим образом исследует, насколько далеко может зайти человек в своем либерализме, подумал Хамфри. Поль Мейсон, который все время молчал, вдруг высказал свою особую точку зрения: с террористами он покончил бы без малейших угрызений совести.
— Мучеников хотите из них понаделать? — возразил Том Теркилл.
— В качестве мучеников они приносили бы меньше вреда. Пытаться выручить мучеников никто не станет, — невозмутимо ответил Поль.
Только Кейт сказала, что она совершенно согласна с Лурией. Она сказала это горячо, с полным убеждением. Сидевший напротив Монти Лефрой заявил, словно вынося окончательное суждение, что тут он не согласен со своей милой женой.
— Я верю в то направление, куда летит стрела времени, — сказал он, придав голосу особую раскатистость. — А она летит в направлении сохранения индивидуальных жизней.
— Неужели? — Лурия, не дожидаясь ответа, перевел насмешливый взгляд глубоких карих глаз на соседа Кейт, доктора Перримена.
Но прежде чем Перримен ответил, заговорила его жена.