— Я против вас, профессор, — сказала она оживленно, сочувственно, решительно. — По совсем иным соображениям. По религиозным. Видите ли, я верую, что перед каждым человеком открыта возможность искупления. Конечно, всякое преступление ужасно. Но преступник может раскаяться и найти прощение. И когда вы казните его, то отнимаете у него этот шанс. Чем бы ни запятнал себя человек, ему надо дать возможность очистить душу.
Этот непрошеный ответ оказался и самым длинным. Лурия был готов почти к любому возражению, но не к таким христианским прописям. Его выручил доктор Перримен, хотя он опять — как однажды с Хамфри — говорил так, словно мысли его были в этот момент где-то далеко.
— Пожалуй, пожалуй, я соглашусь с Элис. Хотя не могу сказать, что верую, как она. Вера, конечно, утешение, но притворяться, будто веришь, бесполезно. И мое возражение самое земное. Всегда ли мы уверены, что казним истинного виновника? Не знаю, как вас, а меня не устраивает даже самая малая вероятность ошибки. Принять это я не могу…
Вскоре гости начали подниматься из-за стола. Возможно, этот разговор только усугубил ощущение тревоги. После обеда пили мало, хотя Хамфри и заметил, что Кейт, которая не чуждалась крепких напитков, выпила вторую рюмку коньяка. В гостиную они не вернулись и разошлись очень рано.
Хамфри хотелось поговорить с Кейт, но она снова увлеченно слушала доктора Перримена, и, когда они вышли на Итонскую площадь, доктор пошел рядом с ней по направлению к ее дому.
На другой день, совсем рано, Хамфри услышал в телефонной трубке голос Кейт, ласковый, уверенный. Перримену нужен совет, сказала она. Об этом он с ней и разговаривал накануне. Он был бы рад, если бы Кейт и Хамфри зашли к нему как-нибудь вечером на этой неделе. Она прибегла к приему, который Хамфри сам использовал когда-то, когда был влюблен и не знал, отвечают ли ему взаимностью. Но влюбленность ли это? Или просто разведка? Кейт приоткрыла дверь, использовав самый будничный предлог, чтобы восстановить их отношения — когда ни он, ни она не осмеливались нарушить мирное течение каждой данной минуты.
Утром Кейт сказала Хамфри, что доктору Перримену нужен совет. А всего через два-три часа он уже знал, что, возможно, тревожило доктора. Позвонил Фрэнк Брайерс — дружески, оживленно, деловито.
— Загляните к нам. Если вы не очень заняты. Так, мелочь, пустяки, но, возможно, вам будет легче разобраться, чем мне. Да и вообще посмотрите, как мы тут все наладили.
Такое ли уж это удовольствие — наблюдать со стороны, как где-то кипит работа? Войдя в кабинет по убийству, Хамфри первые минуты чувствовал себя чужим и лишним, стесняясь так, словно вдруг заболел застенчивостью, хотя никогда прежде ею не страдал. Брайерс сидел без пиджака, аккуратно закатав рукава рубашки, и взгляд невольно останавливался на широких запястьях и крепких мышцах предплечья. Теперь на столе перед ним выстроилась батарея телефонов — один с устройством против подслушивания. Брайерс прижимал к уху трубку. Стены были увешаны картинами юго-западных районов Лондона с красными стрелками и кружками.
Вошел инспектор Бейл, такой же неторопливый и солидный.
— По-видимому, неплохой человек? — сказал Хамфри, когда Бейл тактично оставил их одних.
— И даже очень! — Брайерс весело улыбнулся. Он откинулся в кресле и обвел рукой комнату. — Уже на что-то похоже, верно? Теперь мы взялись за дело всерьез. — Тут он жестко усмехнулся. — Толку, правда, пока мало.
— Неужели?
— Вы полагаете, что будет больше? — Брайерс задал свой вопрос небрежно, словно просто поддерживая разговор, но его взгляд был внимательным и настороженным.
Хамфри ответил:
— Это ваша область, а не моя. Мне казалось, что потребуется время.
— Как бы его не потребовалось слишком много! — Брайерс снова усмехнулся. — Давайте я расскажу вам, что мы пока сделали.
Хамфри подумал, что Брайерс ведет себя, как промышленный магнат на деловых переговорах. Вероятно, потом он перейдет к сути дела, если ему есть к чему перейти, хотя Хамфри в этом по-прежнему сомневался. Но предварительно будут соблюдены все церемонии.
Время от времени заходили сотрудники: вопросы, краткие доброжелательные инструкции — показатель хороших отношений между начальником и подчиненными. Затем Брайерс возвращался к рассказу. Его ребята (это определение включало и женщин) за пятнадцать дней побывали в семистах пятидесяти семи домах. Цифра на вчерашний вечер. Возможно, им предстоит обойти еще столько же. Кое-куда они возвращались во второй, а то и в третий раз. Они закидывали удочки в пивных и в притонах. Они побеседовали со всеми уголовниками, о которых у них имелись сведения, и отыскали многих сверх того.
— Такого улова в первом и третьем районах юго-западного Лондона у нас уже много лет не было. Впоследствии что-то может оказаться полезным. Для нас, конечно, а не для них. Но это так, мелочь. Ничего стоящего.
Хамфри ни на секунду не поверил, что Брайерс говорит о главной своей заботе. Но тем не менее это было частью всей операции.
Брайерс не выглядел ни утомленным, ни обескураженным. Снова вошел Бейл. Хамфри перестал ощущать себя чужим. Тому, кто прожил деятельную жизнь, всегда приятно смотреть, как люди поглощены своей работой, какой бы эта работа ни была. Пусть небольшое, но все-таки утешение, какой-то противовес хаосу, бессмыслице, холоду. Хамфри не утратил прежнего любопытства к жизни. Было бы интересно пойти с кем-нибудь из оперативников и посмотреть, как ведется расследование. Список вопросов: где находился и что делал опрашиваемый в таком-то, таком-то, таком-то часу; показания родственников, жен, женщин; перепроверка показаний. Никаких сокращенных путей, массовый опрос, безликие, коллективные действия. Индивиды проигрывали машине. Но их было слишком много. Толпа была слишком велика. Общество было аморфным, безымянным — и все же эти микроскопические исследования порой выявляли одно конкретное имя.
— Ничего не скажешь, — заметил Хамфри, — исчерпывающая работа.
— А чего вы ожидали?
— Моя прежняя фирма, — Хамфри улыбнулся, — подобными ресурсами не располагала. Такого розыска мы предпринять не смогли бы.
Как ни сильна была у Брайерса профессиональная гордость, он умел смотреть правде в глаза.
— Иногда мы так ничего и не узнаем, — сказал он, — Обычный розыск дает результаты далеко не всегда.
— Мне хотелось бы денек походить с кем-нибудь из ваших ребят.
Брайерс ответил прямо и категорично:
— Слишком опасно, Хамфри. Если они выйдут на искушенного уголовника и мы его потом арестуем, а защищать его будет один из этих искушенных адвокатов, черт бы их побрал, то они сразу же уцепятся за вас. Посторонний! Докопаются до вашего прежнего занятия. Завопят: «Шпион!» Мы не можем идти на такой риск.
Хамфри кивнул.
— Но протоколы на выбор — пожалуйста, — предложил Брайерс. — Вопросы, ответы. Кое-что вы из этого почерпнете. Когда я еще начинал, то просто поражался: чуть ли не девяносто процентов наших сограждан двух слов толком связать не могут. И не только когда они напуганы — это-то понятно. Но когда они отводят душу. — И тут Брайерс спросил: — А кстати, этот врач, доктор Перримен, он ведь говорить умеет? Вы его хорошо знаете?
Наконец-то! Намек, которого Хамфри все время ждал. Правда, отнюдь не такой зловещий, как он опасался. Это была нейтральная тема.
И его ответ тоже был нейтральным. Он сказал, что пациенты Перримена хвалят его: не отстает от времени, добросовестен, хороший диагност. Что же касается его собственного мнения, то Перримен, по-видимому, умен, но особой симпатии у него не вызывает. Говоря все это, Хамфри сознавал, что в его словах проскальзывает накопившееся раздражение: слишком часто ему казалось, что доктор пользуется особым вниманием Кейт.
Брайерс словно бы согласился с ним. Он сказал, что они получили некоторые сведения из больницы, где Перримен проходил стажировку. Один из лучших их стажеров. Они не могли понять, почему он предпочел стать просто практикующим врачом.
— К чему все это ведет? — спросил Хамфри.
— Да, собственно, ни к чему. Ничего важного. Немного странно, только и всего. Но в нашем ремесле лучше не отмахиваться от странностей. Вы знаете, что старуха держала дома пачки банкнот. Расплачивалась ими по счетам — почти единственные ее расходы, и довольно-таки небольшие. Тут вы были правы. Скупа она была на редкость. И аккуратно записывала номера своих банкнот в особую книжечку. Нам известны номера всех банкнот, которые были в доме, когда ее убили. Счет у нее был в банке Куттса. Пару более давних банкнот мы нашли — но ни единой из тех, которые были в тот вечер в доме. Мы обшарили все лондонские магазины — ничего. Только две десятки, которые прошли через ее руки примерно год назад. Я ведь вам уже про это говорил? Номера были в ее записной книжечке за семьдесят пятый год и помечены точкой, означавшей, что она оплатила ими счет. Затем ими уплатили до другому счету. Вполне естественно для нормального денежного обращения. Уплатил доктор Перримен. В газетный киоск на Пимлико-роуд. Он покупает там газеты много лет. Они его хорошо знают. Он часто платит банкнотами.
— Среди людей его профессии это не такое уж исключение.
— Совершенно верно. Но я не люблю бросать без объяснений даже мелочей, а потому пригласил его сюда. Он был несколько растерян, однако отвечал с полной откровенностью. Да, она всегда платила ему банкнотами. В его счетных книгах такие гонорары не отражались. Чтобы не платить налогов, это понятно. Он сказал примерно то же, что и вы сейчас: что многие частнопрактикующие врачи предпочитают получать гонорар наличными. Он делал старухе скидку в тридцать процентов. По-видимому, оба считали, что это очень удобно и выгодно им. Взаимная услуга, так сказать. — Брайерс продолжал: — Разговор был поучительный. Он по-своему фигура. Был откровенен, ничего не скрывал. Как, по-вашему, это похоже на правду?
Сам он, по-видимому, так и считал. Иначе он не делился бы этими сведениями с такой охотой. Если бы речь шла о некоторых других знакомых Хамфри, он был бы более скрытен.