— Она уже ухаживает за вами? — приветствовал его Фрэнк, наливая виски.
Не слишком ли Фрэнк весел? Словно все в порядке и не может измениться… Тем не менее Хамфри хорошо было сидеть с ними в их гостиной. Они жили на жалованье Брайерса — около восьми тысяч фунтов в год, что заметно уступало доходам большинства обитателей Эйлстоунской площади, — но умели окружить себя не меньшим, если не большим уютом. На стенах висели непритязательные акварели: Бетти получила хорошее образование и до замужества преподавала в классической школе, но особым художественным вкусом не обладала. Как, впрочем, и многие знакомые Хамфри на Эйлстоунской площади.
Но между этим домом и большинством домов на Эйлстоунской площади имелось одно особое различие: Бетти превосходно готовила. И она не забыла, какие блюда, по-видимому, нравились Хамфри. Даже странно, подумал он, что при полном его равнодушии к еде ему за последние дни дважды довелось поесть с удовольствием — у Уайта и здесь. Английскую кухню хвалить особенно не приходится, но кое-что хорошо и в ней, и его словно бы угостили всем самым лучшим сразу. Бетти испекла мясной пирог с почками и домашний торт, щедро украшенный взбитыми сливками и фруктами, — задача не из легких для человека в ее состоянии. Но и когда она была полупарализована, она все равно готовила для Фрэнка, хотя ползала по кухне на коленях.
За столом Бетти спросила Хамфри о его детях, ласково называя их по именам, хотя почти не была с ними знакома. Хамфри думал, что она создана быть матерью, а потому его ответ прозвучал неожиданно сухо:
— Собственно, рассказывать нечего. Мы не поддерживаем тесной связи. Они все еще пытаются творить добро.
Она улыбнулась ему все так же ласково.
— А вот этого вам все-таки говорить не следовало бы.
— Но почему? — возразил он.
— Зачем вы притворяетесь таким черствым? Ведь на самом деле вы вряд ли захотели бы, чтобы они творили зло, правда?
— По временам я в этом не так уж уверен, — ответил Хамфри с подчеркнуто саркастической улыбкой.
— Ну, не надо! Вы же хороший человек, и мы все это знаем.
— Дорогая моя, если бы вы знали…
— Хорошие люди не должны говорить свысока о тех, кто делает добро. Чем больше людей будет делать добро, тем лучше.
Фрэнк снисходительно посмеивался. Возможно, ему самому приходилось выдерживать подобный натиск. Но сейчас его забавляло, что Хамфри пришлось выслушать нотацию: он не раз присутствовал при том, как молодые женщины затевали с Хамфри споры, но ни одна из них не поучала его с такой естественностью.
Когда с мясным пирогом было покончено, Фрэнк сказал:
— Ну а теперь пора поговорить всерьез. За ужин придется заплатить чистосердечным признанием. Налейте себе. Ну, и, во-первых, при Бетти вы можете говорить что хотите и о ком хотите. Это вы знаете. Она умеет молчать гораздо лучше, чем я. По правде сказать, мне этому пришлось учиться. Когда я начинал, язык меня постоянно подводил. Мне хотелось производить впечатление. И я учился на собственном горьком опыте.
— Со мной, пожалуй, было то же.
— А у Бетти это прирожденное! — Фрэнк смотрел на жену, и его взгляд был заботливым, восхищенным, нежным, поддразнивающим, тревожным. — Она в жизни не выдала ни единого секрета. Мне иногда кажется, что умные женщины умеют держать язык за зубами гораздо лучше, чем умные мужчины. Может, у них меньше соблазнов проговориться.
Хамфри кивнул. Он и сам это замечал.
— Итак, можете говорить все что хотите. Я собираюсь вас кое о чем спросить. И хватит играть в прятки. Я жду от вас полной откровенности, а сам говорить не могу. Мы оба все время старались перехитрить друг друга. К черту! Я хочу попросить вас узнать, что ваш прежний отдел может сообщить нам о Томе Теркилле. Я знаю, что они за ним приглядывают, как за многими другими политиками. Ну, про это говорить не будем…
— Ведь надо же им делать вид, будто им не даром платят жалованье, верно?
Хамфри сознавал, что по старой привычке, почти превратившейся в инстинкт, он уклонился от прямого ответа. Фрэнк так и понял. Он начал снова:
— Так не пойдет. Говорите начистоту. За Теркиллом следят. Это понятно. Но я узнал, что сотрудников нашей спецслужбы заменили вашими. Вот и объясните мне почему. Меня незачем убеждать, что из Тома Теркилла такой же шпион, как из президента Мидлендского банка. Но мне очень нужно знать, что им известно о том, где и когда был Том Теркилл. Ничего лишнего. Я сильно подозреваю, что они могут сообщить нам, где Том Теркилл был в ту субботу вечером. Никого, кто хоть что-нибудь видел, нам найти не удалось. Я считаю, что ваши прежние коллеги могли бы нам кое-что сказать. А вы как думаете?
Хамфри смотрел на Брайерса без всякого выражения, словно находился при исполнении служебных обязанностей, потом уголки рта у него дернулись в улыбке.
— Думаю, это более чем вероятно.
— Ну вот. Вы не могли бы узнать?
— Мне не очень хотелось бы. Но полагаю, что могу.
— На черта нужны контакты по всему Лондону, если нельзя иногда выручить человека.
— В том-то и беда, — заметила Бетти. — Он терпеть не может пользоваться своим положением. Верно, Хамфри?
Хамфри сказал:
— Честно говоря, я не вижу, зачем это нужно. Почему вас так интересует Теркилл? Правда, я сам о нем думал, но это ни с чем не вяжется.
— Да, не вяжется! — Фрэнк был в самом энергичном своем настроении. — И вообще ничто ни с чем не вяжется. Я уже вам говорил: не дело, а кошмар для следователя. Высшие классы, которые не желают помогать, ни малейшего сколько-нибудь осмысленного мотива… Если хотите безнаказанно убить кого-нибудь, Хамфри, выберите одного из самых аристократических ваших знакомых, а для пущей безопасности — знакомого знакомых. И без всякого мотива. Тут я уж вам гарантирую, что мы вас не изловим.
Бетти улыбнулась, и Хамфри попытался представить себе, сколько времени должно ей было понадобиться, чтобы привыкнуть к этому висельному юмору.
— Что ж, — сказал Фрэнк, — подобьем итоги. Конкретно: взломщики, мелкие уголовники, профессионалы — ничего. Но об этом, как вы сами знаете, вопрос с самого начала серьезно и не ставился. Случайный прохожий, сумасшедший, хулиган… «Исключено» — опасное слово, но тут его можно употребить почти без всякого риска. Так что нам остается только старый фокус с тремя картами — выберите кого-нибудь из тех, кто был знаком со старухой. Только карт, как вы тогда сказали, не три, а больше. Мы все еще проверяем. Но скорее для перестраховки. Если я еще в твердом уме, это кто-то из тех, о ком я уже думал. И вы тоже! Правда, для Тома Теркилла я никакого сколько-нибудь правдоподобного мотива придумать не в состоянии. Но когда по-настоящему зайдешь в тупик, остается вспомнить старый совет: не забывай самого неподходящего. Даже если никаких побудительных причин вроде бы нет. А уж более неподходящего, чем Том Теркилл, тут найти трудно. Вот поэтому я и хочу все про него знать. Кстати, что-то он скрывает — и с большим старанием.
В этот вечер ни ему, ни Хамфри не пришло в голову объяснение, которое позже казалось совершенно очевидным. Хамфри спросил:
— А стоит ли он всех этих хлопот? То есть в вашем плане?
— Собственно говоря, — сказал Брайерс, — чтобы им интересоваться, есть и другая причина. Более веская. Думаю, вы и сами догадываетесь. Он, несомненно, должен что-то знать о своей дочке. А она состоит в списке с самого начала: вы ведь тоже так думали. Никакой узды. И не то чтобы очень порядочная. Старая дама довольно-таки успешно мешала ей зацапать нашего друга Лоузби. Не думаю, правда, чтобы кто-нибудь стал убивать по такой причине, разве уж совсем свихнувшись. Но тем не менее вычеркивать ее я не собираюсь. Может быть, есть что-нибудь попроще, чего мы пока не раскопали. Относительно нее и Лоузби. Почему, черт подери, он на ней женился? Я хочу знать все, что знает ее отец.
Хамфри сказал, кивнув:
— Честно говоря, вы меня не особенно удивили.
— Конечно. Все это элементарно. И Лоузби тоже со счетов не сброшен, хотя я все еще не вижу никакого мотива. Во всяком случае, ребята работают. Выясняют, как он жил, то есть на какие деньги. И действительно ли он провел ту ночь у своего приятеля Гимсона. Баш на баш, Хамфри. Вы откроете свои источники информации, а я — наши. — Он взглянул на жену не то заботливо, не то с уважением, не то виновато. — Ты ведь привыкла, дорогая? Сама знаешь: в этой игре нельзя доверять даже лучшему другу. А Хамфри — один из лучших наших друзей, верно?
— Я бы доверила ему твою жизнь, — сказала Бетти. Она любила Фрэнка, и это прозвучало серьезно.
— Я тоже. — Потом Фрэнк добавил с профессиональной усмешкой: — Но из этого еще не следует, что мне так уж легко открывать ему некоторые наши приемы. Мы не любим ими делиться. Не больше, чем в свое время он сам, — надеюсь, ты замечала? Слишком уж часто наши источники не совсем кристально чисты. И его тоже, я полагаю. Но только так можно добиться результатов. Ну, мы испробовали одну старую дорожку. Пока, без толку. Однако осведомителей и в той среде у нас порядочно. Хотя их было больше до того, как изменили закон.
— Хорошо, что изменили, — вставила Бетти мягко, но с неожиданной решимостью в голосе.
— Правда, не для нас, — сказал Фрэнк. — Ну так наши ребята продолжают там копать. Собственно говоря, не из-за Лоузби. Он от этой среды держался в стороне: не в его стиле. Другое дело — Дуглас Гимсон. Мы получили кое-какие интересные сведения.
— Три имени в списке, — сказал Хамфри. — А еще? Может быть, этот врач, Перримен? Не знаю, зачем это могло ему понадобиться, но, во всяком случае, он у нее бывал достаточно часто.
— Мы о нем не забыли. Та маленькая зацепка. Насчет платы наличными. Это так и повисло. Но мы не забыли. Кстати, он единственный из них, кто не представил алиби на тот вечер. Обед с женой и визит к пациентке. Пробыл там только двадцать минут. Он сам нам сказал до того, как мы проверили. Он и не пытался подыскивать себе алиби.
— И выглядит это много убедительнее, чем у остальных, — заметил