— А почему, вы не знаете?
— Чистая формальность, — упрямо ответил Кэрби.
— А двадцать четвертого июля?
— Как всегда.
24 июля 1976 года Теркилл вышел из дома номер тридцать шесть на Итонской площади в 5 часов 39 минут. Сел в собственную машину, регистрационный номер WSK 589N, и поехал в сторону Белгрейвской площади и далее через Хобарт-Плейс, Гросвенор-Гарденс, Парк-Лейн. В рапортах агентов только самые доверчивые романтики способны усмотреть что-то, кроме опустошающе прозаичных фактов.
— Кто за ним следил? — спросил Хамфри.
Один из наших людей, ответил Кэрби. Хамфри спросил, как его фамилия. Кэрби покачал головой и поглядел на него с легким торжеством, потому что не имел права называть фамилии агентов.
Направление на север, Остановился у пивной «Лев» в Хенли. За Теркиллом как будто следовали две машины (номера). Ехавшие в них зашли в бары. В 6 часов 52 минуты мистер Теркилл отправился дальше. Остановился у частного дома (адрес), где проживает Герберт Грирсон, личность неизвестна. Вышел из дома в 7 часов 47 минут. Поехал в Хэтфилд. Не выходил из машины. Уехал из Хэтфилда в 8 часов 29 минут и со скоростью семьдесят миль в час поехал назад в Лондон. Вернулся к себе в дом номер тридцать шесть на Итонской площади.
— Довольно кружной путь до собственного дома, — заметил Хамфри.
Избитый прием. Сам Хамфри не раз колесил по разным столицам и с разочарованием возвращался туда, откуда выехал.
Затем долгое время — ничего. В рапорте добросовестно сообщалось, что до 11 часов 35 минут из дома номер тридцать шесть никто не выходил — ни мистер Теркилл, ни кто-либо другой. В указанное время какая-то компания, по-видимому из квартиры двумя этажами выше квартиры мистера Теркилла, спустилась на улицу, расселась по трем машинам с немецкими, а может быть, швейцарскими номерами и уехала. За ними никто не следовал. Согласно полученным сведениям в отель «Гайд-парк». Восемнадцать минут — опять ничего. Затем в 11 часов 53 минуты мистер Теркилл ушел из дома пешком. Направление — по боковым улицам к больнице святого Георгия. Вошел через парадный подъезд, вышел из боковой двери. Пошел пешком по Найтсбриджу, по южной стороне. Перешел через улицу и вошел в отель «Гайд-парк». Вышел из отеля «Гайд-парк» в 4 часа 32 минуты утра 25 июля. Поехал на такси в дом номер тридцать шесть на Итонской площади.
Когда Хамфри поблагодарил Кэрби, тот только посмотрел на него еще более кисло. А когда Хамфри добавил: «Но он же выпустил наиболее интересное, не правда ли?» — Кэрби сделал такое лицо, словно его обидели. И сказал:
— Он выполнил все, что ему было поручено. Для него только это и было интересно…
— С моей точки зрения наиболее интересным были эти разнообразные посетители. Кто они такие? Почему играли в эти игры?
— Главным образом американцы. За всех ручаются их посольства. На самом высоком уровне. Фамилии не указываются по официальным причинам.
— А у вас эти фамилии есть?
— Мы сделали то, что нам было поручено сделать. А в остальное не вмешивались.
Грусть Кэрби заметно поубавилась, когда Хамфри пригласил его в соседний бар. Когда они уже встали, Хамфри спросил его про Сьюзен, но снова ничего не узнал. В рапорте о ней не упоминалось вовсе. Всю эту ночь до тех пор, пока Теркилл не вернулся — почти в 5 утра в воскресенье, — окна его квартиры оставались темными.
По дороге в бар и в зале о делах больше не было сказано ни слова. За третьим двойным виски Кэрби заметил, что предпочел бы дослужиться до пенсии на Тихом океане. Невозможно привыкнуть к хмурому лондонскому небу. Не то чтобы оно было хмурым в это лето, добавил он с единственным за все время проблеском юмора.
Хамфри исполнил просьбу Фрэнка Брайерса. Но ничего сколько-нибудь интересного не выяснилось, подумал он. Правда, поскольку окончательно установлено, что убийство не могло быть совершено позже половины одиннадцатого, одно теперь несомненно: Том Теркилл его не совершал. Однако Хамфри никогда его всерьез не подозревал и был уверен, что Брайерс — тоже. Правда, уже после половины одиннадцатого были восемнадцать необъясненных минут, интересных для тех, кто вел следствие, но сам Хамфри их сразу отбросил.
Тем не менее поведение Тома Теркилла в эту ночь само по себе было весьма любопытно. Какое дело он проворачивал? Хамфри не сомневался, что Хиггсу это известно. Он вновь задумался над привычной проблемой прошлых дней: как устроить тайную встречу людей, которые всегда на виду. Однажды ему было поручено найти решение, и у него ничего не получилось. Решения вообще не существовало. Многие люди, никогда не пробовавшие менять свою внешность, трогательно верят в переодевание. Блестящий ход в какой-нибудь елизаветинской пьесе — персонаж надевает парик, и собственная жена его не узнает. Но вот можно ли рассчитывать на это в реальной жизни?
Хамфри позабавила мысль, что человек вроде Теркилла никак не смог бы исчезнуть на неделю-другую ни в одном большом городе западного мира. Тем не менее его уловки, пусть и на одну ночь, оказались успешными. Причем совершенно незаслуженно. Любой порядочный агент постыдился бы к ним прибегнуть… Но тем не менее в газетах ничего не появилось, а Теркилл, несомненно, прятался именно от репортеров. И Хамфри, пожалуй, догадывался почему. Все это попахивало тайными переговорами, в которых Теркилла использовали как подставное лицо. Возможно, инициатива исходила от англичан. Из того, что американцы прислали большую группу, выводов девать не стоило: американцы всегда присылают для переговоров большие группы. А были эти переговоры политическими или нет, честными или сомнительными, полуофициальными, псевдоофициальными или просто закулисной сделкой — Хамфри решить не мог. Он о многом догадывался и полагал, что кое-что знает твердо, но лишь малую часть, а отнюдь не все.
Вот почему он удивился не меньше остальных, когда несколько дней спустя после того, как навел справки о Томе Теркилле, он увидел фамилию на первой странице «Таймс». Результаты своего визита к Хиггсу, пусть и скудные, он сразу же сообщил Фрэнку Брайерсу и тут же забыл о Теркилле. Но теперь пришлось о нем вспомнить.
«Назначение мистера Теркилла. Официально объявлено, что мистер Т. Теркилл, лейборист, член парламента от Лестер-Иста, назначен финансовым секретарем министерства финансов. Он пока не получает портфеля, но будет иметь прямой доступ к премьер-министру и министру финансов. В его ведение поступают международные финансовые операции».
Этим исчерпывалось официальное сообщение. Но газета навела на него дополнительный глянец:
«Мистер Теркилл — признанный авторитет по международному валютному рынку еще укрепил свою репутацию недавними речами в палате общин и вне ее стен.
Мистер Теркилл известен как один из лидеров правого крыла лейбористской партии, и, судя по первым признакам, его назначение не найдет поддержки у левых. Ведущие представители группы „Трибьюн“ отозвались о нем так: „Из этого следует, что правительство распродает страну“ и „Теркилл приглядит, чтобы они нарушили пока еще не нарушенные предвыборные обещания“…»
Официальные объявления многое сообщают между строк. Так, упоминание о том, что Теркилл пока не получает портфеля, означало, что он его скоро получит. Он, несомненно, сумел выторговать свою цену. Следовательно, решил Хамфри, его позиция была очень сильна. Вероятно, его использовали как эмиссара во время летних переговоров с международными финансовыми организациями — и не только с Международным валютным фондом. А теперь выяснилось, что и не просто как эмиссара.
Нападки на Тома Теркилла давно уже прекратились: его адвокаты сделали все, что от них требовалось. Членам кабинета нужны гарантии.
И все-таки это был риск. Хамфри не любил поддаваться низменным чувствам, но тут он ничего с собой поделать не мог. До того несправедливо, что просто невыносимо, думал он, почти повторяя восклицание Кейт, когда она узнала о смерти леди Эшбрук. Только дурак ждет от жизни справедливости, констатировал бесстрастный наблюдатель в его мозгу. Из всех людей, каких он знает, большинство более приемлемо, чем Том Теркилл, большинство более честно оценивает себя, и подавляющее большинство куда более уравновешено. Мания Теркилла, казалось бы, должна стать непреодолимым препятствием, но она как будто обернулась козырем. Многие из знакомых Хамфри были умнее Теркилла, а некоторые и гораздо способнее. Хотя никто, должен он был признать, не обладал таким чутьем на деньги.
Несправедливо, несправедливо! Теркилл выступил в тот же день с заявлением, что не принял бы такого поста, если бы не видел в этом долга перед своей страной и перед своей партией. У него нет других желаний, кроме желания помочь родной стране в трудную минуту. Нельзя допустить, чтобы фунт упал еще ниже. Он и так уже никогда столь низко не опускался. Потребуется много времени и усилий, чтобы восстановить доверие, но этого можно добиться. Мы должны оздоровить фунт. Надо сомкнуть ряды и всем дружно налечь. Только так. Мы должны построить трамплин для процветания.
Может быть, в нем есть что-то от кинозвезды, может быть, у него есть чутье на деньги, раздраженно думал Хамфри. Но пишет он левой ногой. Однако других этот недостаток тревожил меньше: в тот же день на бирже началось оживление, а фунт поднялся по отношению к доллару на двадцать центов.
К этому времени Брайерс уже рассказал Хамфри все, что полиции удалось узнать о финансовом положении леди Эшбрук. Они бросались по ложным следам, они делали ошибки, они не могли отыскать никакой связи с тем, в чем подозревались Лоузби и Сьюзен. Когда они убедились, что алиби Лоузби на ту ночь неопровержимо, их усилия сосредоточились на Сьюзен. Не исключалось, что она была его сообщницей, хотя никому еще не удалось придумать, какой у них мог быть мотив.
С самого начала, а особенно после ознакомления с завещанием, Брайерс и его сотрудники старались выяснить, как леди Эшбрук умудрялась сводить концы с концами. Завещание сбило их с толку, но потом Флэмсон, которого поддержали молодые сотрудники, умевшие лучше формулировать свои мысли, заявил, что все это слишком уж подогнано одно к одному. Заслуги Брайерса тут не было никакой. Но теперь, уже ничего не скрывая от Хамфри, он с гордостью руководителя подчеркивал, какими проницательными показали себя его ребята. И с насмешливым удовольствием подчеркнул, каким тупым показал себя он сам. Разобрался во всем Джордж Флэмсон, хотя и не один. Джордж Флэмсон смахивает на простецкого краснолицего деревенского парня. Но на самом деле его отец служил в управлении угольной шахты где-то в центральных графствах. Многие считают Джорджа Флэмсона простоватым, и, безусловно, утонченность ему не свойственна, но он умеет разбираться в фактах.