У Брайерса была официальная причина побывать у Моргана, не связанная с делом об убийстве леди Эшбрук. На свои вопросы он получил исчерпывающие ответы менее чем за десять минут.
— Очень хорошо, — сказал Брайерс. — Значит, с этим покончено. — И тут же перешел на другую тему: —Да, кстати, Таффи, вам что-нибудь известно про медика по имени Перримен?
— А конкретнее?
— Он был врачом леди Эшбрук.
— То-то фамилия показалась мне знакомой. Наверное, я видел ее в деле. — Морган прекрасно улавливал подтекст. — А он тут замешан?
— Мы исключаем тех, кто не замешан. — Это было сказано не только Моргану, но и Хамфри. — Он пока еще не вычеркнут.
— А что-нибудь получше метода исключения вы не нашли?
— Если вы всерьез верите, будто господь наградил вас умом, так лучше бросьте эту работу. А мы подыщем прозектора посообразительнее.
Отпарировав, как положено, столь же дружеской подковыркой, Морган сказал:
— Я про него ничего не знаю. Но могу навести справки.
— Так наведите. Если без особых хлопот. Но специально, времени не тратьте. Это ведь на всякий случай.
Хамфри не сомневался, что Брайерс никаких сведений получить не рассчитывал. И вопрос был задан только ради него. Брайерс хотел показать, что ничего не скрывает.
Новый обмен шутливыми оскорблениями — и они попрощались с Морганом. На улице все так же сеялся дождь. Фрэнк Брайерс указал на кафе напротив:
— Я там уже бывал. В общем, сойдет.
Будь он не при исполнении служебных обязанностей, кафе вряд ли сошло бы. Все освещение исчерпывалось неоновой трубкой над стойкой, не слишком приветливо отражавшейся в мокром асфальте. Одно из тех крохотных кафе, где все сведено к голому минимуму. Они отнесли чашки кофе с молоком (молока было заметно больше, чем кофе) на столик с цинковой крышкой. Фрэнк на работе забывал про еду, но пользовался случаем перекусить, если выпадала такая возможность, и теперь купил два завернутых в целлофан бутерброда с ветчиной.
Было уже около половины одиннадцатого, и он съел их оба. Спросив Хамфри, как ему показался Морган, он разразился похвалами уже без дружеских поношений — только похвалами.
Хамфри ждал. Утро пока было вступлением, типичным для Брайерса. Теперь вступление кончилось и предстояло услышать что-то новое.
— У меня есть для вас кое-что, — сказал Фрэнк, понизив голос, хотя в кафе, кроме них, никого не было. — В тот вечер Лоузби и близко к дому леди Эшбрук не подходил.
— Это точно?
— Точнее некуда. Разве что мы с вами просидели бы с ним и Гимсоном всю ту проклятую ночь. Эта их история — чистая правда.
Брайерс говорил с некоторым раздражением, словно ему напрасно морочили голову. Но раздражение раздражением, а он был прирожденным рассказчиком. И описывал пусть мелкую, но победу их метода, полный гордости за них всех. Ребята копали и копали. Ничего не упуская. Как он уже говорил Хамфри, они перебирали все контакты в этом плане, а их хватает, сказал он с профессиональной усмешкой.
Одно, другое, третье. Массажные салоны. Танцклубы. Посредники. Нудная работка для ребят. Очень долго все было впустую. Потом кто-то начал нащупывать следы Дугласа Гимсона. Три-четыре года назад Гимсон был в обращении. Крейсировал, как сказали некоторые осведомители. Потом куда-то исчез. Может быть, перестал крейсировать. Один тип про него что-то трепал.
Личность этого типа установили. Лет около тридцати. Фамилия — Дарбли. Может быть, и не своя. Рабочий сцены, подрабатывал натурщиком. Истерик. Ребята на него нажали. Он брал у Дугласа Гимсона деньги. («В клубах!» — выкрикнул он.) Дарбли нравилось получать деньги. Рано или поздно Гимсону это должно было надоесть. Угрозы. В прежние времена, возможно, не обошлось бы без шантажа. Теперь этого так не опасаются. Да и вообще, по мнению Фрэнка, Дуглас Гимсон на шантаж не поддался бы. А потому Дарбли стал телефонной язвой. Полиция с этим постоянно сталкивается. Таких случаев тысячи. Дарбли звонил в клубы Гимсона — респектабельные клубы — и театральным голосом спрашивал, здесь ли сейчас такой-сякой капитан Гимсон. Раза два являлся к Гимсону на квартиру, узнавал, что тот где-то обедает, выведывал где и по телефону декламировал тот же вопрос. Он, по-видимому, считал, что Дуглас Гимсон от него откупится, если он пообещает прекратить свои звонки.
Кроме того, слежка за Гимсоном превратилась у него почти в манию. Чуть ли не каждый вечер до начала спектакля он прятался где-нибудь у его подъезда. И то, что он оказался там в ту июльскую ночь, вовсе не было случайным совпадением. Как только ребята это выяснили, сказал Брайерс, они взялись за дело всерьез. Он закатывал истерики и очень им не нравился. Они нажали посильнее. Подключились руководители группы — один раз в допросе принял участие сам Фрэнк. («Но я, собственно, не требовался. Работала группа».) Довольно скоро они извлекли один факт. Дарбли видел, как Лоузби (которого он помнил с того времени, когда был с Гимсоном в мирных отношениях) вошел в тот вечер в подъезд. Около пяти часов, сказал он, что примерно совпадало со временем, которое назвали полиции Лоузби и Гимсон. Дарбли оставался на своем посту так долго, что чуть было не опоздал в театр. Лоузби еще не ушел.
Таким образом, его показания согласовывались с утверждением Лоузби, что он провел у Гимсона весь вечер и всю ночь. А также и все воскресенье, но это уже значения не имело.
Возможно, и по чистой случайности, заметил Фрэнк, но кто-то из ребят спросил Дарбли, а что он еще делал в тот вечер. Дарбли ответил, что это их совершенно не должно интересовать. Они сразу же проявили настойчивый интерес. Что он делал в тот вечер? Он потерял власть над собой и завизжал: «А что, по-вашему, делает рабочий сцены? Может, сами хотите попробовать?» Что еще он делал? Что еще? Что еще?
И Фрэнк и Хамфри знали технику такого допроса как свои пять пальцев. Один из допрашивающих повторял: «Звонили по телефону. Сколько раз?» Дарбли пришел в ярость. Сколько раз? Сколько раз он звонил о капитане Гимсоне? Понадобилось больше часа, чтобы Дарбли сознался, что он во время спектакля звонил из театра на квартиру Гимсона пять раз. Ему не понравилось, что туда заявился этот лорд Лоузби. Он спрашивал, дома ли капитан Гимсон. Какие слова он употреблял? «Какая разница! Они же знали, кто я! — визжал Дарбли. — Да, да, да!»
Кто брал трубку? Да, да! То один, то другой. Так друг у друга и вырывали? — сказали полицейские. А там два аппарата.
А после театра? Он опять звонил? Да, да, да! И не один раз? Да, да, да! До какого часа? Он не помнил. До полуночи? Кажется. После полуночи? Да, да, да! Пока они не отключили телефон.
— На их месте, — заметил Хамфри, — я бы сделал это гораздо раньше.
Брайерс сказал, что спросил у них, почему они этого не сделали. Оказывается, Гимсон ждал звонка матери.
— По правде сказать, довольно неожиданное подтверждение, — продолжал Хамфри. — Но достаточно убедительное, верно?
— Да. Абсолютно. Кстати, я спросил у них, почему они мне сами не сказали. Это сэкономило бы нам много человеко-часов. Они ответили, что упоминали о телефонных звонках. Но, безусловно, о содержании их и не заикнулись. Не то бы мы быстро разобрались.
— Но почему они предпочли молчать?
— Это уж вы мне скажите. Вам эти люди лучше известны.
Позже Хамфри пришло в голову, что Лоузби при всем своем бесстыдстве, возможно, стыдился попасть в смешное положение. О том, когда Дарбли начал свою слежку, они с Гимсоном знать не могли и не догадывались, что она может оказаться для них полезной. Но в любом случае попасть в более смешное положение им было бы трудно.
— Надеюсь, вы объяснили им, что они вели себя, как полные идиоты, пытаясь что-то скрыть?
— Конечно. — Брайерс улыбнулся самой жесткой своей улыбкой. — И еще я сказал ему — Дугласу Гимсону, — что не стоит ему заводить приятелей вне своего круга. Больше шансов вляпаться в такую вот историю. — И снова в голосе Брайерса зазвучало раздражение. — Ну, с этим мы, во всяком случае, разобрались. Но кое в чем мы допустили промашку. И по моей вине, Хамфри. По моей вине.
Вот что угнетало его все утро, подумал Хамфри. Брайерс радовался успехам, но неудачи задевали его за живое, что, возможно, способствует эффективности, но не душевному покою.
— С этой, со Сьюзен. До чего-то мы, возможно, не докопались.
И тут Брайерс принялся сердито излагать ситуацию — сердито, но по-прежнему ясно и четко. На своей выдумке Сьюзен настаивать перестала: естественно, другого выбора у нее не было, сказал Брайерс. Теперь она заявляет, что просто перепутала даты. Брайерс, отнюдь не успокоившись, отвлекся, чтобы охарактеризовать поведение Сьюзен. Теперь, когда она надежно прибрала Лоузби к рукам, сказал он, ей в высшей степени наплевать, где он провел ту ночь. Ее это совершенно не трогает.
Затем Брайерс вернулся к теме. В общем, они знают, сказал он, когда Сьюзен встретилась с Лоузби и согласилась обеспечить ему алиби. Где-то во второй половине дня в понедельник. Но ее выдумка обеспечила алиби и ей самой. Теперь от этой истории камня на камне не осталось. Только суть не в этом, сказал Брайерс и продолжал еще более зло:
— А важно, где наша барышня на самом деле была в субботу вечером. Беда в том, что мы могли что-то упустить. Нет ошибки хуже, чем сложить руки и думать, будто тебе известно все что нужно. И тем не менее люди раз за разом на этом попадаются. Мы продолжали копаться с Лоузби, но ее басню, в сущности, проглотили. То есть считали, что, во всяком случае, часть вечера она провела с ним. До тех пор, пока не разобрались с Гимсоном. Вина только моя.
— Ну а где же она была?
— Сложность в том, что и тут получаемся какая-то чепуха. Возможно, мы упустили шанс, что ее опознали бы. Но все выглядело настолько неправдоподобным, что мы не стали разбираться дальше. — Хотя Фрэнк Брайерс и винил только себя, говорил он так резко, словно разноса заслужил Хамфри, который был тут вовсе ни при чем.
— И что дальше? — У Хамфри был большой опыт в обращении с начальством, которое допустило промах.