— Вы ведь были контролером, так?
— Кем-кем?
— Контролером.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Я могу сказать по буквам: контролером.
— Так меня никто никогда не называл. По-моему, очень глупое прозвище.
Брайерс уже сообразил — уже несколько секунд назад сообразил, — что допустил ошибку. Возражение Перримена прозвучало не так, как предыдущие. Недоумение, незнание были подлинными. Причину своей ошибки Брайерс понял только позднее. Как ни странно, сработал автоматизм. В конторе О'Брайена до и после смерти старого юриста говорилось о контроле над фондом. В Лондоне был кто-то, кому пересылались деньги. Имени его им знать не полагалось. Лучше называть его контролером. И в результате случайности его так же начали называть между собой Сьюзен и Лоузби. В одной из пачек полученных ими банкнот остался обрывок ленты с этим словом, напечатанным на машинке, и они его подхватили. Так же, как американские и английские полицейские. Но Перримен никогда его даже не слышал.
Брайерс выругал себя за небрежность. Как правило, он ничего не говорил, не проверив заранее. А в результате Перримен вновь обрел уверенность в себе и отчасти перехватил инициативу. У него хватило самонадеянности — возможно, напускной, а возможно, и порожденной высокомерием, — чтобы перебить Брайерса, который закуривал очередную сигарету.
— Простите, старший суперинтендент, — сказал Перримен, — но не слишком ли много вы курите?
Брайерс, сбитый с толку, посмотрел на него с недоумением и ответил:
— Возможно.
— Будь я вашим врачом, я бы настоял, чтобы вы проверяли легкие. Систематически.
— Но вы ведь не мой врач, — сказал Брайерс.
— Не исключено, что к несчастью для вас.
— Поживем — увидим, — сказал Брайерс. — Всем нам придется когда-нибудь умереть.
Эти слова сопровождала угрюмая полицейская усмешка, которую хорошо знал Хамфри. И она была бы еще угрюмее, если бы в конце этого допроса маячила тень виселицы. Задним числом Брайерс почувствовал некоторое уважение к выдержке Перримена. Такую же выдержку, может быть, проявляли некоторые пациенты Перримена, когда, томясь смертным страхом во время осмотра, они с участием осведомлялись о каких-то симптомах самого доктора, теперь по иронии судьбы оказавшегося в сходном положении.
— Не будем отвлекаться, — сказал Брайерс, впервые позволив своему голосу стать чуть-чуть жестче. — Впереди еще много дела. — Он продолжал: — Да, нам известно, что вы передавали деньги после смерти леди Эшбрук и прежде. Больше вам это скрывать не удастся. Мы намерены узнать все.
…Всего им узнать не удалось, но кое-что они за этот вечер мало-помалу узнали. Многое из того, что они восстанавливали по кусочкам, оказалось близким к истине. Хотя и не все. Перримен был готов дать им объяснения и говорил даже словно бы не без удовольствия. Он просто оказывал безобидную, дружескую добрую услугу.
— Это мы оставим решать налоговым инспекторам, — заметил Брайерс, но словно мимоходом. Вполне возможно и даже вероятно, что Перримен не знал всей истории целиком, решил он. И уж во всяком случае не знал ее начала: тридцать лет назад, когда кончилась война, он еще не слышал про леди Эшбрук, Но с О'Брайеном он встречался и признал это.
— Леди Эшбрук доверяла не слишком многим, не так ли? — спросил Брайерс.
— Да, конечно.
— Но ему она доверяла?
— И с полным на то основанием. С полным основанием. — Перримен добавил с неожиданным чувством: — Он был хорошим человеком.
Это была странная похвала, произнесенная так, словно Перримену принадлежало право оценивать и решать.
В восемь часов им принесли еще чаю. Около девяти — тарелку с грудой бутербродов. Перримен съел больше своей доли — то ли от напряжения, то ли проголодавшись.
Брайерс все еще не давал Перримену отвлечься от финансовых операций. Кто разработал систему? Перримен не знал. Возможно, действительно не знал. Ничто не доверялось бумаге. Тут они отгадали верно. Молчание. Простота. Единственный способ делать что-нибудь втайне, думал Брайерс. Хамфри согласился бы с ним. Только опытные люди знают, что всегда следует избегать усложнения.
Перримен сказал, что система действовала задолго до того, как он стал врачом леди Эшбрук.
В целом их версия опять оказалась почти верной. Когда О'Брайен перенес инсульт, возникли всякие трудности. Сам он уже никуда поехать не мог. Способ пересылать в Англию деньги, сообщения и инструкции без риска разоблачения вовремя разработан не был. Вопреки предположениям полиции эту необходимость заранее не предусмотрели. Старая история, подумал Брайерс: противника часто переоцениваешь. Леди Эшбрук и О'Брайен, по-видимому, не сумели отыскать иного выхода и вынуждены были обратиться к помощи третьего лица. Хотя это ей очень не нравилось, но приходилось искать в Англии посредника, которому она могла бы довериться. Вот так в операцию был вовлечен Перримен.
— Когда это произошло?
Перримен назвал точную дату: июнь 1968 года.
— Почему она обратилась к вам?
— Она уже несколько лет была моей пациенткой и доверяла мне.
— Вам это пришлось очень кстати, верно? — внезапно спросил Брайерс.
Перримен не выдал ни удивления, ни злости, ни тревоги. Тон его голоса не изменился.
— Кроме того, я ей нравился, — сказал он самодовольно.
Брайерс и так уже понял, что Перримен тщеславен — почти патологически тщеславен. Но тут был еще какой-то не вполне ясный, почти неуловимый оттенок. Он спросил:
— В сексуальном смысле, хотите вы сказать?
Перримен ответил все с тем же самодовольством:
— Когда мужчина и женщина искренне нравятся друг другу, между ними обязательно возникает определенное сексуальное тяготение. Конечно, ей было за семьдесят, но я как врач могу вас заверить, что сексуальное чувство с возрастом не исчезает.
Брайерс перебил его, на секунду утратив контроль над собой:
— Полицейскому это можно и не объяснять, черт подери!
Перримен невозмутимо продолжал:
— Да, тут мог присутствовать и элемент сексуальности. Нам всем известно, что пожилые женщины нередко создают культ вокруг своих врачей. Но к ней это не относилось. Все было по-другому. Естественно, это ни к чему не привело. Звание врача обязывает, хотя при других обстоятельствах…
— Да-да.
Брайерс вернулся к теме. Как деньги передавались Перримену? Как он их получал? (Недаром Хамфри заметил однажды, что это одна из извечных проблем в такого рода операциях.) Брайерс не думал, что получает вполне исчерпывающие ответы, но это существенного значения не имело и он не стал уточнять.
— Вы сами их забирали? — спросил Брайерс.
— Разумеется, нет. Это прямо противоречило бы цели.
— Почему? — Брайерс мог бы и не спрашивать: ответ был очевиден.
— Мне кажется, я человек довольно заметный.
Брайерс искоса взглянул на своих сотрудников. Они верно угадали, как леди Эшбрук получала свои деньги. Прием был довольно примитивный, но он давал результаты.
Перримен сказал, что был агентом леди Эшбрук. Это слово он произнес самодовольным тоном и презрительно добавил, что ни ему, ни ей в голову не пришло бы называть его контролером. Распределение денег она поручала ему — и при ее жизни и после ее смерти.
— Она объяснила мне свои желания. Как я уже говорил, она мне доверяла.
— Да, мы это уже слышали, И о том, как их передавать после своей смерти, она тоже распорядилась?
— Да.
— Кто должен был их получать?
— Лоузби, это само собой разумеется. Основную долю. Ну, и еще два-три человека. Из них никто про это не знал. Все должно было сохраняться в глубочайшем секрете. Собственно говоря, я еще не придумал, каким образом это устроить…
— Ну теперь вам можно больше не затрудняться, — сказал Брайерс с преувеличенной вежливостью.
Перримен не уступил. Со столь же преувеличенной насмешливой вежливостью он ответил:
— А вам можно не затрудняться из-за этих людей. Они ни о чем не были предупреждены. К тому же суммы им предназначались очень небольшие — в лучшем случае несколько сотен фунтов.
— И договоренность была только устная? — Брайерс в этом нисколько не сомневался.
— Для того все и делалось.
— Так что проверка была невозможна?
— Да. — Перримен добавил, словно желая помочь им: — Правда, один человек знал, что будет получать их и дальше, — лорд Лоузби.
— Пожалуй, я должен прямо сказать вам, — заметил Брайерс без всякого выражения, — что лорд Лоузби в данной ситуации нас не интересует.
Холодно, равнодушно, снова высокомерно Перримен ответил:
— Полагаю, мне следует считать, что вы знаете свою работу, старший суперинтендент?
— Да, это, возможно, облегчило бы дело. — И по-прежнему вежливо Брайерс продолжал: — Ну, финансовой стороной мы, я думаю, можем больше не заниматься. А вы как считаете, Джордж? — Он повернулся к Флэмсону.
— Сведений мы получили вполне достаточно, шеф. И знаем, откуда получить добавочные, если они понадобятся.
— Видите ли, доктор, все это, как я уже упоминал, будет подарком налоговому инспектору. Думаю, к доходу леди Эшбрук они возвращаться не станут: он не стоит ни времени, ни хлопот. Другое дело — налог на наследство. Вот этим они, конечно, займутся.
Наступило молчание, недолгое, нарочито апатичное.
Потом Брайерс сказал, чуть наклонившись через стол:
— Сколько денег осталось в этом американском фонде?
— Я не знаю.
— Это не ответ.
— Но это абсолютная правда. — И словно подражая Брайерсу, Перримен тоже рассчитанно помолчал несколько секунд, а затем добавил, как будто смакуя просторечие: — Эта парочка умела держать язык за зубами.
— Но примерное представление вы, безусловно, должны иметь, — сказал Брайерс с некоторым нажимом.
— Я уже сказал вам: нет.
— Ну, с этим мы сами разберемся, — продолжал Брайерс. — Но, надеюсь, вы можете сказать мне кое-что другое. Сколько вам предстояло получить за это самому?
Перримен молча смотрел мимо него. Зрачки у него расширились.