Хамфри подумал, что Фрэнк, пожалуй, позвонил ему по ее настоянию. Он, в свою очередь, попросил передать ей привет. Они молчали, пока не подошли к дому.
— Вы не против, если мы войдем? — спросил Фрэнк. — Поговорить можно и там.
Хамфри заметил на тротуаре молодого человека в макинтоше. Брайерс перехватил его взгляд.
— Да, он из моих ребят, — сказал он. — На этой неделе я его отсюда забираю. Душеприказчики хотят продать дом. А у нас нет причин тянуть. Нам тут больше делать нечего.
Брайерс достал кольцо с ключами и отпер два замка. Они были поставлены на другой день после убийства. Хамфри вспомнилось, как Брайерс упомянул, что у Перримена был свой ключ. Очень удобно, сказал тогда Брайерс.
— Не снимайте пальто, — предупредил Брайерс, когда они вошли. Таким вниманием к физическому самочувствию Хамфри он словно подменял обычную симпатию. — Тут так и обдает холодом.
Их действительно обдало холодом. И сыростью. И запахом затхлости. Краска на стенах коридора лупилась, а в дальнем его конце по ней расползлись пятна, несомненно влажные на ощупь. Они поднялись на второй этаж, и Брайерс еще одним ключом отпер дверь гостиной леди Эшбрук.
В этой комнате, прежде так хорошо ему знакомой, Хамфри был в последний раз, когда его провели сюда, чтобы показать труп. Брайерс сохранил тут все точно на прежних местах. Только мертвая леди Эшбрук больше не прислонялась к своему креслу и из-под него был убран ковер. Осколки фарфора и безделушки все еще валялись на полу. Все здесь фотографировалось по многу раз, но тем не менее сцена убийства сохранялась строго в прежнем виде. Грушевидные капли крови на стенах давно почернели, и неосведомленный человек мог бы принять их за оригинальное нововведение в стенной росписи.
Хамфри стоял посреди гостиной и не испытывал никаких чувств. Они были бы лишними: унылая, захламленная, заброшенная комната — и больше ничего. Запротестовало только его обоняние: прежде тут всегда веяло ароматом сухих цветочных лепестков, который особенно любила леди Эшбрук. Теперь он исчез и сменился запахом, от которого чесалось в носу и першило в горле, — запахом пыли. Пыль покрывала все вокруг.
О пыли заговорил Брайерс. Он подошел к окну, выходившему на площадь, и прочертил пальцем на стекле несколько полосок.
— Накапливается, не успеешь оглянуться. — Затем деловито и в то же время как-то отрывисто он продолжал: — У меня есть к вам предложение. Может быть, сядем? — И добавил: — Теперь тут можно двигать что угодно. Я с этой комнатой покончил.
Он отнес два стула с высокими спинками к дальнему окну и тщательно вытер сиденья носовым платком. Когда Хамфри сел, Брайерс сказал:
— Меня предупредили, чтобы я готовился к переводу. Где-нибудь ближе к лету.
В первый момент Хамфри решил, что у Брайерса начались неприятности. Он огорчился, рассердился и не сумел этого скрыть. Фрэнк, как всегда наблюдательный, улыбнулся — в первый раз за все утро.
— Нет-нет. Это повышение. Они хотят, чтобы я занялся борьбой с терроризмом.
Значит, это повышение. Возможно, скотленд-ярдовское начальство, подумал Хамфри, позаботилось, чтобы неудача не слишком обескуражила человека с таким высоким нервным накалом. А возможно, этот перевод планировался еще до фиаско с Перрименом и они просто подобрали для такой работы наиболее подходящую кандидатуру. Но как бы то ни было — шаг вверх по служебной лестнице. В этом есть свои теневые стороны, сказал Брайерс: почти все время ему придется проводить за письменным столом, не принимая непосредственного участия в оперативной работе. Тем не менее он к этому приготовился, а должность все равно не из спокойных: любой промах у всех на виду.
— Насколько я могу судить, — сказал Брайерс, — в ближайшие несколько лет терроризм достигнет черт знает какого размаха.
— Согласен.
— Слишком уж это легко. Все преимущества на их стороне. И инициатива.
Оба представляли себе возможности современного оружия.
— Я все думаю… — Брайерс снова говорил неловко и почти агрессивно, — Может быть, вы присоединились бы к нам и помогли? Вам нашлось бы применение.
— Я слишком стар.
— Молоды вы, а не стары — слишком молоды, чтобы бесцельно убивать время. Я знаю, в прошлый раз у нас не задалось. Но тут вы найдете себе применение. У вас есть опыт. И в людях вы разбираетесь. Мне было бы спокойнее, если бы я знал, что вы под рукой.
Хамфри понимал, чего добивается Брайерс. Он думал, как бы подбодрить Брайерса, а вместо этого Брайерс старается подбодрить его. Это было подтверждение дружбы, но не дружеский порыв, а усилие воли. Брайерс все еще испытывал злую досаду из-за того, что их совместные усилия ничего не дали: союзника всегда винят не только за его ошибки, но и за свои собственные или даже за неудачное стечение обстоятельств. И его активно не хочется видеть. Нужен очень сильный характер, чтобы поступать так, словно этого чувства не существует. Как нужен сильный характер — Хамфри на мгновение вспомнил Шинглера — и для того, чтобы простить человека, которому ты многим обязан. Хамфри был тронут — главную роль сыграло не возвращение прежней дружеской теплоты (у него тоже была своя гордость, хотя и не такая колючая, как у Фрэнка), но уважение. Возможно, им еще долго будет неловко друг с другом, но много ли нашлось бы людей, да еще обремененных таким количеством забот, как Фрэнк, которые заставили бы себя поступить подобным образом?
Хамфри сказал:
— Как хорошо, что вы об этом подумали. Я крайне благодарен, — Иногда он позволял себе быть искренним и непосредственным. Потом он с легкой усмешкой добавил: — В последний раз мне предлагали работу лет двадцать назад.
— Так вы согласны?
— Да, я был бы рад. Но удастся ли вам согласовать это с вашим начальством?
— Ничего трудного. У нас уже есть два-три внештатных. Именуются консультантами. Как и все мы, легкая дичь для террористических групп. Конечно, мы постараемся сохранить их личность в секрете, но особенно на это рассчитывать нельзя. Очень вероятно, что возле любого из нас в самый неожиданный момент начнут рваться бомбы.
Хамфри давно уже не слышал мрачных шуточек Брайерса. А Брайерс продолжал:
— Собственно говоря, я уже предложил вашу кандидатуру. Полный восторг. Конечно, ваша прежняя деятельность оказалась не такой уж большой помехой.
— Вы, значит, не сомневались, что я скажу «да»? — Хамфри вернулся к прежнему приятельскому тону.
— Я не сомневался, что Кейт сумеет вас убедить. В нашей группе от нее будет больше толку, чем от всех нас, вместе взятых.
Наступило молчание, и они оглянулись на унылую комнату, тщательно сохранявшуюся, точно исторический памятник. Брайерс сказал:
— Ну, мы пришли сюда, собственно, ради этого.
Но он не встал. Опять наступило молчание, оно стало напряженным. Потом Брайерс снова заговорил:
— Я всегда думал, как интересно было бы получить собственный отдел. И получить его еще молодым. Но вот что: если бы я мог променять это назначение на возможность изобличить Перримена, я бы ни секунды не колебался. Черт, не могу забыть. Полицейский следователь должен в первую очередь научиться сбрасывать неудачу со счета. И, значит, никакой я не следователь.
— Чепуха! Это значит, что вы первоклассный следователь. Конечно, у вас это иногда почти переходит в одержимость. Но первоклассная работа делается только так. — Хамфри говорил, как в те дни, когда они только познакомились и Фрэнк слушал советы человека на двадцать лет его старше. — Все это вы должны забыть… — Он указал на кресло леди Эшбрук.
— Легче сказать, что сделать! — Брайерс вдруг сорвался и заговорил так, словно на зубах у него скрипел песок: — Ведь с ума можно сойти. Я знаю все. Я знаю все, кроме одного — как доказать, что это он. Я знаю, как он это сделал. Я знаю, почему он это сделал. Во всяком случае, отчасти — в этом до конца разобраться вообще невозможно. И все без толку. Я опять и опять приходил в эту комнату. Все надеялся вдруг обнаружить то, что мы упустили. Теперь я убежден, что обнаруживать было нечего. Оуэн Морган без конца мне повторяет, что на этот раз мы столкнулись с человеком, который не допустил ни единой ошибки. И помочь нам могла бы только сумасшедшая удача. Может быть, его и прижмут за махинации с ее деньгами. Но это плохое утешение. У нас не было выбора: только ждать, что нам вдруг повезет. Но везло не тем, кому следовало бы. — Его голос, все еще скрипучий, стал спокойнее. — Ему поразительно везло. Он думает, будто предусмотрел все. Но были три момента — по меньшей мере три, — когда дело могло обернуться против него. И не обернулось.
После еще одной паузы Брайерс сказал:
— Скажите мне… Я же должен был с ним справиться. Что я сделал не так?
— Я, естественно, об этом думал. Задним числом. Но я все-таки не могу найти ни единого промаха. У вас почти не было материала. Ваши сотрудники сумели найти для вас очень мало. Но, по-видимому, больше найти было вообще невозможно.
— Мне следовало бы выждать подольше?
— Но ведь больше вы ничего не нашли бы, верно?
— Я неправильно строил допросы?
— Не думаю.
— А вы бы провели их умнее? — Это было сказано без всякого вызова: Брайерс действительно хотел знать правду.
— Не умнее. Но, наверное, немного по-другому.
— Расскажите как.
Хамфри сказал бережно, но твердо:
— Послушайте, Фрэнк, пользы от такого копания в прошлом нет никакой. С этим кончено. И лучше выбросить все из головы.
Брайерс кивнул как-то по-мальчишески, не сгибая шеи, точно немецкий бурш.
— Конечно, лучше. Конечно. Беда в том, что я все еще думаю: а вдруг что-нибудь выяснится. Вдруг позвонят. Или сообщат еще как-нибудь. Вскрываю утреннюю почту и думаю: а вдруг? И весь день так, чем бы я ни занимался. Что-то вроде сумасшествия, оно вторгается в мою жизнь, отравляет ее. Но я положу этому конец. Выкину из головы. Дело не закрыто, но это все.
Они по-прежнему сидели на стульях с высокими спинками, словно были гостями на званом чае у леди Эшбрук и уединились от остального общества.