Машина рывком затормозила.
– Приехали, – сообщил он.
Я взялась за дверную ручку, намереваясь, как мне думалось, высказать последнее неопровержимое замечание и броситься к дому, но он положил ладонь мне на локоть.
– Лучше подожди, пока не утихнет.
Он выключил зажигание, и мерно шуршащие дворники замерли на стекле. Мы молча сидели, вслушиваясь в шумы грозы. Ее эпицентр находился прямо над нашими головами: слепящие молнии то и дело разрывали черные тучи, и следом за ветвистыми вспышками почти сразу же тотчас оглушительно трещал гром, как будто сотни деревьев в огромном лесу с треском расщеплялись и гулко падали. А в коротких промежутках мы слышали в немой тьме, как дождь барабанит по машине, и тонкие ручейки струились по закрытым стеклам.
– Хорошо, что я не позволил тебе одной добираться до дому, – произнес Питер тоном человека, который принял твердое и единственно верное решение. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.
А когда салон машины осветился дрожащим всполохом молний, я повернулась к нему и увидела, что он смотрит на меня: на его лице лежали странные тени, а глаза сверкали, точно у зверька на дороге, которого вдруг осветили автомобильные фары. Его взгляд был внимательный и слегка угрожающий. Он склонился ко мне и проговорил:
– На тебе какой-то пух. Сиди не двигайся.
Его пальцы погрузились мне в волосы: он стал неловко, но бережно вытаскивать застрявшие в волосах клочья пыли.
Я вдруг обмякла, словно намокшая салфетка. Уткнулась лбом в его лоб и закрыла глаза. У него была холодная и мокрая кожа, в его дыхании ощущался коньячный запах.
– Открой глаза, – сказал Питер.
Я открыла. Мы все еще сидели, прижавшись лбами друг к другу, и в следующее мгновение, когда вокруг все опять ярко осветилось, мне почудилось, что я заглядываю в множество глаз.
– У нас восемь глаз, – тихо произнесла я.
Мы рассмеялись, он притянул меня к себе и поцеловал. Я обхватила руками его спину. Так мы некоторое время умиротворенно сидели, а вокруг бушевала гроза. Я ощущала лишь невероятную усталость и дрожала от холода.
– Сама не пойму, что на меня нашло сегодня, – прошептала я.
Он гладил меня по волосам – прощая, понимая, и как всегда, у него это получалось немного снисходительно.
– Мэриен. – Я почувствовала, как он сглотнул. Но не могла точно сказать: это его тело содрогнулось или мое; он крепче сжал меня в объятиях. – Как думаешь, мы сможем… как думаешь, а если нам пожениться?
Я отшатнулась от него.
Исполинский голубоватый электрический разряд грохнул совсем рядом, осветив салон машины. И когда мы взглянули друг на друга в этой короткой световой вспышке, я увидела себя, крохотную, овальную, отраженную в его глазах.
10
Когда я проснулась в воскресенье утром – скорее уже днем, – в голове у меня было пусто, словно кто-то ложечкой выскреб внутренности моего черепа, как манго, оставив для размышлений одну кожуру. Я недоуменно оглядела комнату, едва узнавая ее, хотя прожила в ней несколько месяцев. Моя одежда валялась на полу или висела на спинке стула мятыми лоскутами, словно изодранное взрывом одеяние огородного пугала, а во рту было сухо, как будто мне туда затолкали рулон ваты. Я поднялась с кровати и, пошатываясь, поплелась на кухню.
В распахнутое кухонное окно с улицы било солнце и задували порывы свежего воздуха. Там уже находилась Эйнсли. Сидя на стуле с высоко поднятыми коленками, в которые она уперлась подбородком, и чуть подавшись вперед, она внимательно разглядывала что-то расплескавшееся перед ней на столе. Ее волосы рассыпались по плечам. Со спины она казалась сидящей на утесе русалкой – русалкой в заношенном зеленом махровом халате. На столе валялись остатки ее завтрака – корявая морская звезда банановой кожуры, похожие на обломки ракушек кусочки яичной скорлупы, коричневые крошки от тоста – точно выброшенные на берег прибоем веточки. Я подошла к холодильнику и достала коробку томатного сока.
– Привет! – обратилась я к спине Эйнсли.
«Интересно, – думала я, – меня не стошнит от вида яйца?»
Она обернулась.
– Так!
– Ты нормально добралась? Ну и гроза была вчера! – Я налила себе в высокий стакан томатного сока и залпом выпила.
– Ну да, – отозвалась она. – Я уговорила его вызвать мне такси. Я успела домой как раз до начала грозы, выкурила сигарету, выпила двойного скотча и залегла спать. Господи, я была совершенно без сил. Когда вот так сидишь весь вечер, не шевелясь и не проронив ни слова, это выматывает хуже некуда. А когда ты слиняла, я не знала, как унести ноги. Это было все равно что спасаться от гигантского кальмара, но я смогла – а все потому, что притворилась перепуганной дурой. На этой стадии очень важно так вести себя, понятно?
Я заглянула во все еще горячую кастрюлю на конфорке.
– Тебе больше не нужна вода для яиц? – Я включила конфорку.
– А что с тобой? Я волновалась. Решила, что ты и впрямь напилась или еще что. Ты только не обижайся, но вчера ты вела себя как последняя идиотка.
– Мы помолвлены, – сообщила я с неохотой.
Ясное дело, что она этого не одобрит. Я осторожно опустила в кипяток яйцо, и оно тотчас треснуло. Вынутое из холодильника, яйцо было еще слишком холодное.
Эйнсли вздернула свои тонюсенькие бровки. Но вроде бы мои слова не сильно ее удивили.
– На твоем месте я бы вышла замуж в Штатах – там легче получить развод в случае острой необходимости. Я хочу сказать, ты же его не слишком хорошо знаешь, так? Но, по крайней мере, – продолжала она чуть оживленнее, – скоро Питер будет зарабатывать кучу денег, и ты, когда родишь, сможешь жить отдельно от него, даже если не получишь развода. Но, надеюсь, вы же не завтра поженитесь? По-моему, ты не понимаешь, что делаешь!
– Подсознательно, – возразила я, – мне, возможно, уже довольно давно хотелось выйти за Питера.
Мои слова заставили ее умолкнуть. Словно она узрела божество.
Я принялась рассматривать яйцо в кипящей воде: сквозь трещину оно выпустило желеобразное белое облако и стало похоже на раскрывшуюся устрицу. «Наверное, сварилось», – подумала я и ложкой выудила из кипятка. Я включила кофеварку и расчистила себе местечко на клеенке. Усевшись за стол, я смогла наконец увидеть, что так пристально рассматривала Эйнсли. Она сняла со стены календарь – на нем была изображена девчушка в старомодном капоре: она сидела на качелях, с корзинкой вишен в руках, а внизу у ее ног бегал белый щенок – я каждый год получаю такие календари от троюродного брата, который владеет станцией техобслуживания у нас в городке, – и, разложив его на столе, делала загадочные пометки карандашом.
– Что ты делаешь? – спросила я, разбила яйцо о край тарелки и сунула внутрь большой палец. Еще не сварилось. Я вылила содержимое яйца в тарелку и размешала.
– Разрабатываю стратегию, – безразличным тоном ответила она.
– Послушай, Эйнсли, я просто не понимаю, как ты можешь так равнодушно об этом думать, – произнесла я, разглядывая ровные ряды черных чисел.
– Но мне же нужен отец для моего ребенка! – Ее интонация подразумевала, что я пытаюсь вырвать кусок хлеба изо рта у всех вдов и сирот мира, воплощением которых она стала в это самое мгновение.
– Хорошо, принято. Но почему Лен? Я хочу сказать, с ним может быть очень непросто; как-никак он же мой друг, и ему недавно пришлось пережить массу неприятностей. Я бы не хотела, чтобы он страдал. У тебя что, нет других кандидатов?
– Сейчас нет. Во всяком случае, нет никого, кто бы казался отличным представителем породы, – рассудительно заявила она. – И к тому же я хочу родить весной. Я хочу, чтобы у меня был весенний ребенок. Или ранним летом. Тогда мы сможем устраивать его дни рождения в саду, а не в доме, в саду не так шумно…
– А ты изучила, кто его предки? – едко осведомилась я, подхватив ложкой последний кусок вареного яйца.
– О да! – с энтузиазмом воскликнула Эйнсли. – Мы как раз о них говорили перед тем, как он начал приставать ко мне. Я узнала, что его отец учился в колледже. Во всяком случае, по отцовской линии у него в роду нет явных болванов, и аллергиям никто не подвержен. Мне хотелось узнать у него группу крови и резус-фактор, но я решила, что это будет слишком нарочито и подозрительно, как считаешь? Кроме того, он работает на телевидении! А значит, в нем, хоть и немного, есть что-то от творческой натуры. Я мало что узнала о его бабушках и дедушках, но нельзя так уж зацикливаться на генеалогии, а то можно всю жизнь провести в поисках. К тому же генетика вообще обманчивая штука. У некоторых гениальных людей дети ничем себя не проявили.
Она решительно отметила в календаре какую-то дату и, нахмурившись, стала ее разглядывать. Эйнсли смахивала на генерала, обмозговывающего направление главного удара.
– Что тебе точно понадобится, – сказала я, – так это план твоей спальни, вернее, нет – контурная карта! Или спутниковая фотография. Тогда ты сможешь рисовать на ней стрелочки и пунктирные линии и помечать крестиком места расстановки мебели.
– Прошу, не ерничай! – строго заметила Эйнсли.
Она что-то подсчитывала в уме.
– Когда это должно произойти? Завтра?
– Погоди секунду, – шикнула она и продолжала считать. – Нет, с этим надо повременить. Хотя бы месяц. Пойми, я должна быть уверена, что с первого раза все получится. Или хотя бы со второго.
– С первого раза?
– Да! Я все рассчитала. Хотя могут возникнуть проблемы, все упирается в его психологию. Готова поспорить, он из тех парней, кого легко спугнуть, если действовать слишком напористо. Надо поводить его на длинном поводке. Потому что как только он почует неладное, я тебе точно говорю: он сразу же заведет старую песню про то, что, «знаешь, а может, нам больше не стоит встречаться» и «не хотелось бы, чтобы у нас было что-то серьезное, мы же не хотим себя связывать по рукам и ногам» – ну и так далее. И в следующий миг он просто испарится. А я не смогу вызвать его, когда это действительно будет необходимо, он же еще и обвинит меня в том, что я пытаюсь его монополизировать, или заявляю на него