убку. Ну и, конечно, они звонят нам с жалобами и даже обвиняют нас в предосудительном поведении, прежде чем я успеваю заверить их, что он у нас не работает и что интервьюеры нашей компании никогда не задают непристойных вопросов. Надо бы этого пакостника поймать и потребовать, чтобы он прекратил свои звонки, но его, разумеется, очень трудно отследить.
– Интересно, зачем он этим занимается? – подумала вслух Мэриен.
– Наверное, он сексуальный маньяк, – предположила Люси, нервно передернув лиловыми плечиками.
Миссис Боге́ нахмурилась и покачала головой.
– Но все говорят, что он очень милый. Вполне нормальный, даже интеллигентный. Не то что те жуткие типы, которые звонят и дышат в трубку.
– А может быть, это только доказывает, что среди сексуальных маньяков попадаются нормальные милые люди, – шепнула Мэриен Люси, когда миссис Боге́ вернулась к себе в закуток.
Надев пальто и выйдя из офиса, Мэриен прошла по коридору к лифту и спустилась в душной кабине на первый этаж. Ее мысли все еще вертелись вокруг «любителя женского белья». Она представила себе его интеллигентное лицо, его вежливые обходительные манеры, которыми он напоминал старомодного страхового агента или гробовщика. Ей было любопытно, что за интимные вопросы он задавал и что бы она ему ответила, если бы он позвонил ей («А, вы, должно быть, «любитель женского белья»? Много о вас слышала… Думаю, у нас есть общие знакомые»). Она представила его себе: деловой костюм и строгий галстук с диагональными коричневыми и бордовыми полосками, начищенные до блеска ботинки. Возможно, его нормальный мозг свихнулся от рекламы корсета в автобусе – то есть он был жертвой общества. Общество тычет ему в глаза этими стройненькими, похожими на резиновых кукол, женщинами, настойчиво, даже навязчиво, предлагая любоваться их инструментами обольщения, а затем отказывается предоставить их ему в пользование. Решив купить один из таких аксессуаров, он обнаружил, что к нему не прилагается обещанное содержимое. Но вместо того чтобы рассердиться и метать громы и молнии в пустоту, он стоически пережил свое разочарование и решил, как и подобает здравомыслящему неглупому мужчине, отправиться на поиски своего облаченного в разрекламированное белье идеала женственности, который он так страстно возжелал, использовав для этого подручное средство телефонной коммуникации, предложенное обществом. Вполне справедливый обмен: ведь общество было перед ним в долгу.
Когда она вышла из здания на улицу, в голову ей пришла новая мысль. А вдруг это Питер! Он вполне мог выбежать из своей адвокатской конторы в ближайший телефон-автомат и начать обзванивать домохозяек в Этобико. Так он выражал свой протест – против чего? Маркетинговых опросов? Домохозяек в Этобико? Галантерейных стимуляторов похоти? Или против жестокого мира, заключившего его в оковы неумолимых юридических обязательств и не позволяющего ему поужинать с ней? Ну конечно: он же у нее узнал название ее маркетинговой компании и смог все выяснить о процедуре официальных телефонных опросов. Возможно, это и было его истинное «я» – тот самый глубинный Питер, кто в последнее время занимал все ее мысли. Возможно, это именно то, что таилось глубоко в нем, скрывалось под маской, под многими масками. Та тайная личность, которая, вопреки ее догадкам и малоудачным попыткам распознать, так и осталась непостижимой: Питер – он-то и есть «любитель женского белья»!
14
Первое, что увидела Мэриен, когда ее голова, точно перископ подводной лодки, поднялась над ступеньками их лестницы, были голые ноги. Над ними возвышалась Эйнсли, которая стояла, полуодетая, на крошечной площадке перед их дверью и глядела на нее – и на ее обычно ничего не выражающем лице мелькали почти неуловимые тени удивления и недовольства.
– Приветик, а я думала, ты сегодня ужинаешь с Питером. – И она бросила укоризненный взгляд на пакет с купленной по дороге едой.
Прежде чем ответить, Мэриен преодолела последние ступеньки.
– Так планировалось, но все сорвалось. У Питера в офисе случился аврал.
Она отправилась на кухоньку и вывалила содержимое пакета на стол. Эйнсли последовала за ней и уселась на стул.
– Мэриен – театрально воскликнула она. – Это должно произойти сегодня вечером!
– Что произойти? – устало спросила Мэриен, ставя пакет молока в холодильник. Она даже не слушала.
– Это самое. С Леонардом. Ну, ты понимаешь.
Мэриен была настолько поглощена своими мыслями, что не сразу поняла, о чем говорит Эйнсли.
– Ах, это… – Задумавшись, она скинула пальто.
Она как-то не особенно следила за успехом развернутой Эйнсли кампании (или кампанию развернул Леонард?) в последние пару месяцев – не хотелось марать руки, – но ей вполне хватало отчетов, выводов и жалоб самой Эйнсли, чтобы быть в курсе событий на этом фронте; в конце концов, как бы ты ни старалась сохранять руки в чистоте, уши-то у тебя есть. Все шло не по плану. Похоже, Эйнсли перегнула палку. На первом свидании она усиленно корчила из себя малолетку-недотрогу, и Лен, получив от нее тогда решительный от ворот поворот, решил, что тут потребуется длительная и неспешная осада. Мол, если действовать нахрапом, чересчур жестко, девочку можно вспугнуть, а ее надо ласково и осторожно заманивать в западню. Соответственно, он несколько раз приглашал ее на обед, потом, постепенно, походы в ресторан сдвинулись на вечер, затем наступила фаза вечерних киносеансов, и во время одного просмотра иностранного фильма Лен наконец взял ее за руку. А однажды даже пригласил ее к себе в офис, на дневной чай. Позднее Эйнсли заявила, несколько раз истово поклявшись, что он вел себя с образцовой пристойностью. Ранее она ему призналась, что не пьет вообще, так что ей не удалось даже ни разу притвориться, будто Лен ее напоил. Он разговаривал с ней как с малолеткой, терпеливо объясняя ей всякие вещи и стараясь произвести на нее впечатление занимательными историями о работе на телестудии, и при этом всячески ее убеждал, что интересуется ею всего лишь как старший товарищ, желающий ей только добра, отчего Эйнсли хотелось истошно визжать. И ей нечего было сказать в ответ: она должна была делать вид, что ее умишко столь же невинен, как и ее личико. Короче, руки у нее были связаны. Она придумала себе образ и теперь была вынуждена строить свое поведение соответственно. Если бы она сама начала давать ему авансы или сболтнула бы чего лишнего, намекнув на наличие у нее ума, то сразу и бесповоротно разрушила бы свой образ юной глупышки. Поэтому ей оставалось лишь про себя кипятиться и проклинать судьбу, воспринимая подчеркнуто галантные маневры Лена со скрытым нетерпением и печально следя по календарю, как самые перспективные дни пролетают впустую.
– Если это не произойдет сегодня вечером, – произнесла Эйнсли, – я просто не знаю, что делать. Больше я не вынесу – придется искать ему замену. Столько времени потрачено зря! – Она нахмурилась, насколько это позволяли ее зачаточные бровки.
– И где?.. – теперь Мэриен начала понимать, почему Эйнсли была так раздражена ее неожиданным приходом.
– Ну, он же, естественно, не позовет меня смотреть его фотообъективы, – жалобно протянула Эйнсли. – И к тому же, если бы я согласилась, это бы его насторожило. Мы сегодня идем в ресторан ужинать, и я подумала, может, потом пригласить его к себе на чашку кофе…
– То есть ты бы предпочла, чтобы меня не было дома… – уточнила Мэриен с нескрываемым неодобрением.
– Ну, было бы нелишне. В другой момент мне было бы наплевать – пусть хоть целый табун галопирует в соседней комнате или даже под кроватью прячется, да и ему тоже, но понимаешь, он должен думать, что я стесняюсь. Меня же нужно ласково завлечь в спальню. Завести туда шажок за шажком.
– Да, понимаю, – вздохнула Мэриен. Осуждать ли поведение Эйнсли – в данный момент это уже ее не касалось. – Я просто думаю, куда мне пойти.
Лицо Эйнсли просияло. Она добилась, чего хотела; детали были неважны.
– А может, ты просто позвонишь Питеру и скажешь, что едешь к нему? Он не станет возражать, вы же помолвлены.
Мэриен обдумала этот вариант. Раньше, но она уж и не помнила, когда именно, она могла бы так поступить; ей было все равно, разозлится он или нет. Но сейчас, особенно после их разговора по телефону сегодня днем, это было бы крайне нежелательно. Даже если бы она тихонько сидела в углу его гостиной с книгой, он бы молчаливо укорял ее за то, что она относится к нему как к своей собственности или ревнует и мешает работать. Даже если бы она правдиво объяснила ему ситуацию. А ей этого не хотелось: хотя Питер с того первого вечера ни разу не видел Лена, но даже сменив статус с вольного холостяка на будущего жениха и, соответственно, изменив свои взгляды и круг общения, он все равно хотел сохранить своего рода клановую преданность ему, в связи с чем могли бы возникнуть проблемы – если не для Эйнсли, то для нее уж точно. Это могло дать ему преимущество перед ней.
– Думаю, не стоит, – ответила Мэриен. – Сейчас у него работы выше крыши.
Ей и впрямь некуда было пойти. Клары дома не было. На улице слишком холодно, чтобы сидеть в парке или отправиться на прогулку. Или позвонить кому-то из офисных девственниц?
– Пойду-ка я в кино, – наконец решила она.
Эйнсли улыбнулась с облегчением.
– Чудно! – воскликнула она и ушла к себе одеваться. Через несколько минут высунула голову из-за двери:
– Можно я возьму ту бутылку виски в случае необходимости? Я ему скажу, что она твоя.
– Конечно, на здоровье! – ответила Мэриен.
Это была их общая бутылка. Она знала, что Эйнсли купит следующую. И даже если забудет, полбутылки виски – небольшая жертва ради удачной реализации ее плана. А то дело со всей этой нервотрепкой по поводу отсрочек слишком уж затянулось. Мэриен осталась на кухне и, перегнувшись через кухонную стойку, задумчиво поглядела в раковину: там она увидела четыре стакана, наполненные мутной водой, куски яичной скорлупы и кастрюльку, в которой недавно готовились макароны с сыром. Она решила не мыть посуду, но, желая хотя бы символически навести чистоту, достала и выбросила в мусорное ведро скорлупу. Она терпеть не могла остатки.