Когда Эйнсли вернулась из своей спальни, в блузке и джемпере, с которыми контрастировали сережки в виде крошечных маргариток и мастерски подведенные глаза, Мэриен сообщила:
– Кино не будет идти всю ночь, так что я вернусь около половины первого.
«Пусть не надеется, что я буду ночевать в канаве», – подумала она.
– Надеюсь, к этому моменту ситуация уже благополучно разрешится, – решительно заявила Эйнсли. – А если нет, то в любом случае нас к этому времени тут не будет: мне придется выкинуть его в окно. А самой незаметно выскользнуть. Но если окажешься перед какой-то закрытой дверью и захочешь войти, на всякий случай сначала постучи.
Мэриен возмутилась, услышав слово «какой-то». Перед какой-то закрытой дверью…
– Послушай, – твердо сказала она. – Я не разрешаю переходить порог моей спальни!
– Но у тебя гораздо аккуратнее, – резонно возразила Эйнсли. – И кроме того, если меня обуяет страсть и ноги подкосятся, не могу же я ему сказать: «Погоди-погоди, мы в чужой спальне!» Или как?
– Думаю, не сможешь, – сказала Мэриен. Она почувствовала себя несчастной бездомной. – Просто не хочу посреди ночи лечь в свою постель и обнаружить там еще кого-то.
– Вот что я тебе скажу, – произнесла Эйнсли тоном, не терпящим возражений, – если кульминация наступит в твоей спальне, я на дверную ручку повешу галстук, ладно?
– Чей галстук? – недоуменно спросила Мэриен. Она знала, что Эйнсли та еще барахольщица: у нее на полу вечно валялись какие-то фотографии, письма и высохшие цветы, но она не думала, что та коллекционирует еще и чужие галстуки.
– Его, чей же еще! – пожала плечами Эйнсли.
Перед мысленным взором Мэриен возник зал охотничьих трофеев с прибитыми к стенам чучелами голов и рогов.
– А почему не его скальп? – мрачно пошутила она. Как-никак Леонард же ей друг.
Эйнсли отбыла на свидание, а Мэриен обдумывала сложившуюся ситуацию, поедая в одиночестве разогретый ужин из коробки и запивая его чаем. Потом стала ходить из угла в угол, дожидаясь, когда будет пора поехать на последний сеанс в кино. По дороге в кинотеатр она продолжала размышлять. Ей в голову закралась смутная мысль предупредить Лена, но она пока не понимала о чем и, главное, зачем. Она была уверена, что он ни за что не поверит, будто Эйнсли, на вид такая молоденькая и неопытная, на самом деле расчетливая женщина-вамп, которая вынашивает коварный план воспользоваться им как дешевой заменой процедуры искусственного оплодотворения, цинично игнорируя его самолюбие и личные интересы. Но у нее не было для этого никаких убедительных доказательств: Эйнсли вела себя в высшей степени осмотрительно. Мэриен даже подумывала разбудить Лена среди ночи телефонным звонком и, надев на трубку чулок, чтобы он не узнал ее голос, прошептать: «Берегись!» – но отвергла эту дурацкую затею. Он бы никогда не догадался, чего ему стоит поберечься. Написать анонимное письмо? Он решит, что это чудит какой-то чокнутый или бывшая подружка ревнует и пытается расстроить план нового обольщения, что только подстегнет его пуститься на охоту с большей ретивостью. Кроме того, с тех пор как она объявила о своей помолвке, они с Эйнсли заключили пакт: не совать нос в любовные дела друг друга, хотя было совершенно ясно, что они не одобряли их по моральным соображениям. Если бы Мэриен даже намекнула Лену о намерениях Эйнсли, та нанесла бы ей успешный или, во всяком случае, неприятный контрудар. Нет уж, пусть с Леном случится то, что ему уготовила судьба, и он, нет сомнения, радостно с этим смирится. И еще Мэриен смущало, что она не знала в точности, то ли это ранних христиан бросали на растерзание львам, то ли, напротив, львов отдавали на растерзание ранним христианам. И была ли она, как поинтересовалась у нее как-то Эйнсли в ходе их обычной дискуссии за ужином, сторонницей созидательных сил жизни или нет?
Кроме того, надо было еще принять во внимание обитающую на первом этаже домовладелицу. Даже если она не будет дежурить у окна или выглядывать из-за бархатной занавески, когда Лен придет к ним в гости, она все равно прознает, что пара мужских ног поднималась по лестнице к ним на третий этаж, а в ее мире, в этой деспотичной империи, где правила приличия подчинялись непререкаемой власти закона всемирного тяготения, то, что поднялось вверх, должно опуститься вниз – и предпочтительно до половины двенадцатого вечера. Правда, впрямую она об этом никогда не говорила: это было нечто само собой разумеющееся. И Мэриен надеялась, что Эйнсли хватит благоразумия закончить запланированное мероприятие вовремя и выпроводить Лена до наступления комендантского часа или, на худой конец, оставить его в квартире и просидеть там тихо всю ночь до самого утра, хотя она ума не могла приложить, как в таком случае поступить с ним утром. Может быть, его придется тайком вынести в мешке для прачечной. Даже если он сможет идти на своих двоих. Ну что ж, всегда можно снять другую квартиру. Но она терпеть не могла скандалов.
Мэриен вышла на станции рядом с прачечной. Рядом было два кинотеатра, на противоположных сторонах улицы. Она изучила сеансы в обоих. В одном шел иностранный фильм с субтитрами: на афишах были напечатаны чуть смазанные черно-белые фрагменты из восторженных газетных рецензий, изобилующих словами «взрослый» и «зрелый». Фильм получил несколько наград. В другом кинотеатре шел малобюджетный американский вестерн, который рекламировали цветные постеры с всадниками и умирающими индейцами. Сейчас у нее совершенно не было настроения вникать в заумные диалоги с затяжными паузами и долгими крупными планами лица, которое нервно трогает рука. Для нее сейчас главным было посидеть в теплом и сухом месте и обрести нечто вроде забвения, поэтому она выбрала вестерн. Когда она добралась до своего места в полупустом зале, фильм уже начался.
Она развалилась, прижав затылок к спинке и уперев колени во впереди стоящее кресло, и слегка прикрыла глаза. Не слишком подобающая поза для женщины, но в темноте все равно никто не увидит, да и соседние места с обеих сторон свободны. Она специально проверила: ей не хотелось ловить на себе похотливые взгляды стариков. Мэриен помнила подобные случаи со школьных времен: тогда она еще мало что знала о нравах в кинотеатрах. Руки, как бы невзначай шарившие по коленям, и тому подобные проявления робкого рукоблудия, хотя и не пугавшие ее (надо было просто молча встать и пересесть подальше), но сильно смущавшие, потому что были искренними. Попытка общения, хотя бы и мимолетного, вот чего хотели эти приставалы.
Перед ней сменялись цветные кадры: мужчины в ковбойских шляпах занимали весь экран, сидя на гигантских лошадях, деревья и кактусы высились на переднем плане или терялись позади, вместе с удаляющимся пейзажем, над землей стелился пороховой дым, из-под копыт взметались тучи пыли. Она не вслушивалась в загадочные реплики героев, не следила за развитием сюжета. Она и так знала, что тут должны быть плохие люди, замышляющие нечто коварное, и хорошие люди, которые пытаются их остановить, возможно, опередив их и захватив деньги (а еще были индейцы, их было очень много, как бизонов, и на них охотились все кому не лень), но ей было все равно, какие моральные качества воплощаются в мельтешащих на экране героях. По крайней мере это был не один из современных вестернов, в котором герои страдают психозами. Она с удивлением заметила, что следит за второстепенными персонажами и думает, чем заняты в свободное время безвестные актеры, которые исполняют их роли, – мечтают ли они о будущей славе кинозвезд.
В кадре наступила ночь – та фиолетово-голубая прозрачная ночь, которая бывает только в цветном кинофильме. Кто-то крался через луг на свидание с кем-то. Было тихо, слышалось только шуршание травы да стрекот нескольких цикад, издаваемый неким прибором. Рядом с ней, слева, раздался тихий треск, потом что-то со стуком упало на пол. Тут на экране грохнул выстрел, завязалась борьба – и наступил рассвет. И она снова услышала треск.
Она повернула голову влево. В отблеске струящегося с экрана солнечного света она с трудом различила в темноте сидящего через два кресла от нее. Это был парень из прачечной самообслуживания. Он нахохлился в кресле, неотрывно глядя на экран. То и дело он запускал правую руку в пакет, который держал в левой, выуживал что-то оттуда и подносил ко рту, после чего раздавался тихий треск, и что-то с легким стуком падало на пол. Наверное, он грыз орешки, но не арахис. Арахисовые скорлупки издавали бы более тихий стук. Она пригляделась к его смутному профилю, различив во тьме нос, глаз и темное ссутулившееся плечо.
Мэриен снова перевела взгляд на экран и попыталась сосредоточиться на событиях фильма. Хотя она невольно обрадовалась, что этот парень так неожиданно материализовался в соседнем кресле, ее радость была совершенно иррациональной: она не собиралась вступать с ним в разговор и, более того, надеялась, что он не заметил и не заметит ее в зрительном зале. Он, похоже, был захвачен происходящим на экране, целиком поглощен событиями вестерна и своей едой – что же могло издавать этот противный сухой треск? – поэтому, если она будет сидеть тихонько, вряд ли он обратит на нее внимание. И все же ее охватило тревожное ощущение, что он прекрасно знал, кто сидит рядом, узнав ее задолго до того, как она его заметила. Она смотрела на бескрайнюю прерию перед собой. А рядом раздражающе мерно раздавалось тихое потрескивание.
Всадники переходили реку вброд, с ними еще была блондинка в мятом платье – и тут Мэриен ощутила, как ее левую руку пронзил странный импульс. Руке захотелось вытянуться влево и тронуть парня за плечо. Рука словно зажила независимой жизнью: ведь сама Мэриен этого вовсе не хотела. Она заставила пальцы вцепиться в подлокотник. «Не надо, – мягко укорила она руку, – а не то он еще закричит». Но у нее возникло опасение, что теперь, когда она старалась на него больше не глядеть, если ее рука потянется к нему, то наткнется лишь на темную пустоту или плюшевую обивку кресла.
Звуковая дорожка фильма ожила, и воздух наполнился возгласами и улюлюканьем: это отряд индейцев выскочил из засады и бросился в атаку. Когда же атака была отб