— Пожалуй, вы правы.
Арти аккуратно прикурил новую сигарету от старой.
— Не то любовь.
— Да, любовь — совсем другое дело.
— Уж чем-чем, друг мой, а любовью вас жизнь не обделила. Вас обожают миллионы. Люди за вашими книгами в очередь выстраиваются.
Как сказала Фрида, «они смотрят на меня как на говорящего пони».
— Да, мне повезло. Как вы тогда заметили, я на службе у американского воображения.
— Так держать!
— А теперь я хочу кое о чем вас спросить, Арти.
— О личном?
— Нет. Мой друг из Нью-Йорка пишет, что оттуда депортируют иностранцев по малейшему подозрению в чем угодно. Борьба за права негров и так далее. Но у моего друга богатая фантазия, он мог и преувеличить.
— В этом случае он не преувеличивает.
— Что за дьявольское коварство — поддерживать правительство, депортируя оппозицию!
— Дьявольское — это еще мягко сказано.
— Они охотятся за теми, у кого нет гражданства?
— Мистер Гувер и мистер Уоткинс из Управления по вопросам иммиграции и натурализации не на шутку увлеклись чисткой. Некоторые из депортированных жили в стране, когда эти двое еще пешком под стол ходили. Одного моего знакомого, Уильямсона, профсоюзного секретаря коммунистической партии, сейчас держат безо всякой причины на острове Эллис. Якобы за то, что он иммигрант. Он им сказал, что родился в Сан-Франциско. Ему сорок пять лет, есть семья, свидетели. Но все метрики в этом городе погибли во время землетрясения и пожара в 1906 году.
— Ничего себе!
— Шеперд, у вас ведь есть свидетельство о рождении?
— Конечно. Выправить его было не так-то просто, поскольку оба родителя умерли, но я нашел больницу. У меня два паспорта, американский и мексиканский. Как вы догадываетесь, в войну мне пришлось с этим разобраться. Меня же пригласили на работу в госдепартамент, там нужны документы.
— Мой вам совет — всегда держите американский паспорт под рукой.
На завтрак подали крекеры с соусом, сосиски и яйца; все это принесли на нескольких тяжелых белых блюдах. Арти переставил тарелки, чтобы расчистить место для пепельницы, и все время, пока мы ели, курил не переставая. Все было таким жирным, что я всерьез опасался, как бы что не загорелось.
— Миссис Браун старается как может ограждать меня от тревог и забот, — сказал я. — Клянется, что мои взгляды кристально честны. И я не замешан ни в каких преступлениях.
— Да кому нужны преступления! На Управление по вопросам иммиграции работает целая орава профессиональных свидетелей. Талантливых, высокооплачиваемых, готовых подписаться под чем угодно. Если вы не коммунист, они докажут, что это не так. Если коммунист, привлекут за «распространение паники и организацию беспорядков» и будут держать, пока коммунистическую партию не объявят вне закона.
— Целую партию? В какой стране такое возможно?
— В той, где вы живете. Как вы знаете, наши коммунисты уже отреклись от насильственных методов. В прошлом году порвали всякую связь с Информбюро Советского Союза — так, на всякий случай. А оказалось, что случаи бывают разные. Не знаешь, откуда ждать беды. Федеральный суд присяжных недавно постановил, что членство в коммунистической партии угрожает гражданской безопасности. Теперь Конгресс работает над биллем Мундта — Никсона, который требует в обязательном порядке регистрировать партии. В общем, скоро тех, кто отрицает причастность к коммунистам, тоже объявят преступниками. Как ни повернись, кругом виноват.
На парковке под рекламой ресторана — поющим йодль парнишкой в кожаных шортах — остановилась темная машина, из которой вышли мужчина и женщина; пара бурно выясняла отношения. Сквозь витринное стекло не доносилось ни звука, но было видно, что оба вне себя от ярости. Мужчина ходил вокруг женщины, чтобы высказать все, что накипело, прямо ей в лицо, а она отворачивалась; широкий плащ болтался на ней колоколом. Женщина переминалась с ноги на ногу; на ней были туфли на плоской подошве. Сквозь овал заднего стекла за сценой наблюдал ребенок, несчастная обреченная рыбка в аквариуме.
— Что ж, по крайней мере, я не состою ни в какой партии.
— Но у вас красочное прошлое, мистер Шеперд. Вы еще общаетесь с друзьями из Мексики?
— С Фридой. Миссис Кало. Время от времени. Она снова вступила в коммунистическую партию, после перерыва. Говорит, в Мексике их движение пользуется авторитетом.
— Охотно верю. Наверняка там это законно. Но я бы посоветовал вам проявить благоразумие и не общаться.
— Не хотите же вы сказать, что я должен бросить старых друзей, опасаясь, что кто-то пронюхает о нашем знакомстве?
— Вовсе нет. Я верю, что у вас сильный характер. Но вы бы удивились, узнав, сколько человек на вашем месте поступили бы именно так.
— Понимаю. Как говорит моя стенографистка, «предупрежден — значит связан по рукам и ногам».
— В общем, это все, что я могу вам посоветовать.
— Пожалуй, не стоит хранить дома старые письма и прочее.
— Да вы не только с характером, вы еще и хватаете на лету! Браво. Кстати, как поживает наш приятель агент Икс, который навестил вас в том году в октябре? Не заглядывал больше?
— Ни разу. Наверно, убедился, что на такого неудачника, как я, не стоит тратить время.
— Возможно. Всем бы нам быть такими неудачниками. Но этим ищейкам плевать, кто вы. И даже на то, что вы задумали, что бы они ни говорили. Им главное — взять след. Узнать, чем вы занимались раньше.
— Тут я бессилен что-либо изменить. Я годами жил среди коммунистов, мыл их тарелки, пока они обсуждали переходные программы и оформляли партийные директивы. И знаете что, Арти? Они питаются так же, как все люди. Красят стены столовой в желтый цвет. Любят своих детей. Ума не приложу — почему все так ополчились на коммунистов?
— Я вам уже объяснял. Антикоммунизм не имеет почти никакого отношения к коммунизму.
— Да, я помню. Они называют черное белым. Трудно в это поверить.
— Возьмите хотя бы религию. Догмат непорочного зачатия. В это тоже трудно поверить. Однако для многих это доказывает, что мир погряз в грехе.
Ругающаяся парочка на стоянке села в машину и уехала. Всего лишь остановка на пути.
— Коммунизм, говорите? Большинство понятия не имеет, что это такое, — продолжал Арти. — Я не преувеличиваю. Спросите любого из добропорядочных граждан в этом кафе: «Простите, сэр, мне тут пришло в голову, что неплохо бы отдать средства производства рабочим. Что вы об этом думаете?» Вот увидите, почти все с вами согласятся.
— То есть они уверены, что коммунизм — то же самое, что Сталин.
— Именно так. А бейсбол — это девять белых мужчин с битой. Верьте глазам своим. Нам годами втолковывали, что бояться нечего. Все отделения почты были увешаны плакатами с утверждениями вроде «Японцам нас не запугать». Теперь новый курс, новый лозунг: «Бегите сломя голову».
— Понимаю, о чем вы.
— Согласно последнему опросу Элмо Роупера, сорок процентов американцев верят, что евреи захватили власть в стране. Теперь скажите, сколько евреев в Конгрессе?
— Думаю, немного. Пожалуй, ни одного.
— Так в чем тогда дело? Люди говорят на своем языке, исповедуют свою веру, другую, не христианскую, и ничуть этого не стесняются. Наверняка у них свои резоны. Так нет же: это угрожает миру, который дался нам так тяжело, и благополучию. Другой пример — борьба за права негров.
— Ясно. Дело не в коммунизме как таковом.
Арти подался вперед; его водянистые голубые глаза лихорадочно блестели. Он поднял обе руки, точно собирался взять мое лицо в ладони.
— А знаете, в чем все дело? Хотите, я вам скажу? В том, что правительство решило считать Америкой. У них хватает наглости заявить: «Смотрите, сукины дети, не вздумайте трогать руками! Это готовый продукт!»
— Но любая страна постоянно развивается. Всегда. Такова история. Должны же люди это понимать.
Арти уронил руки на стол и откинулся на спинку дивана.
— Расскажите об этом чертовым морским пехотинцам. Извините за выражение.
— Моя стенографистка рассуждает примерно так же. Разумеется, исключая выражения.
Арти доел, составил тарелки в стопку, а сверху водрузил пепельницу.
— Ваша миссис Браун — разумная женщина. Как она поживает?
— Разумная, это вы правильно сказали. Но не моя. Это так, к слову. Кажется, у нее все в порядке.
— Вот и хорошо.
Он затушил сигарету, разгладил лежавший на столе контракт и убрал его в конверт.
— Подписывайте смело. Аффидевит и прочие документы. Конечно, если хотите. Не стану вас ни уговаривать, ни разубеждать. Но я расскажу вам кое-что про историю и развитие страны. И запомните, что первым вам это объяснил Арти Голд за тарелкой яичницы с сосисками. Дальше будет хуже. Такая политика может стать постоянной.
— Что вы имеете в виду?
Арти выглядел измученным.
— Стоит отбить у людей охоту задавать вопросы, как они вовсе отвыкнут спрашивать. Пустят вопросительный знак с молотка, сдадут в металлолом. Ни смелости, ни идей, как исправить недостатки. Потому что, как только кто-то заикнется, что в стране что-то не так, его тут же запишут в бунтовщики.
— Уверен, что вы преувеличиваете, — возразил я. — Америку бросает из крайности в крайность. Последняя мода и полный бак бензина любого заведут в непролазные дебри. Сегодня Кремль — жупел и лучше умереть, чем быть коммунистом. А завтра объявят, что все зло от сигарет и лишней ложки сахара в кофе. Культура строится на гиперболах. — Мне хотелось его рассмешить. — Или вы правда думаете, что эти блюда достойны йодля?
Но Арти не улыбнулся.
— Я старик, я многое повидал. Эти молодчики посыпают лужайку химией. Сорняки-то она, конечно, убьет, но надолго отравит все живое. А может, и навсегда.
«Рупор Ашвилла», 18 июня 1948 года
Город захлопнул двери перед угрозой полиомиелита
Карл Николас
На этой неделе городской комитет здравоохранения запретил все публичные сборища, чтобы остановить вспышку эпидемии детского паралича, охватившую штат. Карантин начался в час пополуночи в понедельник. Закрылись кинотеатры, катки, бассейны и другие общественные места, подверженные угрозе заражения. Все городские церкви за исключением римско-католической попросили прихожан в целях безопасности молиться дома. В городе с населением в 50 000 душ тихо как на кладбище: домохозяйки не ходят за покупками и по делам, а излюбленные места отдыха горожан подсчитывают убытки, причиненные эпидемией.