Еще меня поразил рассказ о страшном граде:
«Град был неправильной формы, в виде больших кусков сахара, даже сросшихся вместе. Он избил стены деревянных построек, сбил всю окраску с каменных стен церковных, сровнял с землею все хлебные растения в трех деревнях прихода и у духовенства, так что и косить потом его было нелегко, а жать было нечего. Бурею же раскрыло дома, сорвало церковную крышу и раскидало доски по полям на расстоянии полуверсты, как листья бумаги. Об окнах и говорить не приходится. Они были выбиты совершенно, да с какою силою! Градины, выбивая стекла и рамы, от силы ветра стремительно падали на пол, а отсюда разбрасывались во все стороны, летели на печи и полати. Трудно было в избах спасаться от ушибов. Я помню, как мой дед-старец, стоя на коленях на голбце, молился Богу и говорил, что во всю жизнь свою не видел такой беды…
Но замечательно вот что. Когда в последующие дни прихожане закрывали временно кое-чем церковь, то серьезно или шуточно жители пощаженных бурею деревень оскорбляли пострадавших укорами в беззакониях таких, в каких, мол, мы не повинны, почему и помилованы Богом. Если это были и шутки, то шутки неуместные и весьма оскорбительные для потерпевших. Но эти несчастные не оправдывались. За них сказал, также бурею, слово Божественной правды Сам Господь. Ровно через неделю прошла такая же грозовая туча и над деревнями, пощаженными первою бурею, и у них пораскрыла дома, повалила огороды и стога сена и уничтожила на полях хлеб. Не судите, да не судимы будете. Ах, если бы мы всегда помнили эти великие святые слова вечной правды Божией!»
25 августа. Завтра педсовет. Начинается моя учительская биография… Очень переживаю. Тетя Валечка меня успокаивала, сегодня с ней вместе читали акафист святителю Николаю Чудотворцу.
19 декабря 1980 года. Давно не писала дневник: некогда. По-прежнему много времени провожу у моей дорогой матушки Валентины. Матушка дала мне молитвенное правило, которое я усердно исполняю утром и вечером.
Теперь я настоящая учительница, и мне очень нравится работать с детьми. Познакомилась с коллективом – очень хорошие люди! Правда, есть такие, кто косятся на меня: осуждают, что хожу в храм и к матушке Валентине. Директор Евгений Николаевич – очень добрый человек. Защищает меня от нападок нашего главного богоборца – школьного партийного секретаря, хоть сам, к сожалению, и атеист. Он инвалид – сильно хромает с юности. Это, оказывается, была такая романтическая история… Ехал наш Евгений Николаевич, совсем еще молоденький, к своей любимой девушке (будущей жене) на поезде, очень торопился на свидание, да и спрыгнул на ходу. Сломал ногу, и она неправильно срослась.
А у меня с романтикой дела никак не складываются… Наш физрук, мечта лальских модниц, пытался за мной ухаживать, но мне он почему-то совсем не нравится… Рассказала матушке, что никак не складывается у меня с женихами, а она ответила строго: «Это не твой путь, доченька!» Помолчала и добавила: «Береги себя! Господу нужна жертва чистая». Я не совсем поняла, что она имеет в виду…
Рыжик вырос, стал большим, пушистым, очень умным и серьезным котом. Обожает сидеть рядом со мной по вечерам, когда я готовлюсь к урокам, читаю или молюсь. Надеюсь, что сама я тоже повзрослела. Вспоминаю, как приехала в Лальск несмышленой девочкой, – смех, да и только…
Теперь я знаю, как провести урок и классный час. Как сделать, чтобы твои ученики перестали шуметь и слушали тебя внимательно. Еще знаю, что такое канон и акафист, сорокоуст и клирос, а также умею топить печь, варить в печи обед, утеплять дом к зиме, чинить забор. Еще выучила много вятских словечек. Вот, например, сейчас надену я упаки, по-местному валенки, и шойды (варежки), возьму пихло (зимнюю лопату) и пойду снег отгребать от двери, а то, пожалуй, на работу с утра не выйдешь!
3 декабря 1981 года. Целый год не брала в руки дневник. Писать было совсем некогда: уроки в школе, храм по выходным – директор уже дважды вызывал меня на ковер по этому поводу. Все свободное время, кроме подготовки к урокам, провожу у матушки Валентины. Вот пошел уже сороковой год, как прикована матушка к постели. В последнее время она стала совсем прозрачной, плоть ее истончилась до предела, только дух живет и молится.
На днях матушка сказала, что скоро закончится моя учительская работа – нет на нее воли Божией. Сказала еще, что вести уроки истории так, как мне бы хотелось, мне не дадут. А так, как пишут в учебниках – о вождях пролетариата и всемирной роли Октябрьской революции, – мне и самой не захочется. Я и сама это уже знала, но все равно слова матушки застали меня врасплох. Когда спросила у нее, какой же мой путь, она ответила:
– Как умру я, доченька, так вскоре ты и уедешь из Лальска. Обиды на гонителей своих не держи. Запомни слово: «Пюхтица». Не спрашивай пока ни о чем, Господь тебе Сам все откроет.
7 декабря 1981 года. Сегодня умерла матушка Валентина. Отошла ко Господу моя драгоценная, моя незабвенная духовная мать. Царствие Небесное!
10 декабря 1981 года. Когда хоронили мою духовную мать, блаженную матушку Валентину Прокопьевну Мургину, – скопление людей было просто немыслимое! Скольким же она помогала! Каждый день читаю Псалтирь по матушке. Мы решили собрать о ней свидетельства. Будем расспрашивать тех, кто к ней приходил, и записывать.
11 декабря 1981 года. Оказалось, что собирать свидетельства о матушке совсем не так просто. Многие люди приезжали к ней из других городов, сел, деревень, и сейчас этих людей очень сложно найти. Другие смотрят подозрительно: зачем нам эти записи, что мы собираемся с ними делать, нет ли намерения отнести свидетельства куда-нибудь в органы…
18 декабря 1981 года. Воспоминания о матушке Валентине, которые удалось собрать:
Анна Авенировна Селякова (Михайлова), учитель истории Лузской средней школы № 2: Я выросла в вере: с детства приучала нас всех к ней бабушка Пелагея Егоровна, глубоко верующая и очень умная женщина. Она дружила с болящей Валентиной, ухаживала за ней и часто брала меня к ней. Когда бабушке было некогда или нездоровилось, она посылала меня в Лальск к Валентине с передачками: или поминальники в церковь от учецких старушек (Учка, где мы жили, – в пятнадцати километрах от Лальска) отнести, или еще что для самой Валентины, гостинцы например. Валентина не чувствовала себя ущемленной, была в курсе всех дел, расспрашивала меня про моих родных, про бабушку, про соседей, будто она сама бывала в нашем селе и всех знает.
Я считаю, что она обладала даром пророчества. Причем она старалась не лишить человека надежды, если чувствовала, что что-то не так. Когда я собиралась после школы поступать в институт в 1972 году, то очень тщательно готовилась. Английский язык, например, изучала по программе подготовительных курсов пединститута и по окончании их получила справку, дающую право преподавать в школе. Я надеялась, что это будет плюсом при поступлении. Перед тем как ехать в Киров, бабушка по обычаю повела меня к Валентине. Пришла я, села скромненько на скамейке. А Валентина, разговаривая с бабушкой, все на меня поглядывает. А у меня уж вот-вот слезы брызнут: до того я переживала. “Ты не расстраивайся, – говорит мне Валентина. – Ничего тебе не скажу, обнадежить не могу. Но я думаю, что ни делается – все к лучшему”. Бабушка меня всю дорогу успокаивала: “Не сказала ведь Валентина, что не поступишь!” Я стала готовиться еще с большим рвением. Сдала вступительные экзамены хорошо, уехала домой, стала ждать вызова. А его нет и нет. Поехала сама в институт, где узнала, что лишь одной сотой балла не хватило.
Как же было стыдно возвращаться! Через реку переезжали, даже броситься в воду хотелось, а на берегу так и не села в автобус – лесом убежала домой. Вспомнила тогда слова Валентины, что нет худа без добра, успокоилась. И мне предложили работать в Алешевской школе (в тринадцати километрах от дома) учителем русского языка (учителей в районе не хватало). Через год снова поехала поступать. Конечно, многое уже подзабылось, но поступить очень хотелось. Конкурс на исторический факультет (куда, кстати, посоветовала мне идти Валентина) был еще больше: девять человек на место (в прошлом году – шесть).
И опять поехали к Валентине болящей. Тут я уже и чувствовала себя поувереннее: все ж поработала. Она заулыбалась, увидев меня: “А я знала, что вы придете. Ой, какое солнышко над вами светит! Поступишь, поступишь! Все сбудется, что задумала. Поезжай с Богом!” Я успешно сдала экзамены и поступила, выучилась.
До сих пор душу греет ее улыбка. Рядом с ней не было тяжелого чувства растерянности, как обычно бывает при виде тяжелобольного. Она воспринималась как нормальный, дееспособный человек. И в моей памяти до сих пор живет эта очень симпатичная, душевная, очень добрая, прозорливая женщина. Я ставлю на помин ее души свечи в церкви, записано ее имя в моих святцах. Когда заболела бабушка, все просила меня до могилы Валентины дойти. “Дойди до березы, – говорила бабушка. – Вся могила-то у ней изрыта, даже березу-то и то ободрали”. Видимо, даже береста с березы, что рядом с могилой растет, помогает.
Фаина Павловна Хренова: У нее ноженьки-то болели – подошвы. Мазью помажу, завяжу. А потом вечером хотела мазать – они сухие, кожицей затянулись. Это было перед смертью, в последние дни. Руки у нее извело, пальцы согнуло, ногти впились. А чувствовала немного кожный зуд. Мне было очень жалко, что у нее ножки болят. Один раз стала с койки слезать, когда мазала у нее ступочки, да ногу-то у нее и поцеловала. Она посмотрела на меня, ничего не сказала, а я говорю: “Вот у меня лучше бы заболели”. А вечером стою дома, картошку чищу, и в ногу левую, под лодыжку, кольнуло. Так и у меня нога разболелась. Я к ней пришла и сказала об этом. “Разве больной-то лучше тебе быть, чем здоровой! Ищи мне теперь человека ухаживать». А потом говорит: “У иконы возьми мазь, помажь”. А сама молится. Я помазала, и ноге полегче стало. “Постепенно, – говорит, – изживет”. И правда, потом поджила нога. А то уж было у меня все жилки разошлись кверху.