– Пей, детонька, не бойся!
Я осторожно вытерла слезы этим непонятно пахнущим платочком, выпила воды и глубоко вздохнула. На меня сочувственно смотрели из-под темного платка ярко-голубые, совсем не старушечьи глаза:
– Ты, что, детка, никогда в храм не заходила раньше?
– Заходила, еще в детстве, с бабушкой.
– А храм-то какой был?
– Городской, начала века. Он закрытый стоял долго, а потом его открыли, и мы с бабушкой в него ходили. Пока бабушка не умерла…
– Наш собор, детонька, триста лет назад возвели, и все это время отсюда молитва ко Господу поднимается… Намоленный храм-то… Некоторые приезжают, городские, да кто в старых храмах не бывал – очень чувствуют старину и намоленность нашего собора. Бывает, в обморок хлопаются, кто непривыкший к церкви… А то зайти не могут…
– Ну, может, здесь зона какая-нибудь аномальная, может, у людей давление скачет!
Старушка посмотрела на меня с плохо скрываемой жалостью:
– Ты, детка, небось, в духовный мир не веришь?
– Нет, конечно!
– Меня Мария Петровна зовут, детка. Я раньше как ты, такая же была… Прямо узнаю себя в тебе… Я ведь учительница бывшая, комсомолка, активистка…
– Вы?!
– Что – не похоже?! Ничего, Господь милостив, долготерпит… Вот и меня терпел… Я когда-то с мамой болящей Валентины, Феклой… знаешь нашу болящую Валентину-то?
– Она в соседнем доме живет, но я ее не знаю. Я недавно тут… Тоже учительница. Истории.
– Детонька, да ты ж такая молоденькая, да сколько же тебе лет-то?
– Двадцать два.
– Надо же, а я думала, лет семнадцать.
– Мария Петровна, вы про Феклу стали рассказывать.
– Да, детка. Когда-то мы с Феклой, мамой нашей Валечки, лучика нашего светлого, комсомолки были рьяные. Я-то помоложе ее была, посмирней держалась, а она… Заводила была… Мы с ней иконы жгли – с религией боролись! Сносили иконы из домов – да в костер бросали. Вот оно как… Сейчас грехи свои замаливаю. И за себя прошу прощения, и за почившую Феклу. А простит ли Господь – не знаю… Разве Валентина, дочка ее, отмолит… Господь ее молитвы слышит…
– Простите меня, пожалуйста, Мария Петровна, но я в молитвы не верю. Всему на свете рациональное объяснение есть!
– Ишь ты! Как зовут тебя, детка?
– Даша… То есть Дарья…
– Так вот, Дарья, расскажу я тебе недавнюю историю. У нас тут недалеко клуб есть. Раньше это был храм Иоанна Предтечи, потом советские власти в клуб его переделали, кресты и купола убрали, а так это храм. В каждом храме есть ангел, который этот храм охраняет. В клубе сейчас женщины работают, аккурат в алтаре сидят. Но они, все трое, верующие, ведут себя с благоговением. Мы с ними уже всякое думали: если им рассчитаться, уйти с работы, чтобы греха на душу не брать, так могут принять атеисток каких-нибудь… Будут там курить или ругаться… Так что наши девчата работают, не увольняются. Сценарии для праздников сочиняют, бухгалтерию ведут.
А в Великом посту, особенно в Страстную седмицу, они никогда никаких увеселительных мероприятий не проводят. Ну, пост Великий длинный, может, викторину какую познавательную и проведут для школьников, а уж в Страстную седмицу – ни-ни! Это уже все знают, и даже начальство с них ничего не требует. Сидят себе, бумажки перебирают.
Так вот. Приехали к нам в эту году аккурат на Страстную седмицу артисты. К нам иногда приезжают артисты всякие – хоть и не самые известные. То певцы, то цирковые… И вот эти артисты говорят, дескать, выступать будут и нужно им порепетировать. Наши девушки из клуба стали их отговаривать, но они никак не вразумлялись: для неверующих все седмицы одинаковы… Поднялись они в Страстную Пятницу на сцену, туда, где раньше солея была. Только начали свои песни-пляски репетировать, как напал на них ужас. Что уж там они увидели – этого они нам не рассказали. Только врассыпную, с криками заполошными бросились из клуба бежать. Сели в машину – и укатили. И даже никакого концерта не провели… Вот так ангел храма их вразумил! Ну-ка, дорогая Дарьюшка, придумай мне теперь свое рациональное объяснение этому происшествию!
– Мария Петровна, я ведь там не была, с артистами не разговаривала… Кто знает, что могло их так напугать…
– Ладно. А вот у нас в сторожке Успенской кладбищенской церкви живут монахини. Так вот они мне говорили, что всегда знают, когда привезут покойника на отпевание. Думаешь, как они знают? А в этот день, с самого раннего утра, в дверь храма кто-то стучит железной ручкой-кольцом. Сколько они ни выбегали – никого никогда не видно. А этому какое у тебя будет рациональное объяснение?
Я молчала – какое тут может быть объяснение?! Галлюцинация слуховая? У всех сразу?! Мария Петровна тоже помолчала, а потом сказала приветливо:
– Ты, Дарьюшка, приходи в наш храм на службы. А еще сходи к болящей Валентине – она ведь соседка твоя? Проведай больного человека! А видела, какая у нас тут колокольня красивая?
– Видела. Только она у вас на Пизанскую башню похожа. Отчего это?
Мария Петровна посмотрела на меня с недоумением, потом закивала головой:
– Это ты, детка, про ее наклон на северную сторону?
– Ну да. Почему колокольня такая странная?
– Так это ее в тридцатые годы безбожники пытались тракторами уронить. А она так и не упала! Что сказать, детка… В Воскресенском соборе тюрьму сделали, потом училище открыли, механизаторов-трактористов готовили. Собор-то высокий – так они приделали второй этаж, подшили потолок. Фрески известью замазали, лепнину отбили… Слава Богу, осталось большое распятие над зашитым потолком! Им, наверное, собор и сохранился-выстоял. Оно и сейчас подростки в нашем храме окна камнями бьют, из рогаток стреляют, а милиция родная бездействует – поощряют хулиганов против Церкви пакостить.
– Знаете, Мария Петровна, я краеведением увлекаюсь. Собираюсь со своими учениками историю края изучать. Можно будет и по храмам вашим старинным пройти с экскурсией. Тогда они из рогаток-то и не будут больше…
– Это ты, Дарьюшка, хорошо придумала, про краеведение… Только боюсь, директор-то ваш, Евгений Николаевич, не позволит тебе по храмам детей водить. Он у нас атеист, да еще какой – воинствующий!
– Простите, Мария Петровна, да ведь я и сама атеистка…
– Ты-то?! Ну какая же ты, детонька, атеистка?! Ладно-ладно, не хмурься! Хочешь, детка, на колокольню подняться?
– Я? На колокольню?!
– Сходи-сходи! Красота Божия! Я и сама, помоложе была, часто поднималась – любовалась. Наши прихожане тоже любят наверх подниматься – посмотреть окрестности. На колокольне одно время даже парашютная вышка была. Только по площадке особенно не разгуливай, там ограждения с одной стороны нет – колокола оттуда скидывали, когда церкви разоряли. Так ты просто у люка постой, а дальше-то не ходи.
Сначала я хотела отказаться от предложения Марии Петровны, а потом подумала: это же настоящее приключение! Кто же от приключений отказывается?! И я пошла на колокольню. Совсем одна. На ржавой железной двери висел огромный амбарный замок, и я уже решила, что Мария Петровна пошутила надо мной, но потом заметила, что этот огромный замок – бутафорский. Его желтая от ржавчины дужка просто болталась, не вставленная в отверстие старого замка – бывшего хранителя колокольни.
Я с трудом сняла замок и толкнула дверь. Она нехотя поддалась и со страшным скрипом медленно распахнулась. Пахнуло прохладой. Вверх, в темноту уходили ступеньки. Стало жутковато. Я подумала немного и взяла амбарный замок с собой, чтобы никто не мог закрыть дверь снаружи и сделать меня пленницей этой колокольни. Заточенная в башне белокурая красавица! Смех за кадром… Тяжелый холодный замок тянул руку, и я оставила его на одной из некрашеных ступенек, рассудив, что подниматься за ним сюда точно никто не будет.
Медленно-медленно, осторожно поднималась по шатким лестницам и узкому коридорчику наверх, и у меня захватывало дух. Несколько раз хотела повернуть назад, но потом сказала себе: «Держись, Дашка, не трусь!» И когда моя голова наконец поднялась над люком, я еле удержалась, чтобы не закричать от страха. Кое-как, на ватных ногах, вылезла, выползла на мостки и села, не смея встать на ноги. С одной стороны действительно не было ограждения, только кирпичный бортик около метра высотой, за которым площадка просто обрывалась вниз. Немного пообвыкнув, стала оглядываться по сторонам. И то, что я увидела, стоило всех моих страхов при подъеме.
Это было просто что-то непередаваемое! Я влюбилась в этот город – дивный город Лальск! Попробую описать. Дома внизу казались игрушечными, а дальше, во все стороны, уходила бесконечная тайга, сменяя краски от изумрудного до синего у самого горизонта. Лесам не было конца и краю – какой-то изумрудный океан с лесными волнами! Эти волны двигались, тихо шумели, жили своей лесной жизнью, скрывая в таинственной глуши своих маленьких и больших обитателей, питая их своими таежными дарами. И больше ничего на свете не существовало – только Лальск и бесконечная тайга… И я – маленькая точка в этой бесконечности… Дул сильный ветер, и мне казалось, что сейчас он подхватит меня и понесет, как маленькую пташку, над всеми этими просторами… Как жаль, что нет рядом моих милых мамочки и бабуси Милы, им бы точно здесь понравилось!
Всё – больше писать не могу. Рука устала. Спокойной ночи, дневничок!
25 июля. Баба Галя больше не берет с меня денег за молоко. Нужно будет потом отблагодарить ее. Еще она дала мне ведро картошки и сетку моркови. Картофель здесь крупный, а морковка просто огромная. На песке овощи хорошо растут. На будущий год нужно будет самой посадить овощи. Сегодня я ужинала у бабы Гали, ели жареную картошку с малосольными огурчиками, такими крепенькими, ароматными, с пупырчиками. Эх, хорошо!
За ужином баба Галя рассказала мне три истории – местный фольклор. Нужно записать, пригодится мне как краеведу.
Соседи бабы Гали – бабушка Катя, ее дочь Наталья с мужем и внучка Танечка. Молодые часто ругались (рядились, как здесь говорят), никак у них миру не было, все выясняли между собой, кто в доме хозяин. Как-то в октябре пошли они на шабашку – укладывать дрова у поселковой бани. Трехлетнюю дочку взяли с собой. Девочка бегала вокруг родителей, играла с выпавшим снегом и опавшими листьями. Тут молодые, как обычно, разругались и на какое-то время перестали обращать на дочку внимание. Когда же спохватились – оказалось, что ребенок пропал.