— У меня же настоящий крюк есть! — воскликнул Маркус.
Джулиус в последнюю минуту раздумал наряжаться пиратом.
— Почему? — спросил Маркус.
— Мы теперь разные, — печально ответил Джулиус.
Близнецы уже давно не походили друг на друга, но до несчастного случая они чувствовали себя равными. А теперь Маркуса уже не уговоришь лазить по деревьям или качаться на канате. Джулиуса же злили косые взгляды прохожих, оскорбляли слюнявая жалость и нездоровое любопытство, достававшиеся на долю брата.
— Может, будешь Юлием Цезарем? — сказала его мать.
Он согласился, лишь когда Говард предложил ему нарядиться убитым Юлием Цезарем. Джулиус прямо-таки загорелся. Он отправился в путь с шестью кухонными ножами, воткнутыми в доску под тогой и торчавшими наружу из складок.
Близнецов никто не узнавал, пока не замечали крюк Маркуса. Эбби Галлахер при виде них стошнило — значит, вечер удался.
Все будет хорошо
Вторая американская зима Ламентов началась с невиданной ноябрьской метели: хлопья величиной с монеты за ночь превратили Университетские Горы в прелестный и мирный уголок с рождественской открытки. Никогда в жизни Уилл и близнецы не видели столько снега.
Близнецы выскочили во двор в пижамах и лепили снеговиков, пока едва не отморозили голые руки и ноги. Машина не заводилась. В школе отменили занятия. Когда в четыре наконец принесли почту, Ламентам пришли два важных письма: одно для Джулии, другое для Говарда.
— Родная, — сказал Говард перед сном, — у меня отличная новость!
— Чудесно. И у меня, милый! — отозвалась Джулия. — Ты первый.
— Вот что, — начал Говард, — я решил, что лучше Австралии для нас места нет.
Джулия опешила:
— Австралия?
— Да. Климат прекрасный. Все говорят по-английски, и масса возможностей найти работу.
— Говард, — ответила Джулия, — тебе уже предложили там работу?
— М-м-м… пока нет. Но я уверен…
Джулия протянула письмо:
— Ну а мне предложили. В агентстве недвижимости.
Говард вздохнул:
— Замечательно, милая, но в этом конверте мой последний чек. Нам просто нечем платить за дом. Ничего не попишешь.
— Значит, подыщем дом подешевле, потому что в Австралию я не поеду.
Наградив мужа одним из самых прохладных за всю их семейную жизнь поцелуев, Джулия повернулась на другой бок. В ту ночь обоим не спалось.
«Все, что тебе нужно, — это любовь». «Любовь вот-вот придет». «Любовь движет мир». «Любовь — это чудо». Все песни по радио звучали для одного Уилла, и в каждой пелось о Марине. Они вместе ходили в школу, вместе возвращались домой. На уроках перекидывались записками, по ночам подавали друг другу знаки из окон спален. Их связывало юношеское презрение к миру взрослых, насквозь фальшивому и лицемерному. Они любили друг друга нежно и безгранично. В День влюбленных они обходились без конфет и слащавых поздравлений — это для лицемеров и притворщиков. Марина и Уилл вырезали свои инициалы на старой березе, где их имена останутся на века.
Когда за завтраком объявили о переезде, Уилл и близнецы поняли, что теперь главной в семье стала мама. Джулия рассказала об их планах как о новом приключении, и в ее глазах сверкал озорной огонек, как когда-то у Говарда. А Говард сосредоточенно намазывал маслом хлеб.
— Мы теперь бедные? — испугался Джулиус. — Не хочу быть бедным.
— Глупости, — ответила Джулия. — Мы просто перебираемся в дом подешевле.
— Далеко? — спросил Уилл.
Джулия ожидала, что на этот вопрос ответит Говард, но тот, ничего вокруг не замечая, соскребал с ножа масло.
— Милый! — окликнула Джулия.
Говард, хлопая глазами, переспросил.
— В Квинстаун, — объяснил он наконец. — Это недалеко, чуть дальше от центра. Будете ходить в новую школу.
— Не хочу переезжать, — объявил Уилл, надеясь, что отец будет на его стороне.
— У папы новая работа? — спросил Джулиус.
Джулия повернулась к Говарду, и тот, помолчав, ответил:
— Нет, Джулиус. Это мама устроилась на работу.
Близнецы уловили нерешительность Говарда.
— На хорошую?
— Конечно, — заверила Джулия.
Маркус больше всего боялся оказаться с Джулиусом в разных классах, но Джулия пообещала, что их не разлучат, и недовольным остался один Уилл.
— Не поеду! Буду жить здесь! — заявил он.
«Я тебя теряю». «Расставаться тяжело». «Мое сердце разбито». «Только ты». Теперь все песни по радио были о его горе. В каждой пелось о разлуке с Мариной. Уилл со слезами шел в школу и в слезах возвращался домой. В классе они обменивались мрачными взглядами, и каждый знал, как тяжело другому. Никому было не понять их боли — острой, нестерпимой, доселе невиданной на земле.
— Я еду не на край света, — говорил Уилл.
— За много-много миль.
— Буду тебе звонить.
— Это совсем не то.
— Буду писать.
— А вдруг мои родители перехватят письма?
Марина говорила с таким жаром, что Уилл задумался, не упивается ли она страданием чуть больше, чем следовало бы.
— Забудешь меня, когда я уеду? — спросил Уилл.
Марина чуть помедлила.
— Никогда.
Марина рассказала Уиллу о переменах в их семье. Мистер Химмель отдал один из «мерседесов» в счет покупки белого сияющего «форда», а Астрид отправили в пансион в Вермонте.
Уилл заметил, что меняется и сама Марина. Вместо привычного свитера она стала носить трикотажную блузку в обтяжку, серую, под цвет глаз. Выбросив заколки, собрала волосы в хвост. Теперь в походке ее появилась уверенность. Марина была уже не та девчонка-проказница, шептавшая ему в ухо.
— Ты так похорошела!
Марина улыбнулась, играя волосами в солнечных бликах, и растопырила пальцы веером, показывая маникюр:
— Нравится?
— Нет, — нахмурился Уилл. — Мне больше нравилось, когда ты обгрызала их до мяса.
— Странный ты, Уилл.
Во взгляде его мелькнуло сожаление.
— Да, и ты раньше была такая же странная. — И с горечью продолжил: — Ты найдешь другого, как только я уеду… Но и я, может быть, найду другую.
Марина с тревогой заглянула ему в глаза: неужели он обидел ее нарочно?
— Может, забуду тебя через неделю-другую, — добавил Уилл. — Когда уезжаешь, лучше забывать людей, иначе всю жизнь будешь тосковать.
Чудесные серые глаза Марины наполнились слезами. Через миг она уже рыдала. Уиллу хотелось обнять ее и извиниться, но он переломил себя: лучше уйти самому, чем быть покинутым.
В день отъезда к дому подкатил грузовик, шестиколесный монстр, и поглотил весь их скарб, доказав, что Ламенты могут исчезнуть с Университетских Гор без следа. С другой стороны улицы за ними наблюдало семейство Имперэйторов — молча, не прощаясь. Эбби Галлахер не преподнесла прощального подарка — она так и не простила близнецов за Хэллоуин.
— Наверняка на новом месте люди будут добрее, — сказал Говард.
— Да, — подхватила Джулия. — Как же иначе?
Джулия угадала, что Говард хочет всех сплотить. Если их союз стал непрочен, переезд укрепит его. Таков семейный уклад Ламентов. Переезд — всегда к лучшему. К черту соседей. Вперед, навстречу новому.
Они уже садились в машину, и тут появился Расти Торино с терьером.
— Нам вас будет не хватать, — сказал Расти.
— На самом деле, когда мы уедем, все вздохнут свободно, — заявила Джулия.
— Только не я, — искренне признался Расти. — Вы и Химмели придавали нашему району иноземный привкус.
Лучше бы Расти этого не говорил.
— Иноземный привкус? Мы что, приправа?
— Я совсем не то хотел сказа…
— А еще мы, наверное, придавали привкус неполноценности. — Обидные слова вырвались у Джулии невольно.
Говард хотел было вмешаться, успокоить жену, но сдержался, видя, что Джулии просто необходимо на прощанье высказать наболевшее.
— Ну, — вздохнул Расти, — что я могу пожелать? Удачи?
— Надеюсь, новых соседей вы примете теплее, — заключила Джулия.
— Еще бы! — заверил Расти. — Я как раз собирался расспросить вас о них. Они тоже иностранцы?
— Нет, — сказала с ехидцей Джулия. — Американцы. Из Монтгомери, Алабама.
— Южане! — обрадовался Расти. — Здорово! Дети есть?
— Трое.
— А как фамилия?
— Вашингтон.
Улыбка Расти лишь чуточку повеселела.
— Вашингтон? Серьезно? Как Букер Т. Вашингтон?[22]
Говард велел сыновьям садиться в машину.
— Черные? Будет у нас первая негритянская семья. Надеюсь, им здесь понравится. Люди иногда бывают слегка… м-м… недружелюбны. — Расти прижал руку к сердцу: — Только не я, разумеется. Я не расист, но некоторые не столь терпимы… — Он покосился на Джулию. — Они черные, да?
— Вашингтон. — Джулия улыбнулась. — Патриотическая фамилия. Уж они-то повесят флаг в День памяти павших!
Мысли Уилла были далеко, он не сводил глаз с голубого дома в надежде разглядеть хоть что-нибудь в окне. Знак, прощальный взмах руки — хоть что-нибудь. Пока остальные ждали в машине, Уилл подбежал к дверям Химмелей и постучал. Но никто не ответил. «Прости!» — крикнул Уилл пустому Марининому окну. С поникшей головой он влез в машину, хлопнул дверью.
— Далеко ехать? — спросил Маркус.
— Всего двенадцать миль, — ответила Джулия, пока Говард заводил машину.
Всего двенадцать миль, но между Уиллом и Мариной пролегла непреодолимая пропасть. Мало того, что они вряд ли увидятся, — они расстались врагами. Так уж заведено у Ламентов: сжечь мосты — и вперед!
— Ненавижу это место. — Маркус оглянулся на двор Финчей со злосчастными качелями.
— И я, — подхватил Джулиус.
Джулия и Говард молчали, но про себя оба пересматривали мнение о соседях, о приземистом домике с течью в подвале, приводили в порядок воспоминания и готовились к лучшему будущему на новом месте.
— Расскажите про новый дом, — попросил Уилл.
— Старинный, уютный, мы там заживем на славу, — сказала Джулия.
Говард кивнул сыновьям:
— Мама уже заливается соловьем, как заправский агент по недвижимости.