Правительственные писцы взялись за дело, поспешно составляя обещанные помилования; Кейду оно было выдано на имя Джона Мортимера. После этого большинство мятежников рассеялись и разбрелись по домам, но Кейд сказал оставшимся с ним людям, что они не одержат победу до тех пор, пока парламент не согласится с их требованиями. 8 июля он с небольшим отрядом отступил в Рочестер, проплыв по Темзе на целой флотилии барок, нагруженных ворованным добром. На следующий день он предпринял неудачную попытку осадить замок Квинборо на острове Шеппи. Теперь его выслеживали шериф Эссекса и многие другие, а 10 июля он был публично объявлен изменником и за его поимку была обещана тысяча марок. Помилование, дарованное ему в Саутварке, было отозвано под тем предлогом, что оно-де пожаловано Джону Мортимеру, а не Джеку Кейду.
Многие сторонники Кейда покинули его, а власти преследовали его по пятам. Он бежал в Сассекс, южнее Льюиса, и там скрылся в окрестных лесах, а оттуда в Хитфилд, где спрятался в каком-то саду. Однако здесь его окружили вооруженные люди, возглавляемые Александром Айденом, шерифом Кента. Он храбро защищался, но вскоре был побежден и смертельно ранен самим шерифом. Сломленного и окровавленного, его повлекли с места схватки в Лондон, однако он умер по дороге, обманув палача. Его тело раздели донага и отвезли в Лондон на телеге, но совет явно усомнился, а точно ли арестовали и убили нужного человека, и согласился с тем, что этой действительно Кейд, только когда его тело опознала жена трактирщика – владельца «Белой лани» из Саутварка. После этого голову его отрубили и сварили в кипятке, а череп воздели на кол над подъемной частью Лондонского моста, обратив его в сторону Кента, дабы он служил предостережением всем будущим мятежникам. Тело четвертовали, и фрагменты его выставили на всеобщее обозрение в нелояльных королю местностях. Шериф Айден получил в награду значительную пожизненную ренту и был назначен комендантом Рочестерского замка. Бенет говорит, что Кейд был осужден «не по закону, а по желанию короля».
Действительно, Генрих жаждал мести. 10 июля король и королева вернулись в Лондон, но лишь после того, как совет восстановил в столице порядок. Генрих лично председательствовал на судах над другими мятежниками, захваченными властями в Кенте, и лично выносил каждому смертный приговор. Восемь восставших были казнены в Кентербери, двадцать шесть – в Рочестере, причем король присутствовал всякий раз, когда палач снимал, по выражению современников, «урожай голов».
Восстание не добилось своих целей. Королевская комиссия была распущена, и никакие изменения не предприняты; всем по-прежнему распоряжалась придворная партия. Впрочем, возмущение Кейда совершенно отчетливо показало неспособность короля и совета успешно справляться с подобными кризисными ситуациями. Королю полагалось вести в бой войска, защищать народ и добиваться соблюдения законов, однако этот король бежал, а правительство королевства в его отсутствие едва ли не пало. К тому же восстание Кейда с пугающей очевидностью продемонстрировало, как легко мятежники заняли столицу.
Восстание Кейда не послужило сигналом для начала войн Алой и Белой розы и не явилось их частью, но недовольство, вызванное его поражением, несомненно, так или иначе приблизило их. Те же жалобы и требования, что сформулировал Джек Кейд, совсем скоро огласит Ричард, герцог Йоркский. Поэтому восстание можно расценивать как прелюдию к войнам; оно, безусловно, стало самым серьезным кризисом, с которым пока пришлось столкнуться Генриху.
11. «Большие расхождения между Йорками и Ланкастерами»
В о Франции складывалась тяжелая ситуация. В июле 1450 года Сомерсет официально передал город Кан французам вместе со всей артиллерией. Большинство англичан сочли это ненужным и позорным поступком, однако Сомерсет осознавал безнадежность дальнейшей борьбы и отдавал себе отчет в том, что пушки во Франции ему больше не пригодятся. 1 августа он приехал в Лондон в сопровождении «толп несчастных солдат».
Йорк, узнав о том, что Сомерсет сдался, заключил, как и многие другие, что это некомпетентность герцога как главнокомандующего привела к утрате столь большой части Нормандии, и потребовал, чтобы его соперника арестовали по обвинению в государственной измене. Генрих неохотно принял сторону своего «дорогого кузена» и созвал парламент, но Сомерсет, осведомленный о том, что против него готовится, взмолился о заступничестве перед королевой, и та, проявив сочувствие, пообещала, что не позволит предъявить ему никаких обвинений. Генрих исполнил желание супруги и зашел даже столь далеко, что вознаградил Сомерсета за службу во Франции: вместо того чтобы оказаться в Тауэре, герцог был назначен лордом – верховным констеблем Англии и возвращен в совет. Враги Маргариты, не теряя времени, принялись распускать слухи, будто она изменяет королю с Сомерсетом.
Положение не улучшили вести из Франции. 15 августа небольшое английское войско, возглавляемое сэром Томасом Кириеллом, потерпело сокрушительное поражение от французов при Форминьи; вскоре всей Нормандии предстояло перейти под власть Карла VII. К концу августа последние английские гарнизоны сдались завоевателю, и французы вернули себе герцогство. Из всех французских владений у Англии теперь оставались только Кале, захваченный Эдуардом III в 1347 году, и герцогство Аквитанское, присоединенное к землям английской короны в XII веке, когда Генрих II сочетался браком с Элеонорой Аквитанской. Аквитания имела для Англии первостепенную экономическую важность, поскольку Бордо был центром виноторговли, на которой разбогатели многие лондонские купцы на протяжении столетий.
«Шербур потерян, – сетовал один из корреспондентов Пастонов, – а в Нормандии у нас не осталось и фута земли». Утрата Нормандии ознаменовала конец английского господства во Франции и двойной монархии, хотя английские правители будут величать себя королями и королевами Франции вплоть до царствования Георга III. Утрата заморских земель рассматривалась как позорное, унизительное поражение, совершенно недопустимое и навеки запятнавшее честь Англии; более того, она роковым образом подорвала доверие к правительству, политика которого привела к этому разгрому.
Вести о приеме, оказанном Сомерсету в Англии, чрезвычайно разгневали Йорка, а узнав о всеобщем недовольстве и ропоте англичан, он быстро принял решение вернуться из Дублина на родину, чтобы упрочить свое положение и наконец добиться той власти и влияния, в которых ему так долго отказывали. Он получал тревожные новости о том, что придворная партия намеревается предъявить ему обвинения в государственной измене, и, не испросив у короля разрешения покинуть свой пост, приплыл на корабле в Уэльс, а оттуда поскакал в Ладлоу. Там, после того как к нему присоединились лорд Дадли и епископ Глостерский, он, не теряя времени, собрал войско численностью в четыре тысячи человек и двинулся на Лондон. Его возвращение вызвало сенсацию. Многие приветствовали Йорка, его ряды быстро пополнялись все новыми и новыми сторонниками, и Бенет говорит даже, что к тому времени, как он достиг Лондона, его войско увеличилось до пятидесяти тысяч: цифра эта наверняка преувеличена, но дает некоторое представление о силе общественного чувства.
Одним из тех, кто получил от Йорка приглашение к нему присоединиться, был сэр Томас Трэшем, спикер парламента последнего созыва. Трэшем тотчас же выехал из своего нортгемптонширского имения Сайвелл, но по пути попал в засаду и был убит бандой головорезов. На следствии по делу об убийстве, проводимом коронером, присяжных стали запугивать те же головорезы и даже угрожали убить их, пока они не вынесли вердикт «самоубийство». Эта банда внушила всем такой страх, что никто не осмелился арестовать ее.
Именно от таких вопиющих нарушений закона, как это, Йорк должен был избавить Англию, по мнению простого народа. Несмотря на главенствующую политическую роль Сомерсета, Йорк обладал властью над более обширными землями, а потому наверняка располагал достаточными средствами, чтобы победить врагов. Все, кто пострадал от алчности и продажности придворной партии, приветствовали герцога как спасителя, явившегося избавить Англию от политической анархии, а придворная группировка и королева видели в возвращении Йорка бо`льшую угрозу, чем утрата Нормандии.
Узнав, что Йорк движется на Лондон, совет послал вооруженный отряд задержать его, но Йорк успешно избежал ареста. 29 сентября 1450 года он прибыл в Вестминстер и явился во дворец, требуя аудиенции у короля. Генрих затворился у себя, но Йорк принялся колотить в дверь святая святых, его внутренних покоев, пока оцепеневший от ужаса Генрих не согласился впустить его и «милостиво» не принял. Йорк заверил его в своей безусловной преданности, но затем перешел в нападение, убеждая короля провести ряд реформ и жалуясь на повсеместное нарушение законов. Кроме того, он стал настаивать, чтобы Генрих распустил коррумпированных советников и созвал парламент для расследования злоупотреблений, чинимых правительством, а также соглашался принимать его самого для обсуждения государственных дел. Генрих отвечал, что назначит особую комиссию для рассмотрения его предложений, но ничего подобного делать не собирался.
Беседа Йорка с королем проходила в такой манере, что, согласно письмам Пастонов, «весь королевский двор до сих пор не опомнился от ужаса, а милорд высказал множество желаний из тех, что лелеет и простой народ, и настаивал на исправлении законов, а также требовал поместить всех, против кого выдвинуты обвинения, под арест или пока оставить на свободе под поручительство или под залог, а потом предать суду».
Йорка, что вполне входило в его намерения, приветствовали как поборника доброго правления и государственного деятеля, который восстановит честь Англии и избавит короля от продажных, бессовестных советников. Он уже пользовался значительной поддержкой простого народа, а теперь обнаружил, что к нему присоединяется оппозиция, то есть знать и дворяне, пострадавшие или попавшие в опалу при нынешнем режиме; одним из таких представителей оппозиции был герцог Норфолкский, его верный друг и сторонник. Некоторые приходили к Йорку с жалобами на запугивание, устрашение и угрозы, исходившие от бывших приближенных Саффолка, Тадденхема и Хейдона в Восточной Англии, и «обличали их, и называли вымогателями и кровопийцами, и умоляли милорда строго покарать их».