– Наша расклеилась, – прикусила губу Паулина. – Совсем. Даже основание треснуло. Мы… мы обсуждаем возможность развода. Решили пожить отдельно, немножко отдохнуть друг от друга. Фест как раз собирал вещи, чтобы съехать, и тут позвонили и сообщили, что Ларчик попал в больницу. Мы отставили раздоры. Вернемся – продолжим.
Альма поманила ее за собой, занесла вежу на кухню, встала на цыпочки, поставила на холодильник.
– Кто-нибудь может прислать мне фото вашей вежи, чтобы я на нее посмотрела? – спросила она.
– У моих родителей есть ключи от квартиры. На всякий случай. Позвоню, они зайдут, сфотографируют, пришлют.
– Позвони, – велела Альма. – Пусть пришлют и далеко не уходят. Я посмотрю и скажу, надо ли ее отправлять сюда доставкой или проще будет выкинуть. Две вежи – тоже нехорошо. Но иногда ничего нельзя сделать.
Паулина рассыпалась в благодарностях. Позвонила родителям, пообещала, что фотографии будут через час, начистила большую кастрюлю картошки на пюре, вылила белок из страусового яйца в пиалу, замотала в два пакета, поставила в холодильник. Расковыряла дырку, осторожно извлекла желток и тоже спрятала – Альма решила, что замесит тесто для «калиток», когда можно будет передать Ларчику пирог. Чтобы выпечка была для всей семьи, а не только для них с Ларчиком или для детей и Феста с Паулиной. Вымытая скорлупа отправилась на просушку, кастрюля с картошкой закипела, ездовой кот Фест, семь раз отнесший детей в дом напротив и обратно – чтобы они покатались с разных горок – устал и лег возле бассейна.
Фотографии прилетели, когда Альма оттирала ракушку для Йонаша. После первого же взгляда стало ясно – сделали без души, сосредоточившись на другой веже для кого-то важного. Альма задала несколько вопросов и убедилась – рыси поторопились, соблазнили ведунью деньгами, уговорили взять заказ вне очереди.
– Вы хотите развестись или сохранить отношения? – спросила она у Паулины и Феста.
– Я хочу сохранить, – ответила Паулина, поглаживающая Брайко, забравшегося к ней на руки.
Фест кивнул – «я тоже» – и шевельнул хвостом, чтобы Здравке было интереснее атаковать цель.
– Скажи родителям, пусть вызовут курьерскую доставку, упакуют вежу и отправят мне. Завтра вечером коробка будет здесь. Я закончу заказ для висицы и заново соберу вашу вежу.
– Мы заплатим… – начала говорить Паулина.
– Тогда я заплачу тебе за чистку картошки и мытье яйца, – пригрозила Альма. – Молчи, перестань подсчитывать и постарайся ни о чем не думать. Да, вас привела сюда беда. Но беда уже позади. Ларчик выздоровеет. А вы можете позволить себе отпуск. Отдыхайте. Вечером сходим на реку, погуляем по пляжу. Днем там слишком много волков и людей.
Она расплакалась уже ночью, после семейного ужина и долгой прогулки на лапах. Дети, набегавшиеся за день, уснули моментально. Фест с Паулиной ушли ночевать во второй дом, предварительно вымыв посуду и убрав на кухне. Альма сходила во времянку, потрогала вежу для Ханны, и поняла, что сможет ее правильно закончить. Разговор с Дариной и желание когда-нибудь зажечь скрутку Камулу наметили места для родителей, Катарины и маленького волчонка, в котором будет незаметна четвертинка лисьей крови. Работу Альма отложила на завтра, быстро искупалась, и уже в постели, протянув руку к половине кровати, на которой спал Ларчик, разрыдалась – из-за того, что ее альфе пришлось вытерпеть боль, из-за разлуки, из-за белого пятна на рысьей спине, отметине гнева Кароя, которая останется навсегда. Выплакавшись, она заснула, и снова попала в дом-терем. На этот раз не было ни фруктов, ни варенья – неуемный Ларчик принес с работы енота в коробке.
– В супермаркет залез, спрятался среди ящиков с морковкой, – радостно рассказывал он, взрезая скотч, заклеивавший швы. – Мы его еле поймали! Перебегал с места на место и меня за палец укусил!
Енот выскочил из коробки и помчался в лес – вызвав восторженный визг детей и не сказав Ларчику «спасибо». Альма с облегчением помахала ему рукой и проснулась. Увиденное укрепило ее в мысли, что надо срочно переезжать. Лес большой. Места всем хватит. Главное, чтобы спасенные потом дупло обходили стороной.
Она думала, что ожидание встречи с Ларчиком будет томительным и горьким, но приезд Феста и Паулины все изменил – примирившиеся рыси развлекали котят, водили в кафетерий за десертами, избавляли ее от бытовых забот. Фест звонил родителям, рассказывал о жизни в Ключевых Водах, отсылал фотографии Брайко и Здравки, и после каждой беседы передавал привет Альме. Возможно, с родителями Ларчика надо было поговорить напрямую, но Альма решила не торопиться. Пусть Ларчик выпишется, сам с ними объяснится, и перескажет, какое настроение у родни. А то мало ли…
За второй день она закончила вежу для Ханны. Прочно закрепила ракушку для Йонаша, сбросила фотографии, написала: «Забирайте, когда удобно». Разношерстное семейство примчалось через час, притащив с собой огромный горячий пирог с печенкой. Альма заподозрила, что Шольт и Йоша остались без вкусного ужина, но пирог взяла – Ханна светилась от счастья, ясно было, что отказ ее обидит.
На третий день она поговорила с врачом.
– Не приезжайте. Мы его один раз разбудили, стимулировали превращение и снова прокапали снотворное. Все в порядке, руки-ноги двигаются, нарушения координации нет, речь внятная. До завтра отдохнет – мы перестраховываемся, потому что был ушиб позвоночника – снова разбудим, отвезем на «скорой» в реабилитационное отделение. Там и навестите. Начнет ходить под наблюдением врача, убедимся, что нет никаких последствий, тогда и отпустим домой. А сейчас приезжать бессмысленно – он под снотворным, вы с ним поговорить не сможете. Ни еда, ни фрукты пока не нужны – внутривенное питание.
Альма пересказала разговор Фесту с Паулиной. Они дружно решили запастись терпением и занялись делами. Альма осторожно разобрала на части доставленную из Хвойно-Морозненска вежу, а Фест взял болты и отвертку и начал сборку комода с лесенками.
«Скорая» – с мигалками, но без сирены – проехала к госпиталю в четвертый день, в обеденный час. Врач Ларчика прислал им сообщение, что пациент переведен в реабилитационное отделение, и добавил расписание посещений.
– Пойдем в три, – постановила Альма. – Даже если сразу не пустят, до шести что-нибудь придумаем.
Глава 11. Илларион. Пожар и браслеты
Он частенько нарушал служебную инструкцию. Не снимал оберег Кароя – вопреки запрету на ношение колец, браслетов, цепочек и подвесных кулонов в часы дежурства. Дома, в Хвойно-Морозненске, обереги носили все оборотни, а люди им не препятствовали. Знали, что для рысей и барсов это важно, и в чрезвычайной ситуации, при необходимости превращения, оберег будет брошен на землю рядом с экипировкой. Здесь ему трижды делали замечание на медосмотре, и это привело к нехитрому обману – Илларион сначала вешал оберег в шкафчик, а потом вытаскивал и возвращал на шею.
Когда складской пожар начал оборачиваться неминуемой трагедией, он спросил своего зверя: «Сможем пробежать? Очень надо! Пожалуйста, постарайся. Я знаю, что ты боишься, но страх должен подтолкнуть на короткий путь». Рысь согласился – не столько из-за жалости к человеческому детенышу, сколько из желания загладить ошибку, веру в морок, посланный шаманом. Помнил, что это едва не привело к страшным последствиям, признал право Иллариона не только просить, но и приказывать.
На оберег обратили внимание после того, как он разделся возле пожарной машины, складывая вещи на сиденье. Илларион, поколебавшись, протянул его единственному оборотню, медведю. Попросил: «Если что-то случится – отдашь Альме». Превратившись и вытерпев холодный душ и навешивание тяжелого брезента на шею, он помчался в пламя, прыгая по тлеющей крыше соседнего склада, огромной рельсе грузового крана, удачно пересекавшей участок. Зверь боялся, и это помогло добраться до пристройки-сторожки за считанные минуты – они еще никогда не прыгали так быстро. Илларион выбил дверь, пошарил под раскладушкой, завернул потерявшего сознание ребенка в брезент, снова превратился, ухватил тюк и замер, не решаясь прыгнуть в огонь.
Рысь знал, что им придется возвращаться через пламя – с ребенком или без ребенка – но не мог заставить себя сделать шаг. В треске пожираемого огнем дерева отчетливо слышался злорадный рык Кароя. Бог позволил им войти в ловушку, и теперь с любопытством наблюдал за зверем, готовым бросить брезентовый тюк, завыть от ужаса и забиться в угол. Причина была не в снятом обереге, а в бунте, неповиновении воле шамана – их карали именно за это. Илларион это понимал, но перед мысленным взором, застилая пламя, возникала знакомая плетенка. Растрепанный край с зацепкой, замазанной канцелярским клеем – памятка о ссоре с Бертой, о резком движении, заставившем отпрянуть, и торчавшем в стене гвозде для кухонной доски. Узелок связки – оберег срезали после травмы, снимая с двуногого тела, перед тем, как положить на операционный стол. Тогда Иллариону пробило легкое куском арматуры после взрыва. Заросло, шрама не осталось. Только похвальная грамота и ведомственная награда.
Он зажмурился, отгоняя мельтешение нитей, и увидел, что Альма держит на ладони новую вежу. Показывает кому-то, выглядывающему из-за плеча. Почувствовал мягкое поглаживание по спине, забравшее изрядную долю обуявшего его страха. Услышал мелодичный голос: «Я не препятствую тебе, когда ты балуешь своих шаманов. Хотя некоторых из них не мешает одергивать».
– Ладно, – подумав, фыркнуло пламя. – Ты права. Шаман зарвался.
Внезапный прилив сил помог сделать первый прыжок. Рысь, крепко державший брезентовый сверток, вкарабкался по тлеющему столбу, перепрыгнул на раскаленную балку-рельс, побежал, обжигая подушечки лап. Они мчались, стараясь не причинить вреда свертку – это усложняло задачу, но Илларион откуда-то знал, и постарался донести знание до своего зверя: «Если мы бросим ребенка, Линша оставит нас без поддержки. А тогда Карой не преминет нанести удар – отомстит за то, что ему пришлось признать правоту сестры».